3
Там в полумраке и жаре было очень тихо. Где-то вдалеке я мог слышать звук океанских волн, бьющихся о риф у Ист-Бич: тихий звук, который казался громким в царившем безмолвии вокруг меня.
И пока я стоял в темноте, ожидая, что будет дальше, я пытался вспомнить, что рассказывала Паула о Натали Серф. Два года назад произошло дорожно-транспортное происшествие. Мать Натали погибла, а Натали была сильно покалечена. Ее лечил, просвечивал на рентгене и обследовал каждый хоть чего-то стоивший доктор. Серф выплатил сотни тысяч долларов: никто из них не смог поставить ее на ноги.
Выглядело так, словно медицина пропустила чудесного целителя в лице Цезаря Миллса. То, что не смогли сделать умы лучших в стране медицинских мужей, очевидно, сделал он, так как Натали прошла в его комнату более чем живо.
Я услышал, как Миллс довольно резко произнес:
— Ты не говорила, что приедешь. Я не ждал тебя. Почему ты не позвонила?
Под прикрытием его голоса я подкрался поближе, так чтобы можно было заглянуть в окно.
Миллс стоял в дверях так, словно он только что зашел в комнату. На его лице застыло угрюмое выражение, а его бледные глаза смотрели жестко.
— Я побеспокоила тебя? — вежливо спросила Натали.
С тревожным выражением на лице она прямо сидела на подлокотнике длинного мягкого дивана, ее тонкие руки сложены на сумочке.
— Я собирался идти спать.
— Неужели? Сейчас еще не очень поздно. Это и есть причина, по которой ты выглядишь так угрюмо?
Он зашел в комнату и закрыл дверь.
— Не в этом дело. Мне не нравится, когда ты вот так вот врываешься. У меня мог быть здесь парень или еще кто-нибудь.
Он поднял стакан, который оставил на столике. Она следила за ним, ее лицо внезапно стало таким же ничего не выражающим, как и лицо манекена в витрине магазина.
— Я не думаю, что мне надо спрашивать разрешения для того, чтобы прийти в свой собственный дом, — тихо произнесла она.
Хотя слова были враждебными, ее тон, несмотря на это, был примирительным.
— В следующий раз я это учту.
Миллсу явно не понравилось это высказывание, но он ничего не сказал. Он вернулся к своему креслу и сел в него. Последовала длинная — чрезмерно длинная — пауза.
Она беспечно поинтересовалась:
— Ты не собираешься предложить мне выпить?
Он даже не взглянул на нее:
— Это твой дом. Это твоя выпивка. Налей себе сама.
Она соскользнула с подлокотника и подошла к столику. Я наблюдал за тем, как она налила в стакан виски на три дюйма и бросила в него кусок льда. Ее узкая, худая спина была прямой, ее руки были тверды, но ее губы тряслись.
— В чем причина, Цезарь? — спросила она не оборачиваясь.
Она все еще пыталась сохранить легкий, подтрунивающий тон, но он прозвучал неубедительно.
— Как долго, ты думаешь, это будет продолжаться? — вопросом на вопрос ответил он.
Она плавно повернулась к нему лицом:
— Как долго будет продолжаться что?
— Ты знаешь — это… — Он обвел рукой комнату. — Как долго, ты думаешь, я буду болтаться у ворот, отдавая честь подобно лакею? Как долго, ты думаешь, я буду пробираться в твою спальню, обходя Серфа, который знает, что происходит, но притворяется, что не знает?
— Но что еще мы можем сделать? — спросила она, хмурясь.
— Мы можем пожениться, не так ли? Как много еще раз мне придется это говорить? Мы можем жить здесь, разве нет? У тебя есть свои собственные деньги. Серф ничего с этим не сможет сделать.
Он осушил свой стакан и поставил его на край полки над камином.
— Мы можем пожениться, — убежденно повторил он. — Вот что мы можем сделать.
— Нет, не можем.
— Мы можем пожениться, — настаивал он. — Ты можешь сказать Серфу правду. Ты ведь думаешь, что он тревожится, а? Может быть, он тревожился, когда это произошло, но не сейчас. Парень не может прожить с такого рода вещью два года, не привыкнув к этой мысли. Ты обманываешь себя, если ты думаешь, что он все еще тревожится. Он не тревожится.
— Нет, он тревожится, — возразила она, ее глаза были расширены и резко выделялись на белом напряженном лице.
Он встал и теперь стоял, засунув руки в карманы халата, голова чуточку склонена набок, на бледных губах легкая, насмешливая улыбка.
— Я говорю тебе, что ему все равно, — произнес он.
Они оба разговаривали тихо, но вокруг них была напряженность, которая говорила мне, что они сдерживают себя, словно знают, что, пока они владеют собой, ситуация под контролем. И это было очевидно, так как обоим было что терять, поэтому они не хотели, чтобы ситуация выходила из-под контроля.
— И я скажу тебе почему, — продолжил Миллс. — Посмотри на то, как он обращается с тобой. Как часто он приходит повидаться с тобой? Два раза в день.
Он запнулся, когда она сделала легкое нетерпеливое движение, и сказал:
— Я знаю, что ты думаешь.
— Что я думаю?
— Ты думаешь, что он видится с тобой только два раза в день потому, что ему тяжело приходить чаще. У тебя есть бестолковое убеждение в том, что его беспокоит совесть. Ты думаешь, что каждый раз, когда он приходит в твою комнату и видит тебя сидящей в твоем кресле или лежащей на кровати с этим обиженным, одиноким выражением на твоем озлобленном, маленьком лице, он получает удар по сердцу. Так ты думаешь, правда?
— Нет необходимости быть грубым, — сказала она, сжав за спиной ладони в кулаки.
— Правда? — повторил он.
— Да! Я знаю, что это так! — выкрикнула она, ее голос прозвучал внезапно громко и грубо. — Я знаю, что ему тяжело видеть меня, и я рада! Ты слышишь?! Я рада!
— Настало время тебе прекратить обманывать себя, — произнес он, не повышая голоса, наблюдая за ней, очень уверенный, перекатываясь с мысков на пятки и обратно. — Время посмотреть правде в лицо, детка. Твой обман был раскрыт, когда он женился на этой блондинке.
— Я не собираюсь говорить об этом! — выкрикнула она. — С меня достаточно, Цезарь! И не называй меня деткой. Это пошло и отвратительно.
— Если мы не поговорим об этом сейчас, это будет последний раз, когда мы вообще говорим о чем-либо, — произнес он, пересек комнату, чтобы взять сигарету из серебряной коробочки, лежащей на дальнем столике. — Но как знаешь.
— Что ты имеешь в виду?
— Все достаточно просто. Завтра я сдаю мои красивые высокие сапоги и фуражку. Я сыт по горло стоянием у твоих ворот. Мне надоело пробираться по задней лестнице в твою комнату. Вот что я имею в виду.
Она внезапно грубо рассмеялась. Это был очень неприятный звук.
— Я полагаю, ты откажешься от всего этого?
— Если ты имеешь в виду этом дом и все это барахло, то ты на этот раз права, детка.
Он закурил и выпустил струю дыма сквозь свои тонкие ноздри.
— Я увольняюсь, если мы не поженимся.
— Я не могу выйти за тебя, Цезарь, — сказала она. — Нет, пока он жив, я не могу сделать этого.
— Ты думаешь, кто-нибудь захочет жениться на тебе к тому времени, как он умрет?
— Почему мы не можем оставить все, как есть? Что тебе еще нужно? У тебя есть твоя свобода и вообще все, что ты хочешь. Я не надоедаю тебе.
Он подошел к ней, схватил за запястье и подтащил ее к себе:
— Я устал быть твоим постельным лакеем.
Она ударила его по лицу. Звук удара ее ладони о его упругую, загорелую щеку был громким, как пистолетный выстрел.
Они стояли, глядя друг на друга, затем он отпустил ее запястье и, усмехнувшись, отступил назад.
Она внезапно села, словно силы покинули ее.
— Я не хотела делать этого, — тихо произнесла она. — Извини меня.
— Думаешь, меня это волнует? — Он рассмеялся. — В этот раз я задел тебя за живое, детка. Мне приятно видеть, как ты испытываешь смущение. Рано или поздно это должно было подойти к концу. Что ж, я догадываюсь, что это расплата. С меня довольно.
— Не говори так. Ты же не думаешь так. Ты зол. Я сейчас уйду. Мы можем поговорить об этом завтра.
— Ты и говори об этом завтра. А меня здесь уже не будет.
Он бросил окурок в камин. Ее глаза перескочили с него на тлеющие остатки сигареты, и ее губы сжались. Удостоверившись в том, что девушка смотрит на окурок, он поставил на него ногу и растоптал на плитке.
— Вот так вот, — нежно произнес он.
— Цезарь, пожалуйста…
— Вот так вот, — повторил он. — Ты и я — вот так вот.
Последовала длинная пауза.
Потом она сказала:
— Тебе не будет хватать этого дома и денег. Тебе не будет хватать всего того, что я делаю для тебя.
— Детка, как ты любишь себя обманывать. Не будет хватать этого дома и денег? Это не единственный дом и ты не единственная девушка с деньгами. Ты ведь понимаешь это, правда?
— Давай больше не будем продолжать об этом, Цезарь, — произнесла она, сжимая свои кулаки.
— Мы продолжим об этом. Я могу найти другую девушку, такую же красивую, как и ты, и такую же богатую, как и ты. Это легко. Этот город заполонен девушками, подобными тебе. Девушками, которые ищут парня с мускулами, чтобы поразвлечься; которым нравится покупать для него костюмы и одалживать ему свой дом, щелкать ему пальцами каждый раз, когда они хотят его; и ты знаешь, почему они хотят его, не так ли? Я не должен углубляться в это, а? — Он засмеялся. — Богатые, избалованные девушки, которые не могут сделать ничего лучшего, чем купить мужчину, потому что у него есть мускулы. Что ж, ты не первая, детка, и ты не будешь последней. Если хочешь удержать меня, выходи за меня замуж. Выходи за меня, чтобы я мог запустить свои руки в твои деньги, ведь это единственная причина, по которой я женюсь на тебе.
