Мы заказали бутылку «Руффино»[3] и шпинат, очаровав официанта знанием итальянского. Оказалось, что Феррант несколько раз был в Италии и сносно говорил по-итальянски. Он спросил, видела ли я когда-нибудь мамину семью. Я отрицательно покачала головой.
– Мама из Флоренции, но семья была наполовину еврейская – ее мать происходила из семьи ученых из Питиглиано. Война разбросала их всех кого куда: мама приехала сюда, ее брат отправился в Африку, а двоюродные братья и сестры исчезли из поля зрения. Моя бабушка умерла во время войны. Однажды, в 1955 году, Габриела ездила на родину, чтобы повидаться с отцом, но это ее только расстроило. Он был единственным близким ей человеком во Флоренции, но не хотел ни думать о войне, ни считаться с теми переменами, которые она принесла. Он все еще продолжал жить в 1936 году, когда семья была в полном составе. Думаю, он еще жив, но... – Я сделала неприязненный жест. – Отец написал ему, когда умерла мама, и мы получили очень странное письмо: он советовал нам послушать, как она поет. Мне никогда не хотелось иметь с ним дело.
– Значит, твоя мать была певицей?
– Она этому училась, надеялась, что будет петь в опере. Потом, когда ей пришлось покинуть страну, она не могла позволить себе продолжать занятия. Вместо этого начала преподавать сама. Она учила меня петь, надеясь, что я подхвачу эстафету и сделаю карьеру, которая не удалась ей. Но у меня недостаточно сильный голос. Да и оперу я не настолько люблю.
Феррант вставил, что всегда ходил в Королевскую оперу и получал огромное удовольствие. Я рассмеялась.
– Мне не нравится сценография и легкость – кажется, это называется виртуозность, – которые характерны для оперы. Знаешь, в действительности это очень тяжелый труд. Но оперное пение слишком энергичное. Мне больше нравятся песни.
Мама всегда копила деньги, чтобы каждую осень отвести нас на пару постановок лирической оперы. А летом отец брал меня четыре или пять раз на бейсбол. Лирическая опера лучше, чем бейсбол, но должна признать, что и от второго я получала большое удовольствие.
Мы заказали ужин – жареные артишоки и цыпленок в желатине для меня, телячьи почки для Ферранта. Разговор перешел от бейсбола к крикету, в который играл Феррант в детстве в Хайгте, и наконец к его карьере в фирме «Скапперфилд и Плаудер».
Когда я допивала вторую чашку кофе, он лениво спросил меня, слежу ли я за рынком ценных бумаг.
Я покачала головой:
– Мне нечего вкладывать. Зачем?
Он пожал плечами:
– Я здесь всего неделю, но успел заметить по «Уолл-стрит джорнэл», что «Аякс» имеет довольно солидный вес по сравнению с другими акционерными компаниями по страхованию, и цена на ее акции растет.
– Отлично. Видимо, ваша фирма поставила на фаворита.
Он махнул рукой, чтобы принесли счет.
– Мы не делаем ничего из ряда вон выходящего в сфере приобретений. Не покупаем компаний и не продаем собственность. А что еще заставляет цены на акции подниматься?
– Иногда инвестиционные компании проявляют необычное внимание к ценным бумагам. Страховым компаниям жилось куда лучше во время последней депрессии или спада в экономике. «Аякс» – одна из крупнейших страховых фирм, может, учредители или какие-то влиятельные инвесторы, скупая акции, набивают ей цену. Если хочешь, я познакомлю тебя с одним брокером. Возможно, у нее есть какая-нибудь информация.
– Может быть, и так.
Мы взяли пальто и снова вышли на ветер. Он дул сильнее, но жареные артишоки и полбутылки вина сделали его менее пронизывающим. Феррант пригласил меня на бренди.
Он включил нижний свет около бара. Бутылки было видно, зато кричащая мебель, к счастью, потонула в тени. Я стояла у окна, глядя на озеро. Лед отражал огни фонарей на Лейк-Шор-Драйв. Приглядевшись, я различила скалы, уходящие далеко на юг. В чистом зимнем воздухе южные районы в двадцати милях отсюда полыхали красным светом. Когда-то я жила в одном из деревянных домов типовой застройки, уродливость которого скрашивали только артистические склонности моей матери.
Феррант обнял меня левой рукой, а правой протянул бренди «мартель». Я прислонилась к нему, затем повернулась и обняла обеими руками, стараясь не пролить содержимое бокала на его свитер. Похоже, он был из кашемира, и бренди не пошло бы ему на пользу. Феррант был худой, но жилистый, не то что какая-нибудь оперная орясина.
Скользнув ладонью под мой топик, он погладил меня по спине, а затем принялся нащупывать застежку бюстгальтера.
– Застежка спереди.
Мне становилось все тяжелее сохранять равновесие, держа в руке бокал, и я поставила бренди на подоконник сзади меня, Феррант нашел застежку. Я боролась с пуговицами на его брюках. Заниматься любовью стоя, как показывают в кино, не так просто. Вскоре мы опустились на мягкий оранжевый ковер.
Мы допили бренди и провели остаток ночи в постели королевских размеров со светлой скандинавской красавицей, украшающей переднюю спинку кровати. Проснувшись после восьми на следующее утро, Феррант и я улыбнулись друг другу с сонным удовольствием. С темными волосами, спадающими на темно-голубые глаза, он выглядел юным и трогательно-нежным, я обняла его и поцеловала.
Он с готовностью ответил на мой поцелуй, потом сел на кровати.
– Америка – страна ужасных контрастов. Вам предоставляют эту удивительную кровать – я отдал бы месячное жалованье, чтобы увезти ее с собой, – а после этого хотят, чтобы я вскакивал среди ночи и мчался на работу. В Лондоне я появился бы в Сити не раньше половины десятого, а здесь все сотрудники приходят в офис за полчаса до меня. Придется и мне собираться.
Я лежала в постели и наблюдала, как совершался ритуал одевания мужчины, завершившийся затягиванием на шее скромного серо-бордового галстука. Феррант бросил мне голубой махровый халат, и я поднялась, чтобы выпить с ним чашечку кофе, радуясь, что перенесла встречу с Хэтфилдом на дневное время.
Когда Феррант ушел, бормоча проклятия в адрес американской служебной этики, я позвонила в свой офис, чтобы справиться о звонках. Три раза звонил мой кузен Альберт: сначала поздно вечером и дважды сегодня утром. Второй раз он оставил свой служебный номер телефона. Мое утреннее настроение стало портиться. Я надела вчерашнюю одежду и неодобрительно оглядела себя в широких зеркалах, встроенных в стенной шкаф. Костюм, который выглядел столь сексуально вечером, утром оказался полной безвкусицей; придется перед встречей с Хэтфилдом заехать домой и переодеться, потом уже позвоню Альберту.
Парковка «омеги» у Хэнкок-Билдинг на четырнадцать часов обошлась мне довольно дорого. Мое настроение после этого не улучшилось, кроме того, я заработала выговор от полицейского за обгон у тоннеля Лейк-Шор-Драйв. Это меня отрезвило. Еще в раннем возрасте отец вбил мне в голову, что глупо предаваться злости, ведя машину. Будучи полицейским, он относился к оружию и транспорту очень серьезно – слишком долго потом приходилось ему разбираться с последствиями использования и того и другого.
Я купила сандвич с лотка у ливанского ресторана и ела его, стоя на светофорах по дороге домой. Разгром Ливана ознаменовался появлением в Чикаго целой серии ливанских ресторанчиков и магазинов, точно так же десятью годами раньше было отмечено разорение Вьетнама. Даже если вы никогда не слушаете новости, но часто едите вне дома, то можете совершенно точно сказать, кто на этот раз потерпел поражение.
От Северной авеню до Фуллертона Холстед представляет собой часть недавно перестроенного северного района, где молодые преуспевающие люди платят по двести пятьдесят тысяч и больше за шикарный кирпичный дом. Но до Дайверси, четыре квартала севернее, щупальца богачей еще не дотянулись. Большинство зданий, как то, в котором живу я, довольно захудалые, но удобные. Одно из преимуществ – дешевая рента, а другое – масса свободного места для парковки автомобилей прямо на улице.
Остановив «омегу» перед домом, я вошла внутрь, чтобы снова надеть синий рабочий костюм для встречи с Хэтфилдом. Откладывать звонок Альберту было уже неприлично. Захватив чашку кофе в гостиную, я села в продавленное кресло и набрала номер, между делом изучая ногти, просвечивающие сквозь колготки. Может, покрасить их красным лаком? Не терплю красить ногти на руках, но на ногах это может выглядеть очень сексуально.
К телефону подошла женщина: его тайная любовница, подумала я. Роза считает, что это его секретарша, но он наверняка тайком покупает ей духи и украшения. Я попросила Альберта. Она ответила гнусавым голосом, что мистер Вигнелли сейчас на конференции, и спросила, что передать.
– Это мисс Варшавски, – сказала я. – Он хотел поговорить со мной. Передайте ему, сегодня другого времени у меня не будет.
Она попросила подождать. Я отпила из чашки и начала читать статью в «Форчун» о претензиях к городской корпорации. Это меня порадовало; Я так и не смогла простить им, что они отвечали на мою налоговую жалобу ни много ни мало как через два года. Когда я погрузилась в чтение о нелегальных валютных операциях, Альберт, более раздраженный, чем обычно, взял наконец трубку.
