Обычно румяное лицо Тила заметно побледнело.
– А мы можем хоть что-нибудь предпринять?
– Осталось только одно, – ответил Святой. – На летном поле вы, вероятно, видели прогреваемый самолет. Это мой самолет. На нем я и прилетел сюда – но это уже совсем другая история. С вашего, разумеется, разрешения я могу взлететь и попытаться помешать Ренвею. И не надо говорить мне, что это самоубийство, поскольку я и сам это прекрасно знаю. Но если я не пойду на это самоубийство, то будет совершено преднамеренное убийство экипажа транспортного самолета.
Некоторое время детектив молчал, уставившись в пол и избегая встречаться взглядом со Святым.
– Я не могу остановить вас, – сказал он наконец.
– Но если вам достаточно других доказательств, вы можете забыть о том, что Попрыгунчик ударил того полицейского, – улыбнулся Святой. Он вдруг вспомнил о том, что вскоре должно произойти с неким Джорджем Уиннисом, и в его улыбке проглянула старая издевка. – А когда я вам в следующий раз скажу, что какой-то мелкий мошенник пытается навесить на меня свои делишки, вы, Клод, может быть, не будете так поспешны и недоверчивы.
И, как раньше бывало, он ткнул пальцем в брюшко Тила, но улыбка его была не злой. Без дальнейших слов Саймон вышел из бильярдной на улицу.
Уже забравшись в кабину самолета, Святой увидел на террасе смотревшего ему вслед Тила. Саймон весело сделал ему ручкой, а механик в это время убрал из-под колес колодки. Устроившись поудобнее, он дал полный газ. Саймон отклонил ручку управления вперед, самолет поднял хвост, с ревом устремился вниз по склону, набрал скорость и круто взмыл вверх над деревьями.
Святой и так уже почти опоздал, и если бы ветер дул с севера, а не с юга, он бы наверняка не успел. Набирая высоту крутой спиралью, он заметил большой транспортный моноплан и догадался, что это именно тот самолет, которого ожидал Ренвей: никакой другой самолет такой конструкции не мог в этот час лететь на юг. Саймон поискал взглядом истребитель Ренвея и увидел его на высоте шести тысяч футов, делающим широкий круг над морем в прозрачно-голубом небе.
Ренвей! Святой чуть потянул на себя ручку, увеличив угол набора высоты, а губы его сжались в мрачную улыбку при воспоминании о том, что под пальцами нет пулеметных гашеток, как у Ренвея. Он глянул вперед, но вместо вороненых стволов пулеметов увидел лишь двойной ряд пляшущих клапанов двигателя. Саймон собирался вступить в дуэль, имея только собственное искусство пилотирования и глазомер, в то время как Ренвей мог противопоставить этому огнедышащие пулеметы и кое-какую сноровку владения ими. И тут Святой внезапно рассмеялся своим пиратским смехом, а глаза его засверкали стальным блеском; но смех потонул в реве двигателя и был унесен жгучим ветром. Ренвей! Этот человек обманом воспользовался его именем в недобрых целях. Этот человек убил Энрике и положил на труп его метку. Этот человек украл тот самый самолет, на котором он сейчас собирался вступить в схватку, и также оставил его метку на месте преступления. И этот откормленный, косоглазый, нервный, плоскостопый, трусливый и надутый чиновник имел наглость заявить, что он – это он-то! – и есть Святой!
Саймон Темплер чуть шевельнул ручкой и глянул на высотомер: пять тысяч футов. Он выровнял и развернул самолет. Местность внизу казалась раскрашенной картой, где разными оттенками зеленого цвета обозначались леса и луга, белыми линиями – дороги, а полоса прибоя казалась белоснежной широкой лентой на фоне серо-зеленого моря. Транспортный самолет медленно полз по этой карте немного ниже. Острые глаза Саймона разглядели буквы на верхней обшивке крыла: G-EZQX. Самолет Святого летел по крайней мере в два раза быстрее. Саймон внезапно понял, что Ренвей, должно быть, наблюдал его взлет и догадался, что что-то пошло не так. Наверняка догадался и даже в своем сверхнервном состоянии наверняка понял, что на его пути возникло препятствие, которое надо устранить. Оставалось только ждать нападения. И оно пришло.
Самолет Саймона слегка вздрогнул, и по диагонали левого крыла легла неровная строчка пулевых отверстий. Даже за ревом двигателя Саймон услышал яростный стрекот пулеметов "хаукера". Он резко нажал на педаль и потянул ручку на себя, почувствовав перегрузку, когда самолет поднял нос и сделал восходящую бочку, которая затем перешла в петлю и переворот в нижней ее части.
Ренвей заложил крутой вираж и погнался за самолетом Святого. Обернувшись назад, чтобы не терять Ренвея из виду, Саймон пикировал под небольшим углом и одновременно бросал самолет из стороны в сторону, не давая пилоту истребителя как следует прицелиться. Из стволов пулеметов вырывалось оранжевое пламя, трассирующие очереди пролетали далеко справа и слева от самолета Саймона. Владение искусством прицеливания в воздухе – хитрая штука, а у Ренвея не было никакой практики, и это был единственный фактор, на который мог рассчитывать Святой.
Случайная очередь сделала еще одну строчку в фюзеляже, и Саймон тут же бросил самолет в петлю. Ренвей с ходу проскочил мимо и снова заложил крутой вираж. На выводе Святой выровнял машину и устремился ему навстречу. Они стремительно сближались лоб в лоб. Саймон выдерживал курс до последней секунды, а потом прямо перед носом истребителя резко пошел вверх и сделал полупереворот, который спас его от неминуемой гибели.
В самой верхней точке Саймон заложил медленный вираж и увидел под собой самолет Ренвея, который все еще шел вниз, беспорядочно переваливаясь с крыла на крыло. Святой дал полный газ и начал снова пикировать на "хаукер".
Вниз... вниз... Ревел двигатель, в расчалках завывал ветер, а указатель скорости показал триста двадцать миль в час. Саймон весь напрягся в ожидании первых признаков вибрации, которая служила указанием того, что самолет начинает разваливаться в воздухе. Его машина не была рассчитана на такие перегрузки. Это был самолет последней модели, самый прочный и скоростной из всех существующих, но для воздушного боя он все же не годился. Саймон заметил, что "хаукер" пытается неуверенно уклониться, и увидел невообразимо быстро приближающееся совершенно белое лицо Ренвея под очками. Он сжал зубы и потянул ручку на себя. Сейчас! Самолет, казалось, просел в воздухе, и Святой на мгновение потерял сознание из-за перегрузки, но крылья все-таки выдержали. Перегнувшись через борт, он увидел, что "хаукер" снова пикирует, дико раскачиваясь в неопытных руках пилота. Саймон снова сделал переворот на горке и опять перешел в пике.
Это было его единственное оружие против пулеметов истребителя – пикирование, горка, петля и опять пикирование. Каждый раз задевать верхнее крыло "хаукера" колесами своего самолета, делать горку с полупереворотом и снова пикировать. Все время маневрируя, стараться прижимать истребитель к земле. Сделать переворот и опять пикировать на полном газу, рискуя разрушить самолет. Обрушиваться на Ренвея с разных сторон, заставляя его нервничать и терять самообладание, каждый раз снижаться еще и еще – на пятьсот футов, на тысячу, на полторы... А потом опять набирать высоту и опять пикировать.
Святой пилотировал машину так, как никогда раньше. Он вытворял невозможные вещи, шел на безумный риск, создавал такие перегрузки, которые его самолет в принципе выдержать не мог, – и так до бесконечности. Если бы Ренвей мог делать хотя бы половину такого, все это надолго не затянулось бы.
Но Ренвей не мог. Самолет Саймона исчезал из поля зрения Ренвея на казавшиеся столь долгими минуты, а когда Ренвей все же находил его и доворачивал свою машину, то цель снова ускользала от него. И с каждым разом он все больше нервничал. Его самолет все быстрее и быстрее терял высоту, фут за футом уступал ее этому жестокому небесному демону, который, казалось, намеревался сцепить их машины вместе и обрушить их на землю в огненных объятиях...
Святой снова безжалостно улыбнулся и снова спикировал. Он победит. Он это знал. Он видел, что Ренвей летит все более неуверенно, его "хаукер" теряет высоту и маневрирует все более неуклюже. Саймон видел, как Ренвей в очередной раз обернулся, бессильно погрозил ему кулаком и беззвучно открыл рот. Святой представил, какие проклятия шлет ему Ренвей, и рассмеялся. Он, казалось, мог читать мысли Ренвея и видел тот страх, который заставлял Ренвея дрожать и обливаться холодным потом. С превратившимся в бронзовую маску лицом Саймон вновь пролетел в шести дюймах над головой Ренвея, этой трясущейся медузы, которая посмела назваться Святым!
В эту минуту он впервые спокойно огляделся, чтобы посмотреть, что еще происходит в воздухе, и увидел, что в схватке они вылетели в море примерно на милю, а транспортный самолет только что пересек линию прибрежных скал.
Ренвей, должно быть, тоже заметил его. Он внезапно заложил отчаянно глубокий вираж, чуть не сорвался в штопор и начал пикировать, непрерывно ведя огонь из пулеметов. Саймон двинул ручку вперед до отказа, дал полный газ и камнем ринулся вниз. Рев двигателя перешел в сатанинский вой. Самолет стремительно падал, бешеный ветер пытался сорвать очки, а транспортник испуганно накренился и принялся улепетывать. Ренвей пытался догнать его. Святой в фантастическом пике этой сумасшедшей схватки управлял самолетом хладнокровно и чутко, как породистым скакуном, крепко и нежно держа поводья, каждым нервом и мускулом ощущая свою машину как живое существо. Взгляд его не отрывался от противника. Губы застыли в грозящей смертью улыбке. Все ниже, ниже – и вот где-то сбоку словно рванулся вверх силуэт транспортного самолета. Саймон понял: Ренвей не рассчитал и промахнулся. Еще ниже – Ренвей выровнял самолет и пошел с небольшим креном, намереваясь снова набрать высоту.
