— Понятно. — Мне потребовалось усилие, чтобы выговорить это ровным голосом. — Как вы узнали все это?
— Юршак многое рассказал этим утром. Нет ничего сильнее страха смерти, когда хочешь заставить кого-то говорить. Конечно, суд выяснит это — ведь информация получена под давлением. Но думай, кому и что говоришь, Вики. Ты изящная девушка… изящная молодая леди. Я даже согласен, что тобою проделана хорошая работа. Но полагаешься ты только на себя. И просто не можешь делать работу, за которую платят полицейским.
Я была слишком измучена и расстроена, чтобы спорить. И настолько плохо чувствовала себя, что даже думать не хотелось, что Бобби не прав. Мои плечи поникли. Я с трудом дотащилась по длинным коридорам до парковки и поехала к Лотти.
Глава 41
БЛАГОРАЗУМНЫЙ РЕБЕНОК
Когда я добралась до Лотти, Макс был уже там. Я так упала духом после разговора с Бобби, что предпочла бы избежать встречи с Манхеймом. На что способен человек, в конце концов? До того как он появился, я лишь успела объяснить Лотти, кто такой Фредерик Манхейм и почему я пригласила его. Его круглое лицо с торжественным выражением раскраснелось от волнения, но, вежливо обменявшись рукопожатиями с Максом и Лотти, он предложил бутылку вина. Это был «Гранд ларош» семьдесят восьмого года. Макс поднял брови, отдав тем самым должное подношению, посему я предположила, что это бутылка хорошего вина.
Пока мы разговаривали на кухне, моя поколебленная было уверенность в себе начала воскресать. В конце концов, я ведь все время не забывала о Роне Каппельмане. Это не мое упущение. Бобби просто жаждал посадить меня на вертел, мстя за то, что я остановила Стива Дрезберга, когда он сам и тысячи его подчиненных были не способны поймать его.
Пока Макс с благоговением открывал вино, выжидая, когда оно выдохнется, я взбивала омлеты. За едой, разместившись у кухонного стола Лотти, мы говорили на общие темы: вино было слишком первоклассным, чтобы осквернять принятие его рассуждениями о ксерсине.
Однако потом мы перешли в гостиную. Я изложила историю, вводя в курс дела Макса и Манхейма. Лежа на кушетке, я сообщила, что узнала от Чигуэлла, как они делали анализы крови, когда заметили, как повысился уровень заболеваемости еще в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году.
— Вы убедились бы в этом, если бы говорили с «Аякс». Они вели страхование жизни и здоровья на «Ксерксесе». Я знаю, что заводские обратились к «Маринерз рест» в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, чтобы доказать, какие они безупречные. Но хорошо бы выяснить, почему в «Аяксе» забыли о пятидесятых. Вам, возможно, тайно подсунули какую-то ложную информацию о том, почему они решили проверять кровь.
Манхейм, слушавший меня лежа на полу, уперевшись локтями в ковер, был, естественно, очень заинтересован тем, что находится в записных книжках Чигуэлла. Лотти набросала для него кое-какие выборочные данные на листочке, но предупредила, что он должен привлечь для консультации специалистов.
— Я всего лишь гинеколог, понимаете. Поэтому говорю вам только то, что узнала от доктора Кристоферсен. Вам понадобится много людей — специалистов по крови, хороших урологов. И, кроме всего прочего, вам понадобится бригада врачей из профессионального здравоохранения.
Манхейм рассудительно кивал, слушая эти советы. Его розовые щеки херувима постепенно становились все более красными, пока он заполнял какие-то юридические бумаги. Время от времени он задавал мне вопросы о заводе и служащих.
Наконец Лотти положила конец обсуждению — ей надо было рано вставать, а я была для нее своеобразной пациенткой и, по ее мнению, уже не годилась еще для одной ночной встречи и так далее. Манхейм неохотно поднялся.
— Я не собираюсь ничего предпринимать в спешке, — предупредил он. — Хочу дважды проверить данные, найти лабораторию, которая проводила для них работу с кровью, и все такое прочее. И намерен проконсультироваться со специалистом по законам об охране окружающей среды.
Я подняла обе руки:
— Теперь это ваше детище. Делайте с ним что хотите. Вам просто следует не упускать из виду, что Густав Гумбольдт не намерен отдыхать задрав ноги, пока вы собираете факты. Насколько мне известно, он уже нашел способ прижать лабораторию. Вы же не хотите упустить последний шанс?
Манхейм немного подумал и помимо воли ухмыльнулся:
— Я потерял достаточно времени, отсидев задницу в Беверли. И не могу отказаться от этого, пока вы согласны хоть иногда оказывать мне моральную поддержку.
— Да, конечно. Почему бы и нет? — согласилась я насколько могла бодро. — Мне не нужны щупальца из Южного Чикаго, тянувшиеся к моему горлу.
Когда Манхейм ушел, я отправилась спать, а Макс остался в гостиной с бутылкой бренди. Лотти пришла спустя минуту, после того как я почистила зубы, чтобы сказать, что, пока я была в полиции, звонила Кэролайн.
— Она хотела, чтобы ты позвонила ей. Но так как она злилась и была довольно груба, я подумала: пусть подождет в наказание.
Я усмехнулась:
— Это моя Кэролайн. Она сообщила что-нибудь о Луизе?
— Я так поняла, что после тяжелого испытания с ней ничего особенного не случилось. Спи спокойно, моя дорогая.
Когда я встала утром, ее уже не было. Я бесцельно слонялась по кухне, попивая кофе. Затем начала делать тосты, но вспомнила о своем обещании позавтракать с мистером Контрерасом. Я медленно собрала приготовленную с вечера сумку. Чем дольше я оставалась у Лотти, тем меньше мне хотелось следить за собой. Пора было уходить, пока меня не одолела непобедимая душевная вялость.
Из уважения к утонченной душе Лотти я сняла постельное белье с кровати для гостей и завязала его в узел вместе с полотенцами, которыми пользовалась. Затем написала записку, пояснив, что увожу все домой, чтобы выстирать. Насколько могла, я устранила и все другие признаки моего присутствия в этом доме и направилась на Расин.
Удовольствие мистера Контрераса при виде меня можно было сравнить разве только с радостью его псины. Пеппи подпрыгнула, норовя лизнуть меня в лицо, ее золотистый хвост так и мелькал, ударяя о дверь. Мой сосед взял у меня узел с бельем:
— Это вещи Лотти? Я их постираю, куколка. После завтрака вы пожелаете расслабиться, посмотреть почту, сделать что-то еще. Итак, дело закрыто? Или застопорилось из-за этих двух негодяев в госпитале? Хотел бы я знать, что заставило вас побеспокоиться об этих парнях, куколка. Если бы не они, я не волновался бы так сильно за вас. Не удивительно, что вы нанесли первый удар.
Я обняла его:
— Да, теперь все это выглядит замечательно, когда битва близка к завершению. Но застрелить кого-то при таких обстоятельствах — это просто удача. Целиться было некогда. Я могла бы оказаться в реанимации вместо Дрезберга, если бы удача досталась им.
— Близка к завершению? — В его выцветших глазах загорелся интерес. — Вы хотите сказать, что у этих парней есть еще кто-то, кто охотится за вами?
— Немного иначе. Существует старая белая акула, рыскающая рядом в воде. Юршак и Дрезберг были ее союзниками. Кто знает, что еще она припрятала в своем логове? — Я попыталась говорить беспечно. — Как бы там ни было, я вернулась сюда ради французских тостов. Есть ли они у вас?
— Конечно, куколка, конечно. Все готово и только ждет вас. Мы сейчас включим тостер.
Он стряхнул с рук невидимые крошки и потянул меня на кухню. Откуда-то из своих закромов он выкопал белую льняную скатерть, расчистил стол в столовой от журналов и старого хлама, вечно громоздившегося там, и накрыл стол скатертью. Посередине поставил вазу с красными гвоздиками. Я была тронута.
Он с гордостью расправил плечи, слушая мои похвалы.
— Это все вещи Клары. Они никогда ничего не значили для меня, но когда она умерла, я не мог заставить себя отдать их Рут. Клара берегла их, словно какие-нибудь сокровища, и я совершенно не мог видеть, что Рут не ценит их должным образом.
Он вышел на кухню и вернулся с бокалом свежего апельсинового сока.
— Теперь садитесь сюда, куколка, и через две секунды я подам вам завтрак.
Он поджарил высокую горку бекона и французских тостов. Я съела сколько могла и вознаградила его за все рассказом о моем путешествии по Кэлумет. Он разрывался между восхищением и ревностью, ибо я не пригласила его пойти со мной на дело.
Я вежливо подавила эту его мысль в зародыше.
— Не думаю, что это было бы честно по отношению к Пеппи, — пояснила я. — Если бы нас обоих убили или ранили, кто бы ухаживал за ней?
Он неохотно признал это, хотя и с легким подозрением относительно моей искренности, и опять попросил меня рассказать, как я стреляла в Дрезберга. Наконец около полудня я почувствовала, что сижу у него уже достаточно долго, и вернулась к себе наверх. Старик сложил мою почту у дверей квартиры: письма в одну пачку, газеты — в другую. Я быстро пробежала письма — ни одного личного. Ни одного! Только счета и требования. В раздражении я выбросила большую часть из них, включая счета за домашний телефон. Газеты подождут — я посмотрю их позже и узнаю, как они защищают «Ксерксес».
