Блаженство! Просто блаженство! Представлять себе создание песни. Даже если все время где-то сверлила мысль: «На его месте должен был быть ты, Дрю».
В эти мгновения он забывал о жене, которая смотрела на него как на ничтожество и теперь хотела развестись. Он забывал об отце, бросившем его в детстве. Он забывал о матери, которая сейчас старается компенсировать то, что ей столько лет было абсолютно на него наплевать. Он забывал об отупляющей и ненавистной работе учителя и все время ждал, что вот-вот случится чудо и все изменится. Он отказывался быть честным даже с самим собой и признать, что никакого чуда уже не случится. Что ему тридцать шесть лет и что эта мечта будет преследовать его вечно, каждый раз отзываясь болью из-за своей несбыточности.
Музыка была его убежищем от всех этих мыслей.
Так что, черт возьми, ему делать?
Об этом думал Дрю Ван Дайн, проходя мимо «Рандеву у постели». Он увидел, как продавщицы, заметив его, зашептались. Может, они обсуждали его, но ему было все равно. Он вошел в магазин — место, которое одновременно обожал и ненавидел. Обожал, потому что кругом была музыка, и ненавидел, потому что она была чужой.
За прилавком стоял Джорди Дек — его юная, но менее талантливая копия. По его лицу Ван Дайн сразу понял: случилось что-то неприятное.
— Что? — спросил он.
— Заходил какой-то амбал, — ответил тот. — Спрашивал тебя.
— Как его зовут?
Парень пожал плечами.
— Он спрашивал об Эйми.
Ван Дайн почувствовал, как в груди все сжалось от страха.
— И что ты ему сказал?
— Что она часто заходит, но это, похоже, его не удивило. Все путем.
Дрю Ван Дайн сделал шаг вперед.
— Как он выглядел?
Парень рассказал. Ван Дайн вспомнил об утреннем звонке с предупреждением. Судя по всему, это был Майрон Болитар.
— Да, и еще одна вещь, — сказал парень.
— Что?
— Когда он ушел, то, по-моему, направился в «Рандеву у постели».
Клэр и Майрон решили, что разговаривать с мистером Дэвисом Майрон будет один.
— Эйми Биль была одной из моих самых лучших учениц, — произнес Гарри Дэвис.
Дэвис был бледным, и у него подкашивались ноги — в нем не осталось и следа от той уверенности, которую Майрон наблюдал утром.
— Была? — переспросил Майрон.
— Простите?
— Высказали: «Была одной из моих самых лучших учениц».
Глаза Дэвиса округлились.
— Теперь я не веду у нее занятия.
— Понятно.
— Это все, что я имел в виду.
— Разумеется, — заметил Майрон, стараясь сохранить взятый тон разговора. — А когда именно она ходила к вам на занятия?
— В прошлом году.
— Замечательно! — Майрон решил, что прелюдий уже достаточно и пора переходить к решительным действиям. — Но если Эйми уже не является вашей ученицей, то что она делала у вас дома в субботу ночью?
На лбу Дэвиса выступили капельки пота, похожие на шарики из аркадных игр.
— С чего вы взяли?
— Я сам высадил ее там.
— Но это невозможно!
Майрон вздохнул и положил ногу на ногу.
— У нас есть два варианта дальнейших действий, мистер Ди. Я могу пригласить сюда директора, или вы сами мне расскажете все, что знаете.
Молчание.
— Почему вы разговаривали с Рэнди Вулфом сегодня утром?
— Он — мой ученик.
— Был или является?
— Является. Я преподаю в классах всех трех лет старшей школы.
— Насколько я понимаю, ученики выбирали вас Учителем года на протяжении последних четырех лет.
Дэвис промолчал.
— Я сам учился здесь, — сказал Майрон.
— Да, я знаю. — На лице Дэвиса показалось подобие улыбки. — Здесь на каждом шагу все напоминает о незримом присутствии легендарного Майрона Болитара.
— Я хочу сказать, что понимаю, как трудно стать Учителем года. Для этого нужно действительно пользоваться любовью учеников.
Дэвису комплимент явно пришелся по душе.
— У вас был любимый учитель? — спросил он.
— Миссис Фридман. История современной Европы.
— Она еще работала, когда я пришел в эту школу. — Дэвис улыбнулся. — Мне она тоже очень нравилась.
— Все это замечательно, мистер Дэвис, но девушка пропала.
— Я ничего об этом не знаю.
— Напротив, знаете!
Гарри Дэвис опустил глаза.
— Мистер Ди?
Тот продолжал смотреть в пол.
— Я не знаю, что происходит, но очень многое мне не нравится. Очень многое. И я думаю, вы меня понимаете. Ваша жизнь после этой беседы уже не будет такой же, как до нее. Не хочу, чтобы это прозвучало пафосно, но я не отступлю, пока не выясню все до конца. Не важно, какие бы неприятные детали при этом ни вскрылись. Не важно, сколько при этом пострадает людей.
— Я ничего не знаю, — вновь произнес Дэвис. — Эйми Биль никогда не была у меня дома.
Если бы у Майрона тогда спросили, он бы наверняка сказал, что вполне владел собой. Но задним числом было очевидно, что он потерял контроль неожиданно даже для себя. Он говорил с Дэвисом спокойно и размеренно. Да, в его словах звучала угроза, но это были всего лишь слова. Если бы Майрон почувствовал закипавший гнев, то постарался бы вовремя обуздать его. Но ярость охватила его так внезапно, что он действовал машинально.
Он рванулся к Дэвису, обхватил его сзади рукой за шею и, прижимая к себе, подтащил к одностороннему окну в приемную. Дэвис издал сдавленный крик, и Майрон с силой прижал его лицо к стеклу.
— Посмотрите туда, мистер Дэвис.
В приемной неподвижно сидела Клэр. Она думала, что ее никто не видит: глаза были закрыты, а по щекам катились слезы.
Майрон прижал лицо Дэвиса к стеклу еще сильнее.
— О-о!
— Вы это видите, мистер Ди?
— Отпустите меня!
Проклятие! Приступ ярости стих, и к Майрону вернулась способность соображать. Как и в случае с Джейком Вулфом, Майрон отругал себя за вспышку ярости и отпустил захват. Дэвис отпрянул, потирая шею. Его лицо было багровым.
— Если вы только приблизитесь ко мне, — прохрипел он, — я подам на вас в суд! Вам ясно?
Майрон покачал головой.
— Что?
— Вам — конец, мистер Дэвис. Вы просто еще это не поняли.
Дрю Ван Дайн направился обратно в Ливингстонскую старшую школу.
Как, черт возьми, Майрону удалось выйти на него и связать его со всем этим? Им овладела паника. Он был уверен, что этот проклятый учитель Гарри Дэвис, столь преданный своему призванию, ни за что не проболтается. И тогда у Ван Дайна была бы возможность все спокойно обдумать и принять правильное решение. А теперь Болитар каким-то образом вышел на «Музыку планеты» и задавал вопросы об Эйми.
У кого-то был длинный язык.
Подъехав к школе, он увидел, как в дверях появился Гарри Дэвис. Дрю Ван Дайн не очень-то разбирался в поведенческих моделях, но Дэвис точно был не похож на самого себя: кулаки сжаты, плечи опущены, ноги шаркают. Обычно он ходил с улыбкой на лице, приветственно махая рукой, иногда даже насвистывал. Но не сейчас.
Ван Дайн повернул на стоянку и подъехал к Дэвису. Тот увидел его и отпрянул в сторону.
— Мистер Ди?
— Оставьте меня в покое!
— Нам с вами нужно поговорить.
Ван Дайн вылез из машины, но Дэвис не остановился.
— Вы же знаете, что может случиться, если вы все расскажете Болитару, так ведь?
— Я ничего не сказал! — заявил Дэвис, сжав зубы.
— А скажете?
— Сядьте в свою машину, Дрю! И оставьте меня в покое!
Дрю Ван Дайн покачал головой.
— Помните, мистер Ди, вам есть что терять.
— О чем вы регулярно мне напоминаете.
— Больше всех из нас.
— Нет! — Дэвис подошел к своей машине. Он залез в нее и, прежде чем закрыть дверь, произнес: — Разве не Эйми теряет больше всех?
Эти слова заставили Ван Дайна задуматься.
— Что вы имеете в виду? — спросил он, наклонив голову набок.
— Подумайте сами! — ответил Дэвис и захлопнул дверцу.
Он отъехал, а Ван Дайн, глубоко вздохнув, вернулся к своей машине. Больше всех теряет Эйми… Эта мысль не оставляла его. Он завел двигатель и начал выезжать, когда дверь школы снова распахнулась.
Из той же двери, откуда недавно вылетел уважаемый Гарри Дэвис, появилась мать Эйми, а за ней — Майрон Болитар.
Утром по телефону, когда звонили предупредить о Майроне, его предостерегали: «Не наделай глупостей! Все под контролем!»
Однако не похоже, чтобы все было под контролем. Совсем не похоже!
Дрю Ван Дайн наклонился к приемнику, будто находился под водой, а там был живительный воздух, он вставил в проигрыватель последний диск группы «Коулдплей» и тронулся, надеясь, что мягкому голосу Криса Мартина удастся его успокоить.
Однако чувство паники не проходило.
Он знал, что приблизился к точке, когда обычно совершал какую-нибудь глупость. И эта глупость неизменно оборачивалась крупными неприятностями. Он это чувствовал. Как и то, что ему следует просто не торопиться, а все хорошенько обдумать и взвесить. Но вся его жизнь протекала по другому сценарию. Совсем как замедленная съемка перед автомобильной аварией. Ты видишь, куда мчишься, и понимаешь, что столкновение будет ужасным, но не можешь ни остановиться, ни выпрыгнуть.
