Я веером разложил перед девушкой удостоверения моей личности.
Она сморщила свой розовый нос от удовольствия.
— Карвер, — сказал я. — Рекс Карвер. Я думаю, что у вас для меня есть посылка.
Она взяла за уголок мою кредитную карточку и переспросила:
— Карвер?..
Я знал, что она это сделает.
— Да, Карвер.
Она повернулась к рядам ячеек за спиной, перекинулась парой фраз со стоящим слева от нее парнишкой, а затем, начиная с нижнего ряда, с буквы “Я”, пропутешествовала до ячейки с буквой “К”. В ней находилась пухлая пачка конвертов, которую она положила перед собой.
— Карвер? — Она начала перебирать конверты.
— Совершенно верно.
Перебрав всю пачку, она покачала головой.
— Ничего нет, мсье. Вот есть Кабелэр.
— Карвер, — сказал я. Но мое сердце уже ушло в рыжевато-коричневые замшевые туфли. Ничто из того, что она держала в руках, не походило на отправленный мною сверток.
— Прошу прощения, мосье. Возможно, она придет со следующей почтой.
Я покачал головой и начал собирать свои документы. Я уже было отошел от окошка, усиленно думая, что, черт возьми, могло случиться — мне пришла в голову мысль, что, может быть, это была работа Аристида (он мог уже проверить все почтовые отделения на востоке Франции и забрать сверток) — когда с неожиданной ноткой узнавания в голосе девушка сказала:
— Ах, вы — мистер Карвер?
— Да.
— Тогда все объясняется. Вы — гость мосье О'Дауды, да? — По тому, как она это сказала, было ясно, что она знает мистера О'Дауду. А кто в этом районе его не знал? Ему принадлежит половина горы в десяти километрах отсюда.
Я кивнул, не решаясь говорить. Я уже все понял. Но ее было не остановить. Гость из шато был чем-то очень приятным и его стоило немного задержать.
— Но мистер О'Дауда сам позвонил сегодня утром и попросил посмотреть, нет ли посылки для его гостя, мистера Карвера. Я сказала, что да, есть, поэтому он прислал своего шофера с паспортом и тот забрал посылку. Это было не так давно. Час назад, может быть. А может быть, и побольше. Шофера я хорошо знаю. Маленький человек, постоянно шутит и подмигивает...
Я не стал ждать полного описания Кермода и пошел к выходу.
Я сел в машину, зажег сигарету и стал курить ее так, словно она была мне глубоко ненавистна и я старался высосать из нее всю жизнь. Не Аристид, а О'Дауда сделал это. У О'Дауды было больше стартовой информации. У него был мой костюм с моим паспортом. Я сказал ему, что сверток лежит на почте до востребования. Я сказал ему, что это недалеко. Он мог бы обзвонить все основные почтовые отделения вокруг озера за полчаса, а его имя сняло бы все проблемы с формальностями. Гость мосье О'Дауды? Конечно. Гости мистера О'Дауды — всегда люди важные — политики, кинозвезды — и, естественно, за посылкой пришлют шофера с паспортом.
И что мне теперь делать?
Сверток у О'Дауды. Я мог представить себе, как он и Кермод сидят в своем восковом музее, умирают со смеху и, вероятно, отмечают свою победу несколькими бутылками шампанского. Хорошего шампанского, как того требовал случай. Вероятно, “Клико Брют Голд Лейбл”, 1959 года.
Я выбросил сигарету через окно машины и выругался. Громко. В одно слово. Хорошее, крепкое слово, и оно дало мне толчок. Нижнее полено выскользнуло из поленницы и она покатилась. У О'Дауды не будет свертка. Если Бог когда-либо и создал человека, которому суждено испытать разочарование, так это был О'Дауда. Я выбрал себя в качестве инструмента, с помощью которого будет вершиться его судьба. Я не знал, как я буду это все делать. Думать о том, как, почему и зачем, просто не было смысла. В тот момент единственно верным шагом было навести себя на цель. Но перед этим я должен был удостовериться в безопасности Джулии.
Я вернулся на почту к телефонам и позвонил Наджибу.
Когда он ответил, я сказал:
— Послушайте, произошла небольшая заминка со свертком. Ничего серьезного, но я смогу получить его где-нибудь ближе к вечеру. Это нормально? — Я пытался говорить обычным голосом. Это было нелегко.
— Давайте проясним одну вещь, мистер Карвер, — сказал Наджиб. — Я вам доверяю. Но я не смогу доверять и ждать вечно. Если вы не позвоните до шести вечера и не скажете, что сверток у вас, я сделаю вывод, что вы его никогда не получите. В этом случае я буду вынужден предпринять другие шаги. Но одно ясно уже сейчас. Если кто-нибудь еще получит сверток, то вы знаете, что произойдет с мисс Джулией. И, мистер Карвер, я очень скоро узнаю, стал ли кто-либо другой обладателем свертка, потому что они уведомят нас об этом без задержки. Так же быстро, как это бы сделал я, если бы получил сверток. Вы понимаете?
— Не беспокойтесь, — быстро сказал я. — Вы его получите.
Я повесил трубку и вышел на улицу.
Проезжая по городу, я с трудом выдерживал невысокую скорость. Но как только я выехал из него, моя нога утопила педаль почти до упора. Но если я полагал, что скорость уничтожит мысль, то меня ждало разочарование. Всю дорогу я спрашивал себя — как? Как я заполучу сверток? Задолго до пункта назначения мне стало ясно, что наброситься на О'Дауду с голыми руками — это самое последнее, что я могу сделать. Человек имел силу и власть, и понимал силу и власть. Поэтому единственно возможный способ разговаривать с ним — с позиции силы. Но это было на уровне логики. Как же перевести это на практические рельсы?
“Я рвал, метал, я таял, я горел...”
Джон Гей
Я свернул с шоссе на подъезд к шато, но поехал не прямо к нему, а повернул на дорогу к озеру.
У коттеджа стоял “Роллс Ройс” со сдутыми задними колесами. Я вошел в коттедж и попытался найти что-нибудь, что бы приятным грузом ощущалось в руке и придавало мне чувство уверенности. Внутри мне с этим не повезло. В комнате лежал мой костюм без паспорта и масса рыболовных снастей, но я не смог найти ни одного спортивного ружья или другого оружия. Самым лучшим из всего оказался тяжелый гаечный ключ, лежавший на верстаке Кермода.
Но снаружи мне пришла в голову неожиданная мысль. Я подошел к “Роллс Ройсу”. В бардачке лежал пневматический пистолет, который они отобрали у меня во время захвата в Женеве. Я выбросил ключ и взял пистолет.
Я проехал почти до самого центрального подъезда к шато и оставил машину под прикрытием деревьев. Оставшееся до шато расстояние я прошел пешком, держась в стороне от подъезда.
У входа в дом стоял большой многоместный фургон. Стоя за деревьями, я понаблюдал за шато какое-то время, не заметил никакого движения и начал обходить дом. Я не хотел, чтобы кто-нибудь видел, что я в него вхожу. Я нашел боковую дверь, подход к которой был надежно защищен от постороннего взгляда густыми зарослями туи.
Я вошел и очутился в широком каменном коридоре. Когда я был на его середине, в нескольких метрах впереди меня открылась дверь, вышел мужчина и поставил на каменный пол чемодан. Это был Денфорд, и он меня заметил.
С пистолетом в руке я направился к нему. Он попятился в комнату. Я зашел следом. Это была спальня и, войдя, я сразу понял, что он собирает вещи.
— Покидаете счастливый дом?
— Да.
Он был трезв. Трезв как стекло. Более того, он был чистый лед. Не было нервного моргания глаз, не было недовольной навязчивости. Что-то случилось, что совершенно изменило его. В обычной ситуации я бы, возможно, попытался выяснить, что это было, но в тот момент у меня были свои проблемы.
— Где они? — спросил я.
Он отвернулся и стал укладывать рубашки и нижнее белье во второй чемодан. Через плечо он сказал:
— На втором этаже.
— В восковом музее?
— Да. Празднуют. Им доставили туда ящик шампанского.
— Празднуют по какому поводу?
— Я не знаю. И если бы я знал, я бы вам не сказал.
Я ему снова не нравился. И не только я. В этот момент ему никто не нравился.
— Сколько они там пробудут? — спросил я.
— Пока не выйдут.
— Если у них целый ящик, то это может быть надолго.
— Да. Когда они решают напиться, это всегда надолго. Они оба — ирландцы. Вы знаете, как напиваются ирландцы?
— Я знаю, как напивается кто угодно, если он решил напиться. Вас уволили?
— Я сам написал уведомление.
— Это одно и то же. Могу я попасть в ту комнату?
— Нет, если они вас сами не впустят.
— Но у вас, конечно, есть какая-то возможность связаться с ними, или у них с вами.
— Да.
— Проведите меня туда.
— Для вас я ничего не буду делать. Вы ничем не лучше их. Деньги — вот все, что вас интересует. Вы только и думаете об этом. Деньги, деньги, и наплевать на то, что происходит с другими. Люди для вас ничего не значат.
— Кажется, я припоминаю человека по имени Джозеф Бована, — сказал я, — которому вы однажды помогли, и для него это кончилось весьма плачевно.
— Это был не я. Это был личный секретарь О'Дауды, выполняющий его приказы.
— Одно и то же.