Благодаря Бражко я выяснил некоторые подробности своего «рождения». Оказывается, меня нашли два рыбака рано утром шестнадцатого мая на берегу реки. Верхняя часть моего тела лежала на суше, в то время как ноги полоскались в воде. Судя по тому, что мокрым я был весь, злоумышленник или злоумышленники, оглушив меня ударом по затылку, сбросили в реку. Однако, прежде чем окончательно потерять сознание, я каким-то чудом выбрался на берег.
— Что вы сами-то думаете, Семен Терентьевич, обо всем этом? — спросил я, уставившись на своего гостя.
Бражко убрал в папку письменные принадлежности и замер. У него был такой вид, будто он задумался над этим впервые, а напряженный мысленный процесс приносил ему определенные физические неудобства. Мне, признаться, стало жалко этого человека. Может, потому что я интуитивно отнес его к категории хотя и недалеких, но все же порядочных людей, не хватающих звезд с неба.
— Ну как… — не очень убедительно произнес капитан. — Вы — жертва неизвестных грабителей… Пока версия такая.
«Такая» версия мне не понравилась. Даже пока. Но причина была совсем не в сомневающемся Семене Терентьевиче. Я не верил, что вот так просто, без борьбы дал бы отправить себя в нокаут. Следов же борьбы на моем теле не было. Только один сильный удар по затылку.
— Вы позволите сфотографировать вас? Если мы опубликуем ваш снимок в средствах массовой информации, то, возможно, вас кто-то узнает, — сказал капитан.
Бражко поднялся и вынул из кармана кителя китайскую фотокамеру-мыльницу со встроенной вспышкой. Я поднялся, безропотно встал к противоположной от окна стене, где было самое лучшее освещение, и принял позу человека, претендующего на замещение вакантной должности в агентстве фотомоделей.
Визит капитана послужил толчком для новой темы в нашей палате — моей предполагаемой профессиональной принадлежности. Коваль был уверен, что раз нельзя никак узнать имя человека, то можно попробовать определить, чем тот занимался по жизни. С видом знатока он взял мою правую руку и внимательно ее рассмотрел со всех сторон. Вахтанг молча подошел и встал рядом.
— Вы не музыкант, — заявил Коваль.
Вахтанг согласно засопел.
Потом стали сравнивать мою руку с руками Коваля и Вахтанга. С Ковалем не обнаружилось ничего общего, а потому можно было утверждать, что я, во-первых, не биолог, во-вторых, не строитель загородных коттеджей. Гораздо больше сходства было с руками Вахтанга. Возможно, это объяснялось тем, что я тоже некогда «дэлал дэнги». Пока я размышлял на эту тему, самого Вахтанга вдруг осенило.
— Слушай, Псих, я знаю, кто ты! — воскликнул он.
— Кто? — в один голос спросили мы с Ковалем.
— Ты — военный.
— Почему военный?
— А у тебя спина такая прямая… Как бы это сказать…
— Выправка?
— Ага, выправка. И взгляд глупый.
Хорошая заявка! Обидеться, однако, я не успел — Коваль заступился за меня раньше.
— Во-первых, не глупый, а потерянный, — веско произнес бывший биолог. — Во-вторых, есть отчего. Помнишь, Вахтанг, ты сам рассказывал, как с бодуна проснулся и увидел в своей постели двух незнакомых баб? Интересно, какой у тебя самого тогда взгляд был?
Вахтанг хитро улыбнулся, но ничего не ответил.
— А ты сам подумай, — обратился ко мне Коваль. — К какому виду деятельности у тебя душа лежит?
— Я уже думал, — признался я. — Душа моя не лежит ни к чему. Либо ваш метод неправильный, либо в прошлой жизни я был законченным тунеядцем.
— Народный депутат, что ли?
— Да нет. Сказано же, мои отпечатки пальцев в картотеке уголовного розыска отсутствуют.
Довод был зубодробительный, и Коваль только покачал головой.
— Значит, военный, — не удержавшись, опять вставил Вахтанг.
Спор на этом закончился. Вахтанг вернулся к мобильному телефону, Коваль — к газетному кроссворду, а я отправился в общую ванную комнату, чтобы придать себе презентабельный вид.
II
После беспрерывно моросящих дождей и такого же мерзопакостного пронизывающего ветра наступил первый по-настоящему летний день. По небу проплывали клочковатые, как будто бы их рвали голодные небесные псы, сероватые облака, но это были уже не те облака, из которых выливается дождь. Воздух стал теплым, сухим. На глазах высыхали лужи, а в лесу из-под земли полезли первые сыроежки и маслята.
Я выздоравливал. Стремительно и неизбежно. Выздоравливал физически. Но память оставалась на прежнем, плачевном, уровне.
— Всякое бывает, — говорила лечащий врач, фактически повторяя Коваля. — Мозг — штука сложная. Возможно, вы вспомните все через час. Возможно, через месяц или через год.
— А возможно, и никогда.
Врач пожимала плечами и поясняла, что зачастую память возвращается при повторном стрессе из-за экстремальных условий. Это было понятно, но трудно реализуемо на практике. Не ходить же в самом деле ночами по улицам, ожидая момента, когда кто-нибудь опять стукнет тебя по голове и сбросит в реку.
Начиная с одиннадцати часов, когда большинство процедур заканчивались, парк, располагавшийся вокруг больничных корпусов, оживал. Тепло и солнце выманивали из каменных стен тех обитателей заведения, кому было позволено выходить. За некоторыми из них присматривали работники больницы.
Я тоже частенько выходил на свежий воздух. Иногда во время прогулок ко мне присоединялась медсестра Анна Югова, та самая, которая водила меня на сеанс гипноза. Она была молода и в меру привлекательна. В голове у нее гулял ветер, в крови — гормоны. Мне удалось с ней подружиться. Понимая, что язык был моим единственным козырем в наведении мостов с противоположным полом, я развлекал ее как мог, рассказывая выдуманные мною истории. Хотя, кто знает, может, все то, что я плел, действительно имело место и теперь порциями выползало из моего подсознания. Одно я понял наверняка: зрелому мужчине, даже если в его активе нет ни денег, ни квартиры, ни имени с фамилией, приручить молоденькую дурочку проще пареной репы. Главное, чтобы у дурочки были уши. А уж для того, чтобы повесить на них лапшу, необходимы лишь желание и толика усилий.
Каждый раз, приходя из дому, Анна приносила мне какую-нибудь приготовленную ею домашнюю снедь: голубчики, блинчики, котлетки. Готовила она не очень-то, но я все равно был благодарен: по сравнению с больничной баландой, от которой я стал почти прозрачным, ее стряпня выглядела шедевром кулинарного искусства. Еще она брала у знакомых книги и таскала мне — детективы в виде потрепанных покетов и «Черный обелиск» Ремарка 1950 года издания. А во время прогулок она рассказывала мне про некоторых больных — старожилов, попадающихся нам на пути.
Особенно меня впечатлила история о повстречавшейся как-то на прогулке худой особе с желтым, рано постаревшим лицом. Всего-то двадцати лет от роду, эта девушка имела такой вид, что могла бы претендовать на главную роль в фильме «Мумия возвращается-2». Наркоманка. В шестнадцать лет села на «кислоту». Оглянуться не успела, как у нее поехала крыша. Итог: две неудавшиеся попытки суицида. После второй ее запихнули в психушку. Санитаров, присматривающих за ней, она постоянно изводила чтением белых стихов собственного сочинения, где в ярких красках описывались виденные ею в состоянии кайфа образы иных миров и обитающих там мифических существ со звериным обликом, но человеческим интеллектом. Пациентка говорила, что хочет умереть, поскольку считает, что она родилась не там, где ей было предначертано. Она, дескать, должна была родиться в Южной Америке, в Перу, выйти замуж за потомка верховного инки, Атауальпы, и произвести на свет человека, который станет новым Мессией и спасет людей от самих себя. По ее словам, силы зла нарочно искривили ось судьбы, в результате чего она родилась в Украине. Теперь ей нужно было спешить. Каждый последующий год мог стать для человечества его последним годом, и в этом было трудно с ней не согласиться. Только вот в нового Спасителя верилось с трудом. Много их было, спасителей. Тех, кто называл себя так. Но если и спасали, то только самих себя — от тех, кого собирались спасать сами.
