— Некоторый элемент домашней обстановки? — спросила Блэкки.
— Именно. Надеюсь, что сумею протащить это огромное фото в дом и никто его не перевернет и не увидит обратной стороны.
— Очень хорошо, — сказала она. — В ваших методах есть элемент сумасшедшинки.
— Да, есть... Так, а теперь я наклею фото девушек.
— Давайте клеить вместе.
Времени это заняло немного, но удовольствия мы получили массу. Вы иногда и не подозреваете, какое удовольствие может доставить работа, пока вы не погрузитесь в нее целиком. Блэкки и я ползали по ковру, вырезая, размещая и наклеивая вкладки. Я подумал, что немало удовольствия можно было бы получить в этой ситуации, даже если бы нечего было клеить. Пару раз она толкнула меня локотком под ребра и сказала что-то очень двусмысленное. Вот так мы и работали.
Потом мы сидели на диване и разговаривали. Блэкки рассказала мне, что торжество будет происходить в Медине, в большом особняке, принадлежащем мистеру Уиттейкеру, он вложил кучу денег в «В-а-а-у!». Веселье должно было начаться в восемь вечера в зале, который мистер Уиттейкер с замечательной прямотой называл «комнатой для поддачи». Потом все перейдут в гостиную, где будут выпивать, курить, говорить и... еще Бог весть что делать. Например, фотографироваться для «В-а-а-у!», а может быть, и для чьей-нибудь частной коллекции.
Блэкки описала мне «старый здоровенный дом». Она откроет боковую дверь, если сумеет, чтобы я смог попасть в дом и где-нибудь укрыться. А если повезет, повесит нашу композицию в гостиной. Она сказала, что рядом с гостиной находится библиотека, в которой в этот вечер скорее всего не будет ни души и где я смогу спрятаться, пока не соберутся все гости. Мне это показалось забавным. Меня могли убить в библиотеке. Не то чтобы я не любил читать. Я читал довольно много, но особенно любил «В-а-а-у!».
Я посмотрел на часы. Почти половина восьмого.
— Пора идти, — сказал я.
— Надо же. Жаль, что уже так поздно, Шелл.
— Да. Я хотел бы, чтобы было три часа дня, но завтрашнего дня.
— Если бы у нас было время... Держу пари, мы могли бы убить здесь пару часиков.
— Держу пари, уж мы бы их уконтропупили.
— Шелл, так вы вправду ничего не помните о том, как вы уже у меня были?
— Нет. Невезуха. Ничего... совсем.
Она положила мне руку чуть выше колена. Странная вещь — эти руки. Они могут так много — двинуть по спине, врезать по челюсти или взмахом сказать «прощай». Блэкки «прощай» не говорила. Ее трепетные пальцы вроде бы не были предназначены, чтобы плавить металл, но они поднимали температуру до такого уровня, которого хватило бы, чтобы сплавить брюки с ногами.
— Может быть, после празднества мы сможем остаться здесь вдвоем. Держу пари, мы нашли бы чем заняться.
— Это точно.
— Ну так мы и займемся. Ты хороший парень, Шелл, и совсем не изменился.
— Я... Может быть, попозже ты повторишь это.
— Постарайся избежать пуль, дротиков и стрел.
— Не беспокойся. — Я помолчал. — Только никому у Уиттейкера обо мне не говори, а то меня сварят в кипящем масле.
— Не скажу.
Мы вместе пошли к двери. Блэкки ехала на торжество в собственной машине. Когда я выходил, она сказала:
— Так ты уж постарайся, не дай себя подстрелить и не испорть нашего маленького праздника.
Я подумал, что, если меня подстрелят, это испортит не только наш маленький праздник. Впрочем, многое зависит от того, куда попадет пуля.
Но я улыбнулся ей и сказал:
— Блэкки, я об этом и не думаю даже. — Я ушел.
В кустах у двухэтажного особняка Уиттейкера в Медине я ждал уже около получаса. Я вынул из кармана пистолет 45-гй калибра, дослал патрон в патронник, поставил на предохранитель и снова положил в карман. Наша фотокомпозиция лежала на траве рядом. На этой стороне дома, футах в тридцати от того места, где я скрючился под кустом, был плавательный бассейн.
Блэкки приехала одной из первых. За последние полчаса подъехало множество машин, я даже видел некоторых гостей. Из женщин присутствовали только девушки из «В-а-а-у!», остальные гости были мужчины.
Среди них я увидел лицо, которое на короткое мгновение высветил из темноты мой фонарь вчера ночью; его я легко узнал. Эд Грей. И с ним был так же легко узнаваемый, здоровенный Слобберс О'Брайен. По пятам за ними следовали двое, которых я не знал, но вид у них был неприятный и угрожающий.
Вскоре гости были внутри дома. Все, кроме незваного гостя — то есть меня. Время было восемь тридцать, и пора было начинать. Я взял фотокомпозицию, прошел мимо бассейна и приблизился к боковой двери. Блэкки свое дело сделала — дверь бесшумно открылась. Я закрыл ее за собой, подождал. Из дальней части дома едва доносились смех и разговоры. Если в планах не произошло изменений, вся компания сейчас должна была находиться в «комнате для поддачи», которая, как я слышал, была роскошно обставлена, имела два бара и музыкальный комбайн — все, что нужно для легкого (или крупного) поддатия.
Потом, подняв настроение, гости перейдут в огромную гостиную. Девушки переоденутся в одной из спален в их «костюмы», а потом начнется главное развлечение — фотографирование. И может быть, все, как полагается на дне рождения, запоют "Поздравляем с днем рождения, «В-а-а-у!» и что-нибудь столь же волнующее.
Я двинулся вперед. Звуки веселья стали громче, но я пока никого не видел. Через минуту обнаружил гостиную. У одной стены уже стояли на треногах камеры, лампы, рефлекторы, но людей в комнате не было.
Прямо напротив меня была пустая стена, отделанная гладким отполированным черным деревом. Ближе к углам в стене были две массивные двери. Правая стена комнаты была почти сплошное окно, выходившее на плавательный бассейн. Слева были открыты скользящие на роликах двери в библиотеку. Я видел в ней на полках сотни книг, которые сегодня никто не собирался читать.
В нескольких футах от раздвижных дверей на стене висела большая картина. Она была почти такого же размера, как моя фотокомпозиция, но не так интересна, ибо на ней были в старинной манере маслом нарисованы дохлая рыба и несколько фаршированных уток. Вместо рыбы и уток я повесил свое произведение искусства и, отступив назад, полюбовался на него. Взятые все вместе, девушки «В-а-а-у!» производили просто неизгладимое впечатление. Я прислонил снятую картину к стене лицом, вошел в библиотеку, закрыл двери и осмотрелся.
На полках было не меньше четырех или пяти тысяч книг, мебель выглядела спокойной и комфортабельной. В открытые окна врывался легкий бриз, за окнами виднелись заросли филодендронов с мясистыми блестящими листьями. В комнате слегка пахло табаком. Сейчас она была тихая и пустая. Я приоткрыл двери примерно на полдюйма и подождал.
Минут через десять после того, как я занял свою позицию, в гостиной начали появляться первые гости. Скоро их там стало человек двадцать. Одни прогуливались по кругу, другие только появлялись на пороге — все с бокалами в руках. В щелочку мне хорошо было видно Эда Грея. Очевидно, кто-то поставил ему хороший фонарь, который даже грим не смог скрыть. Мне это понравилось. Показался Слобберс и два других громилы. Там было еще несколько мужчин — некоторые, очевидно, из персонала «В-а-а-у!», профессиональные фотомастера и пара любителей.
Мужчина с блокнотом в руке, видимо репортер, помахал рукой кому-то в другом конце комнаты и крикнул:
— Эй, Десмонд. Пару вопросов?
Высокий широкоплечий парень с копной вьющихся каштановых волос и симпатичным лицом подошел к нему. Это был Орландо Десмонд — муж Рэйвен Мак-Кенны. Я узнал его. Он поговорил с репортером. Потом вдруг Орландо откинул голову назад и засмеялся, обводя глазами комнату, возможно, для того, чтобы видеть, какое впечатление произвела его белоснежная улыбка на женскую часть общества.
Похоже, все уже были в сборе, и набралось немало народу. Мужчины, высокие и маленькие, толстые и худые, репортеры, фотографы, бандиты — все и плюс...
Плюс — десять самых потрясающих красоток, которых только может мечтать встретить мужчина за всю свою длинную и насыщенную жизнь. Десять девушек «В-а-а-у!», десять соблазнительных, высокогрудых, безупречно сложенных помидорчиков, молодых и сочных, здоровых и трепещущих, изысканно одетых. Блондинки и шатенки, рыжие и с угольно-черными волосами. Все были в вечерних платьях, и эти платья выглядели так, словно они совершенно не годятся, чтобы их надевать, годятся лишь для того, чтобы их натягивать. Несколько черных платьев, одно бирюзово-голубое, одно ярко-оранжевое, пурпурное, зеленое с бежевым, белое и цвета лаванды.
Окрашенные ярко-красной губной помадой сигареты подносились к ярко накрашенным губам, сочные рты ласкали края хрустальных бокалов, белые зубы вспыхивали в улыбках. Это было прелестно и восхитительно. И это было ужасно. Я хотел быть там, порхая от одной к другой, как пчелка от цветка к цветку, как оса, как ястреб, как сумасшедший. Каковым я и являлся. И стоял в библиотеке, пялясь в щелочку.
