О'Дауда посмотрел на свои часы и кивнул Кермоду. Тот нагнулся к корзине, вытащил переносной переговорник и произнес в него:
— Машину мистера О'Дауды. Через пять минут.
Он убрал переговорник на прежнее место, и мы погребли к пирсу.
О'Дауда заметил, что я смотрю на корзину, и сказал:
— Время и терпение, мистер Карвер. И постоянный контакт с внешним миром. Жизнь полна неожиданностей и непредвиденных обстоятельств.
Я не ответил. Я был, в принципе, согласен с данной философией. Но чтобы позволить себе исповедовать ее, нужно быть миллионером.
Когда мы подошли к круглой площадке у дамбы, там нас уже поджидал большой темно-синий многоместный фургон “Форд Зефир”. За рулем сидел маленький опрятный человек лет сорока. У него были небольшие топорщащиеся усы, крупные зубы и жесткие агатовые глаза, которые он увлажнял, постоянно моргая. Нас не представили друг другу, но из разговора я понял, что его зовут Денфорд и что он — секретарь О'Дауды.
По дороге к особняку произошел лишь один небольшой разговор между О'Даудой и Денфордом.
— Я хочу получить исчерпывающую информацию относительно того, как этот парень попал вовнутрь, Денфорд, — сказал О'Дауда.
— Это общественная верховая тропа, сэр. — Его голос, даже в разговоре с О'Даудой, был отрывистым и резким, как и со мной по телефону. — У нас нет законных прав, чтобы закрыть ее.
— Тогда найдите какой-нибудь другой способ.
И точка. Миллионерово решение. Нет законных прав — найдите какой-нибудь другой способ.
Особняк был большим квадратным каменным строением. По небольшому створчатому проходу мы попали во внутренний двор, вымощенный крупной брусчаткой, через который проходила узкая, слегка приподнятая дорожка. На ее балюстраде через каждые несколько метров стояли классические обнаженные скульптуры, главным образом, женские, с невыразительными лицами и большими бедрами. За входными дверями из красного дерева, которые, как я узнал позже, были укреплены стальными вставками, находился вестибюль. О'Дауда и я вошли в лифт, поднялись на два этажа и оказались в длинной картинной галерее. Нас ожидал слуга, и О'Дауда дал ему указание проводить меня в отведенную мне комнату. Он кивнул мне и пошел в направлении, противоположном тому, в котором двинулся слуга. Я последовал за слугой, осторожно ступая по идеально отполированному полу, чтобы не поскользнуться.
— Ужин, — уходя, сообщил мне слуга, — будет через час.
— Лучше оставьте мне карту данного места, иначе я заблужусь.
— В этом нет необходимости, сэр. — Он ушел.
У меня была спальня и ванная. Из окна спальни был виден парк. За окном находился небольшой балкон, но для шезлонга места было достаточно. Стоя на балконе, я узнал, что все остальные комнаты в этом крыле имеют такие же балконы.
На убранной кровати были разложены мои брайтонские пижама и халат. На невысоком трюмо лежали сигареты и на серебряном подносе стояли стакан, графин с водой, содовая, лед и четыре бутылки. Ковер издавал легкие свистящие звуки при каждом моем шаге. На стенах висели две акварели, на которых были изображены рыбные угодья, и каждый предмет имел на себе хорошо ухоженный налет времени. Ванная была наполнена сверканием хрома и мрамора, а туалетный бачок издавал при спуске воды тихий вздох. Банное полотенце было таким большим, что управиться с ним, требовался второй человек. Я закончил осмотр всей этой роскоши и вернулся к серебряному подносу, чтобы налить себе виски с содовой. Под бутылкой содовой лежал маленький клочок картона, на котором чернилами было написано следующее послание:
“Я хочу прийти и поговорить с вами сегодня поздно вечером: поэтому не кричите, когда я зайду.
Джулия”.
Я сделал глоток и посмотрел на окутываемый сумерками парк. У Тиша Кермода был полевой бинокль. Он вполне мог видеть человека, выбегавшего из леса. Бинокль был очень не плохим и они могли видеть ровно столько же, сколько и я. И, судя по адресованному Денфорду вопросу О'Дауды, о происшествии было сообщено в дом по радиосвязи. Если эти две пули предназначались О'Дауде, то он проявил завидное спокойствие по отношению к происшедшему. Если же они предназначались мне, то он проявил завидную бесцеремонность по отношению к гостю. Но так как он был миллионер, подумал я, он уже давно перестал по-человечески нормально реагировать на ненормальные события. Но эта мысль не добавила мне радости. И какого черта нужно Джулии?
Я допил виски с содовой, и снял с находившегося у кровати телефона трубку. Это был внутренний телефон и откуда-то, возможно, из какого-нибудь подвального помещения, женский голос спросил меня, чем мне можно помочь. Я назвал телефон Миггза. Девушка сказала, что перезвонит мне, и я направился за второй порцией виски.
Голос Миггза я услышал минуты через три. Он начал со своего обычного подшучивания, но я оборвал его и он сразу понял, что для шуток не время и не место. Я был готов поспорить, что любой телефонный разговор, ведущийся из этого дома, прослушивается, а уж разговоры гостей моего положения — на сто процентов.
Я сказал:
— Попробуй узнать для меня что-нибудь об одном мотороллере, модель не знаю, номер ГН 4839. Габби из Ярда тебе поможет, а ты сообщи Уилкинз.
— О'кей. Будет сделано.
Я повесил трубку и пошел в ванную. Выбор моющих средств был очень широк. Я остановился на “Флорис 89” и отмокал целых полчаса.
На нем была зеленая домашняя куртка, просторная белая шелковая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, клетчатые брюки и шлепанцы из черной лакированной кожи. В одной руке он держал бокал с бренди, в другой — сигару. Я сидел напротив, вооруженный тем же, только моя сигара была меньшего размера (мой выбор) и в моем бокале было меньше бренди (а наливал он), чем в его.
За мной пришел слуга и проводил меня в столовую, небольшую личную столовую О'Дауды, располагавшуюся рядом с его кабинетом, где мы вдвоем и ужинали. Прозрачный суп с шерри, форель, слегка приправленная пармезанским сыром, с прекрасным “Мерсо”, а затем филе говядины с веточками шпината и жареным картофелем и кларет, который был настолько хорош, что мы прикончили его вдвоем. Он ел и пил гораздо больше меня, но я полагаю, что с его размерами это было вполне оправдано. Кроме того, было очевидно, что он просто наслаждается прелестями стола ради них самих. Я был уверен, что О'Дауда — человек, который наслаждается практически всеми прелестями цивилизации ради самих этих прелестей, что, конечно, делало его опасным для любого, кто бы встал на пути достижения этих благ. Во время ужина он говорил о рыбалке и своих многочисленных особняках. Я же не произнес ни одного слова. Я просто слушал и думал, когда же он, наконец, перейдет к делу. О'кей, у него был этот дом, дом в Лондоне, еще один в Каннах, шато в предместьях Эвьена, квартира в Париже, рыболовные угодья на одной ирландской реке, охотничьи угодья площадью в несколько тысяч акров в Шотландии и, Боже, поместье на Багамах, куда он ездил играть в гольф и ловить крупную морскую рыбу. Ну, разве не прекрасно жить, имея все это! Он не сказал этого, но эта мысль присутствовала. Кларет размягчил меня, и я, естественно, почувствовал зависть. А почему бы и нет? Я ничуть не против богатства. Мне бы хватило и трети того, что имел он, чтобы быть счастливым до конца дней своих. Я и так был счастлив, но еще немного деньжат скрасили бы унылость утренних часов по понедельникам. Я должен еще добавить, что он упомянул о шести автомобилях, стоящих в гараже данного поместья и о еще большем их количестве в других местах; так почему его беспокоит пропажа какого-то “Мерседеса 250SL”? Для него эта потеря была равнозначна потере велосипеда.
Удобно расположившись в своем кресле — его клетчатые штаны приподнялись немного, обнажив небольшие участки больших белых ног над собравшимися складками черными шелковыми носками — он сосредоточил на мне взгляд своих крошечных, заплывших жиром глазок и заметил:
— Вы, кажется, не спешите перейти к делу.
Я сказал:
— У меня нет к вам никаких дел. У вас есть дело ко мне. Если бы оно не терпело, вы бы облегчили душу еще на озере.
Какое-то время он обдумывал мое заявление, решая, нравится оно ему или нет и, так и не решив, произнес:
— Миггз дал вам хорошую характеристику.
— Для того и существуют друзья, — сказал я. — Но иногда они преувеличивают.
— Сколько вы зарабатываете за год?
Забавно. И миллионеры не могут уйти от этого.
— Меньше, чем вы тратите на рыбалку и охоту, но если вы будете моим клиентом, то я надеюсь, что этот год будет урожайным.
Прежде чем рассмеяться, он обдумал и этот ответ. Затем, к моему удивлению, он дружелюбно сказал:
— У вас стандартное представление о миллионерах, не так ли? И вы выбрали один из двух стандартных ответов. Грубый и наплевательский. Другой — жаждуще раболепный. Мне надоели оба. Почему просто не быть самим собой?
