— Она не настаивает, — сказал Марио. — Пойдем, мама, ты уже вся испачкалась.
Она позволила оторвать себя от трупа. Подходя к двери, Марио задержался передо мной.
— Что ты хочешь? — спросил он.
— Отвезти вас домой, если не возражаете.
— Мы поедем с помощником шерифа. Он хочет задать мне несколько вопросов.
Миссис Тарантини посмотрела на меня как на пустое место. Она была спокойна. Как бывают спокойны мертвецы.
— Ответь сначала на пару моих, — сказал я Марио.
— С какой стати?
Я подошел к нему вплотную.
— Здесь могу объяснить тебе только по-мексикански.
Он улыбнулся, но улыбка получилась вымученная. Он метнул нервный взгляд в сторону Каллагена, который направлялся к нам.
— Ладно, Арчер, валяй.
— Когда ты видел брата в последний раз?
— В пятницу вечером, я тебе уже говорил.
— Тогда он был в этой одежде?
— В пятницу? Да, в этой. Я бы и не узнал его, если в не одежда.
За его спиной послышался голос Каллагена.
— Значит, никаких сомнений нет? Вы узнали своего сына, миссис Тарантини?
— Да, — глухо сказала она. — Я узнала его. Как мне не узнать моего мальчика, которого я выкормила собственной грудью?
— Отлично! То есть я хочу сказать, большое вам спасибо. Мы благодарны вам за то, что вы смогли приехать сюда, и вообще... — Неодобрительно посмотрев на меня, Каллаген вывел мать и сына из морга.
Когда они отошли достаточно далеко и уже не могли нас услышать, он резко повернулся ко мне:
— Чего вам еще не хватает? Я знал этого парня — настолько, чтобы сейчас его не оплакивать, — и я говорю вам, что это он. И, уж конечно, его мать и брат не могли ошибиться.
— Просто у меня возникла одна мысль, которую надо было проверить.
— Беда с вами, с частными детективами, — проворчал он. — Вечно вы что-то выискиваете, наводите тень на ясный день.
Открылась внутренняя дверь, и на пороге появился невысокий толстенький человечек в полосатой рубашке.
— Вас к телефону, — сказал он Каллагену.
Слегка шаркнув черными блестящими ботинками по цементному полу, человечек мотыльком порхнул к столу, на котором лежал труп.
— Ай-яй-яй, — запричитал он, обращаясь к мертвецу. — Как тебя попортило-то! А доктор тебя еще больше попортит. Но ты не горюй, потом я тебя подлатаю. Все будет в лучшем виде, даю тебе слово. — В тишине морга голос его лился, словно струйка сладкого сиропа.
Я вышел на улицу и закурил сигарету. Она успела догореть до половины, когда ко мне присоединился Каллаген. Глаза у него возбужденно блестели, щеки порозовели.
— Вы что, хватили бальзама для мертвецов? — спросил я.
— Телетайп из Лос-Анджелеса. Могу и вам рассказать, если обещаете держать язык за зубами. — Я хотел остановить его, но не успел. — Банду Даузера замели! — сказал он. — Накрыли с такой кучей героина, что хватило бы всему городу закайфовать. Здорово поработали ребята из окружной прокуратуры!
— Потери есть? — спросил я, подумав о Колтоне.
— Ни единого человека. Те до того обалдели, что вели себя как ягнята. И вот кое-что специально для вас: Тарантини, оказывается, работал на синдикат. Был подставным лицом Даузера в «Арене» — прямо здесь, в городе. Вы ведь искали за что уцепиться? Получайте свою зацепку.
— Поразительно! — воскликнул я.
В двор въехала машина и, обогнув угол здания, остановилась рядом со входом в морг. Из кабины вылез человек с медицинским саквояжем.
— Извините, что так поздно, — сказал он Каллагену. — Роды были долгие, а потом я еще заскочил перекусить.
— Клиент ждет, — сообщил Каллаген. Он повернулся ко мне. — Это доктор Маккатчен. Мистер Арчер.
— Сколько на это уйдет времени? — спросил я доктора.
— На что?
— На определение причины смерти.
— Час-два, смотря по обстоятельствам. — Он вопросительно поглядел на Каллагена. — Насколько я вас понял, он утонул?
— Да, так мы сначала решили. Однако не исключено и убийство. С ним могли рассчитаться его дружки-гангстеры. Он был связан с бандой Даузера, — многозначительно добавил он.
— Хорошенько поищите следы других причин, которые могли привести к смерти, — сказал я. — Извините, конечно, что вмешиваюсь в ваше дело.
— Другие? Какие, например? — нетерпеливо спросил он, тряхнув взлохмаченной головой.
— Не знаю. След от удара тупым предметом, от шприца, даже огнестрельную рану.
— Я всегда произвожу осмотр самым тщательным образом, — заявил доктор Маккатчен, давая понять, что разговор окончен.
Оставив свою машину возле морга, я прошел пару кварталов по главной улице. Мне очень хотелось есть, несмотря на запахи рыбы, водорослей и трупной дезинфекции, которые, казалось, пропитали всю мою одежду. Несмотря на докучливые вопросы, роившиеся у меня в голове.
Каллаген порекомендовал мне «Кафе Джорджа», которое оказалось небольшим ресторанчиком с баром — среднего пошиба и не первой молодости. По одну сторону зала тянулась стойка бара с окошком, из которого повар в белом колпаке подавал дежурные блюда, готовившиеся на газовой плите у него за спиной. По другую сторону располагались отдельные кабины, а в центре — несколько столиков, накрытых скатертями в красную клетку. Три-четыре вентилятора на потолке усердно перемешивали сигаретные дымки в однотонную сизую массу.
Я сел в одной из свободных кабинок. Здесь царил какой-то подземный уют, точно ресторанчик запаяли в капсулу и погребли в недрах планеты — подальше от бушующих наверху страстей и обгоняющих друг друга перемен. Старые и молодые официанты в достаточно белых смокингах сновали по залу с плавной непринужденностью движений, сохранившейся от иной — увы, канувшей в прошлое — эпохи. Хрустящий жареный картофель, который мне подали вместе с шипящим бифштексом, ничем не отличался на вкус от того, которым я лакомился из промасленной газеты лет тридцать назад, когда ходил в школу в Окленде. А развешанные по стенам фотографии с сельскими и городскими видами Западного побережья напомнили мне бабушкины открытки, найденные на пыльном чердаке.
Я заканчивал вторую бутылку пива, когда неожиданно поймал в зеркале сбоку отражение Галли Тарантини. В туфлях на высоких каблуках, она остановилась на пороге зала. На ней был черный плащ, черная шляпка и черные перчатки. На мгновение она показалась мне какой-то призрачной, нереальной. Потом она увидела меня и направилась к моей кабинке. Ее энергия несла ее, как вихрь. Однако лицо у нее было изможденное, точно эта энергия существовала отдельно от нее, питаясь ее плотью и соками.
— Арчер! — На бледном лице мелькнула и пропала улыбка. — Как я рада, что нашла вас!
Я пододвинул ей стул.
— Как вам это удалось? — спросил я.
— Помощник шерифа сказал, что вы здесь. Каллаген.
— Значит, вы уже видели тело.
— Да, я видела... его. — Глаза ее были темны, как ночь. — Доктор как раз начал его... резать.
— Им не стоило вас впускать.
— Я сама настояла. Я должна была знать. Но это ужасно — видеть, как режут на куски человека, который недавно был твоим мужем. Даже для медсестры, которая привыкла к таким зрелищам.
— Хотите выпить?
— Да. Спасибо. Виски без содовой, если можно. — Она дышала часто и прерывисто, как собака в жаркий день.
Я подождал, пока она выпьет, и спросил:
— Что сказал доктор?
— Он думает, что Джо утонул.
— В самом деле?
— А вы разве сомневаетесь?
— Я ведь своего рода ходячий вопросительный знак — этакий крючок, на который изредка цепляются правильные ответы. Выпейте еще.
— Да, пожалуй. Даузер арестован, вы слышали? Каллаген мне сказал.
— Прекрасно, прекрасно. — Мне на захотелось похвастаться своей ролью в этом деле. — Скажите мне одну вещь, Галли.
— Да? — Стакан ее опустел, глаза заблестели.
— Вы не могли бы рассказать мне поподробнее о последнем уик-энде, который вы провели с Джо в пустыне?
— Потерянное время, поверьте. Джо просто осатанел. Это было все равно, что оказаться в одной клетке с больным львом. Я и сама почти что осатанела — Джо не хотел говорить мне, в чем дело, и это выводило меня из себя.
— Меня интересуют факты. Несколько конкретных фактов.
— Это и есть факты.
— От этих толку мало. Мне нужны детали. Например, как он был одет?
— Большую часть времени он ходил в нижнем белье. Это имеет какое-то значение? Там было жарко, несмотря на кондиционер и...
— Но одежда-то у него с собой была?
— Разумеется.
— Где она сейчас?
— Не могу сказать. Он затолкал ее в свою сумку, и с ней я отвезла его в порт.
— В чем он был в ту ночь?
— В рабочей одежде. В синих джинсах и такой же рубашке.
— То есть в той самой, которая на нем сейчас?
— Когда мне его показали, на нем уже ничего не было. Думаю, в той самой. А что?
