Вернулся Рамон Талавера. Он сел, посмотрел на свои пальцы и сказал:
– Могу обещать одно. Я попытаюсь убедить их в том, что программа Рафаэля была настолько действенной, что так или иначе ее бы не дали осуществить. Когда они поймут это, то воспрянут духом. Потом создадим новую организацию, и она станет еще сильнее. Это я обещаю.
– Можете положиться на меня, – заметила Конни. – На этот раз я с вами.
– Конечно! – улыбнулся Талавера. – Я выманю у вас деньги, сеньора. – Улыбка неожиданно исчезла. – Мистер Макги, в этом деле осталась незавершенной одна маленькая деталь. Думаю, если бы у вас был шанс...
– После той девчонки у меня не лежит душа к этому делу, – возразил я.
– Понимаю, но я поклялся. Если я сделаю это сам, я не получу никакого удовольствия. По правде говоря, я не испытал никакого удовольствия, и в тот раз.
– Убийства никогда не доставляют удовольствия, – тихо проговорил Поль Домингес.
– Таггарт не умолял меня пощадить его, хотя я и хотел этого. Он просто сопротивлялся. – Это сделать лучше всего, пока Томберлин в больнице. У него в диафрагме какой-то разрыв, который они захотят залечить. Естественно, у него личные сиделки, но у одной могут возникнуть какие-нибудь срочные дела, и ее можно будет заменить.
– Может, довольно? – Конни дрожала, хотя солнце еще грело вовсю.
– Конечно, сеньора. Простите меня. Я просто хотел сказать, что смерть больных в больнице не вызывает особого подозрения. – Он повернулся к Полю. – Мне понадобится помощь для продолжения дела Рафаэля. Персонал должен получать деньги.
– Обсудим это по пути домой, – предложил Домингес.
Конни пошла провожать Талаверу, а Поль улыбнулся мне.
– Итак, искатель приключений нашел роскошную женщину и золото, отделавшись раной, которая заживает.
– Спасибо за помощь. За дом, доктора и сиделку.
– Потребовалось немного денег. Я нашел их в твоем бумажнике в поясе.
– Не стоит говорить так, будто кругом одни розы, Поль.
– Я и не собирался этого говорить. Разве так когда-нибудь бывает? Прикидываешь в уме и спрашиваешь себя, где ты, что и почему? У тебя потрясающая сиделка, мой друг. Иногда лучше утешиться с женщиной, чем терзать себя думами. Эту еще никому не удавалось приручить, но попробовать все равно хочется, верно?
– Ее ищут?
– Ищут, но очень вяло. Что будешь теперь делать?
– Лечиться. Отправлю ее домой, сам тоже поеду домой, – ответил я.
– До свидания, – попрощался Домингес, пожимая мне руку. – По-моему, ты неплохо потрудился. Не думаю, чтобы ты затевал это с самого начала. Наверное, оно приложилось к золоту. Кое-кто здесь будет вспоминать тебя с благодарностью. Поцелуй от меня Ниту и передай Раулю, что он урод.
Раздался шум мотора, и они уехали. Вернулась Конни. Она опять опустилась на одеяло, наклонила голову, взглянула на меня и вздохнула.
– У тебя печальные глаза, guerido[26].
– Я проделал в уме некоторые печальные вычисления. Сэм, Нора, Альма, Мигуэль, Дрю, Буди, Рафаэль, Энрикё, Мария, Мануэль. Десять. И еще следует прибавить троих.
– Троих? – переспросила Конни.
– Карлос Ментерес, Чип Фетраччи и Калвин Томберлин. Итого тринадцать, Констанция.
– И ты едва не попал в их число, дорогой. Если бы пуля прошла в двух дюймах левее, тебя бы сейчас тоже не было.
– Кто из них хорошие ребята, а кто плохие?
– Дорогой, смерть не выбирает ни хороших, ни плохих. Ей все равно. У тебя бледные, светло-серые глаза, и ты похож на ангела смерти. Может, ты ветка, которая сломалась, шина, которая прокололась, камень, который упал. Может, находиться рядом с тобой вообще большая ошибка.
– Можешь уехать.
Мы сердито уставились друг на друга. Ее глаза превратились в золотистые щелочки, рот кривился, на шее вздулись вены. Конни сдалась первая, сказав:
– Ты просто невероятен. У меня четыре с половиной миллиона долларов, а я тут готовлю, таскаю дрова, качаю воду, ухаживаю за тобой, стелю постели. Неужели на тебя ничего не может произвести впечатления?
– Мягкие, вежливые, покорные женщины всегда оказывали на меня благоприятное впечатление.
Констанция Мелгар ушла, но, когда она скрылась за дверью, я услышал смех.
На следующий день вечером приехал помощник ветеринара. Он выразил удовлетворение, хотя я чувствовал себя как жалкая больная собака. Мне не требовалось ничье внимание и ничья забота.
Конни вышла с маленьким доктором и долго с ним разговаривала, прежде чем он уехал на своей дребезжащей развалюхе. Она вернулась задумчивой и рассеянной. Пока Конни готовила ужин, я качался в старом кресле-качалке на крыльце. Потом она позвала меня, и мы тихо поужинали перед камином.
Пока она мыла посуду и убирала, я, как было заведено, почистил на улице зубы и лег на койку. Лежал, повернувшись лицом к стене, и слышал, как Конни готовится ко сну. Потом она подняла мои одеяла, скользнула ко мне, голая, как яйцо куропатки, и прижалась к моей спине.
– Я не знал, что у меня стучат зубы, – заметил я.
– Может, это у меня стучат.
– В чем дело, Конни, черт побери?
– Я долго разговаривала с тем славным коротышкой. Он тоже заметил твою угрюмость. Я объяснила, что произошли ужасные события и ты считаешь, будто они произошли по твоей вине, ты думаешь о них. Он сказал, что подобная депрессия часто случается после сильных потрясений и слабости. Я предложила одно лекарство, но он выразил сомнение. Но мы с ним любим все проверять на деле. Сеньор Макги, у смерти всего один антипод. Ну-ка, повернись ко мне, дорогой.
Эта большая энергичная женщина оказалась невероятно нежной. За все это время я и доли секунды не чувствовал на себе ни фунта ее веса. Не думаю, чтобы она рассчитывала получить удовольствие, но в конце Конни вся задрожала, прошептала какие-то ласковые слова на своем языке и через минуту спокойно устроилась рядом со мной.
– Angel de vida, – пробормотала Конни. – De mi vida[27].
Я крепко обнимал ее, гладил серебристую голову и жесткие завитки волос, влажные у корней. Ее дыхание обжигало мою щеку и ухо.
– Ну как, сейчас лучше? – прошептала она.
– Да. Я одурманен.
–А теперь спи. Вот увидишь, завтра мы проснемся с песней.
– Ты останешься?
– С этой минуты, guerido, я буду с тобой всегда до тех пор, пока ты будешь этого хотеть. Боги создали меня не для того, чтобы спать в одиночестве.
Соблазн задержаться в горах надолго был велик. Я заставлял себя каждый день совершать прогулки. Сначала проходил страшно мало. После мили ходьбы и нескольких простых упражнений начинала кружиться голова, я обливался потом и слабел. Когда мое физическое состояние улучшилось, Конни уехала на два дня в город и вернулась в черном «мерседесе», привезя одежду для себя, много подарков для меня, игры и снаряды для тренировок, одежду и вино. И еще она привезла новости. Чип скрылся после того, как заплатил залог и вышел на свободу, и что его разыскивает полиция. После небольшой операции по удалению грыжи Калвин Томберлин скончался в больнице от закупорки кровеносного сосуда. Через день после ее возвращения мы поехали вместе в Палм-Спрингс, и я пригнал оттуда джип, который она оставила в аэропорте.
Гости нас не посещали. Мы расстилали на траве одеяла и долго загорали. Конни говорила, что ей загорать ни к чему, что она и так смуглая. Дырка в моем боку быстро затягивалась, и я долго разглядывал ее с помощью двух зеркал. Постепенно она превратилась в блестящий розовый кружочек размером с десятицентовую монету.
Когда мое физическое состояние улучшилось и я смог колоть дрова, пробегать пятимильные кроссы и отжиматься от пола сорок раз, наши отношения стали более страстными и разрушительными. Порой я, как последний дурак, думал, что мне удастся удовлетворить ее, и, честно говоря, пару раз мне это даже удавалось, но в постоянном желании одержать верх мы разрывали друг друга на части.
Символом конца стал приличных размеров деревянный ящик, который я привез из захудалого городского магазина. В нем была древесная стружка. Еще я захватил трафареты. Я упаковал в ящик тридцать четыре золотые фигурки, заколотил крышку, написал на ней, что это детали морского двигателя, и отправил самому себе в Лодердейл. Золото весило около 175 фунтов, да 20 весил сам ящик. Поэтому при погрузке его в джип я, как мальчишка, постарался продемонстрировать Конни, что двести фунтов для меня не вес.
Я отправил его и вернулся в сумерки. Это был тихий, прохладный и задумчивый вечер. Мы допили вино.
Ночью я проснулся и не нашел Конни. Я встал, оделся и пошел ее искать. Она стояла у дороги на краю ущелья и бросала вниз свои подарки, игры и все остальное, горько рыдая. Это было печальное, глупое и очень трогательное зрелище.
Я обнял ее, а она, рыдая, повторяла:
– Почему? Почему? Почему?..
Конни, наверное, спрашивала, почему мы с ней такие, какие есть, почему не можем жить в согласии. Она понимала, что наступило время положить конец нашим отношениям и хотела их закончить, но ей была ненавистна мысль о неизбежности этого. Я отвел ее в домик, и мы в последний раз занялись любовью. Пожалуй, это скорее был чисто символический акт. Мы уже потеряли друг друга. Мы уже были упакованы в разные ящики, а их крышки крепко заколочены. Поэтому наше последнее занятие любовью оказалось обычным физиологическим процессом, а наши мысли и души в это время где-то блуждали. Нам просто было жаль себя и друг друга.
