И хотя все колеса сложного механизма финансовой разведки пришли в действие, реальное движение дела вперед зависело сейчас от замерзших до состояния пломбира оперов, сидевших в машине. А точнее, даже от одного из них, – костистого, почти уже лысого, сжимавшего руль машины, неподвижно глядя перед собой глазами в цвет некогда грозного василькового околыша фуражки НКВД.
Ну что, Токмаков, вот и пришел тот поганый час, когда строка из служебной характеристики «интересы службы ставит выше личных» испытывается на соответствие. Лопухнулся с водилой дражайшего Константина Ириньевича Груздева, теперь думай, как исправить положение. Хотя и думать тут особо нечего. Все уже придумано. Надо только взять в руки мобильный телефон – никогда еще он не казался ему таким неподъемно тяжелым, – и набрать сто лет знакомый номер.
– Алло, Маша, это ты?
– А кого бы ты еще хотел услышать по моему мобильнику? Перезвони, я дома у родителей.
Выяснилось, что Маша не спит, не принимает ванну и даже не переругивается с матерью. Она была наедине с крылатым конем по кличке Пегас, то есть сочиняла детективные рассказы. Даже не сочиняла, а записывала истории соседки из 26-й квартиры, художницы-домохозяйки. А то, что они были с непонятной чертовщинкой, так ведь и вся жизнь – непонятная штука. Возможно, затеянный кем-то следственный эксперимент с заранее известным фатальным финалом.
Голос дамы сердца был не слишком любезным. Ничего, придется потерпеть. Придется смиренно выслушать непонятные упреки и покаяться в несовершенных (пока, а если бы она знала, зачем он звонит!) грехах, обещать не только прочитать, но и порекомендовать издательству сочиненные ею мини-детективы, и все лишь для того, чтобы, словно невзначай, задать один-единственный вопрос:
– Слушай, подскажи-ка мне рабочий телефончик Константина Ириньевича.
– Что, он уже так накомандовал, что попался вам на крючок? – не в бровь, а в глаз попала Маша.
– Да вот хочу к нему подъехать, – ухитрился не соврать Токмаков.
– Лучше подъезжай ко мне. Мама сейчас уже уходит…
– После Константина Ириньевича, – сказал Токмаков, хотя не был уверен в теплом приеме после визита в офис ФСО. Скорее даже наоборот.
– Опять соврешь, – прозвучал, слабея, голос Маши – то ли аккумулятор мобильника садился, то ли решила вмешаться судьба, чтобы сохранить непрочный союз телезвезды и опера.
– Номер, – закричал Токмаков. – Номер!
– Записывай, лучше б я тебя никогда не встречала!..
На последней цифре аккумулятор сдох окончательно, и в дежурную часть, чтобы привязать номер к адресу, пришлось звонить уже по телефону Виктора Непейводы.
…В небесных скрижалях этот день был отмечен, как время встреч с прошлым. Из недавнего прошлого, как черт из табакерки, вынырнул водитель в шапке с лисьим хвостом, сорвав операцию. А из прошлого давности уже незапамятной, – этот угловой дом по Сестрорецкой улице, к которому Токмаков и Непейвода подходили сейчас, оставив засвеченную «Волгу» и «десятку» с Куцобиным и Пиккелем за полквартала.
В этом самом доме, больше того, в тех же помещениях, где когда-то размещался авиамодельный кружок Приморского дома творчества юных, и квартировал пресловутый Фонд содействия оборонной промышленности. Токмаков давно привык к подобным гримасам фатума, к самым невероятным совпадениям, поэтому сейчас испытывал не удивление, а только легкую грусть. Здесь прошли не самые плохие годы его сопливого детства. Здесь он мастерил кордовые самолетики, которые одерживали победы на городских и республиканских соревнованиях.
Вот и знакомая дверь, – правда, теперь уже стальная и с кодовым замком, – наглухо закрытая, перечеркнутая небрежной надписью «Ремонт», без всяких признаков звонка, – а раньше он был.
Ремонт ремонтом, но за окнами с тройным стеклопакетом – свет, во дворике – «Сааб» директора с теми же неизменными тремя «сестрами» в номере. Все сошлось – и масть, и карта. А это значит, что свидание – состоится!
Знала бы Маша, куда приведут поиски кассеты с записью Коряпышева и проверка его информации!
– Стучать будем? – спросил Непейвода.
– Написано же, что ремонт, – возразил Токмаков.
– А как входить будем?
– Легко, – сказал Токмаков, набирая номер, – судя по сильно затертым цифрам, посетителей здесь хватало.
Замок щелкнул и открылся с первой попытки. За железной дверью бывшего авиамодельного кружка оказалось все, что было нужно операм для полного счастья. Здесь были бухгалтерские учеты по всем фирмам, промышлявшим воровством из бюджета с помощью ложного экспорта, здесь были и приборы, которые не ушли сегодня за границу с Главпочтамта, хотя документы на отправку оказались уже проштемпелеваны. Сколотые скрепками, аккуратненько лежали поверх упакованных приборов с мудреными названиями: «Измеритель кривизны земной поверхности», «Измеритель мощности блуждающих и постоянных токов», «Измеритель глубинной подвижки грунтов».
Приборы Токмаков нашел в «тещиной комнате» – маленькой кладовой, дверь которой была замаскирована ложной панелью. Другой мог ее не заметить, но только не Вадим – в этой кладовой они с другом Борей Гикаловым держали отлакированные модели, пока те не просохнут.
Тонкая ручная работа… И даже верстачок сохранился, который они использовали много лет назад. Сейчас на нем красовался кое-как спаянный из бракованных плат очередной «измеритель».
Токмаков рассматривал его, когда дверь кладовки скрипнула и в сопровождении – пока еще не под конвоем – вошел Константин Ириньевич Груздев:
– Вадим Евгеньевич, поговорим по душам? Можно сказать, почти по-родственному, а?
Смахнув со стола незаконченный прибор, Груздев водрузил вместо него принесенную под полой бутылку «Хеннесси», стаканы, бросил плитку шоколада.
Токмаков подхватил незаконченное изделие на лету:
– Со штучкой, которая стоит 70 тысяч долларов, стоит обращаться повежливее.
Михаил Ириньевич, крупный мужчина с подобающим возрасту брюшком и лысинкой, в дорогом, но мятом костюме, разлил коньяк по три четверти стакана:
– Ничего он не стоит, сами прекрасно знаете. Бракованные платы, кое-как спаянные полупьяным монтажником.
– Я-то знаю, но в офисе десятки документов, которые утверждают обратное. И под каждым – ваша подпись.
Залпом хлопнув свой стакан, Груздев-старший криво усмехнулся:
– Каждая подпись открывает дверь в казенный дом на два миллиметра… Ведь как оно со мной вышло? Некоторые из этих приборов я сам в «Физтехе» еще разрабатывал, искренне думал, что мы наладим экспорт, поднимем отечественную марку… Вот и согласился возглавить фирму. Тем более, мы занимаемся благотворительностью! Помогаем ветеранам, блокадникам…
– Из украденных у них же денег, Константин Ириньевич, – вздохнул Токмаков. – Я-то понимаю, что не вы запустили эту схему, но суду это трудно будет доказать.
Константин Ириньевич рухнул на закапанную припоем табуретку:
– Суду? Вы отправите под суд меня, отца своей невесты?! Будущего свекра?! Можно сказать, деда своего сына!
Токмаков сказал, и сказал с неподдельной грустью:
– Боюсь, до этого еще очень далеко. А ваши проблемы начинаются сразу за порогом. Эти посылочки – гарантированная 199-я, причем часть вторая.
– Что значит – «вторая»?
– До семи лет, – коротко ответил Токмаков. – У вас нет государственных наград?
– Нет.
– Плохо, ни под какую амнистию, значит, не попадете. Но, как вы понимаете, я не хочу, чтобы вы протирали шконку. Давайте вместе подумаем, что здесь можно сделать.
– Сначала выпьем…
– В виде исключения. Как с вероятным свекром.
– Или будущим зэком.
– Если вы будете со мной откровенны, то…
Заглянувший в кладовку Непейвода увидел идиллическую картину. Токмаков, обняв за плечи главного подозреваемого в совершении тяжкого преступления, утирал ему пот и сопли своим платком не первой свежести.
Но при этом все же выкроил минуту, чтобы показать Виктору из-за спины кулак.
Непейвода ретировался с тайной надеждой, что к концу их разговора в бутылке что-нибудь да останется. Забегая вперед, надо сказать, что надежды оказались беспочвенными.
Вскоре Груздев и Токмаков сменили кладовку на кабинет генерального директора. Токмаков вышел оттуда через несколько минут со своим потертым кожаным портфелем, который стал толще еще на одну папку с документами. Но со стороны этого не было заметно.
На пороге грустный Константин Ириньевич задержал его вопросом:
– Маше-то что передать?
«Что благодаря ей информация подполковника Коряпышева успешно реализована, и его дух теперь успокоился», – подумал Токмаков, но вслух сказал другое:
– Учитывая, что вы ей все расскажете… Я просто буду ждать звонка.
Но тут опять вклинился внутренний голос, не позволявший Токмакову смотреть на мир сквозь розовые очки: «Учитывая, какую „бомбу“ ты уносишь в портфеле, этот звонок не прозвенит никогда!»
