Неожиданно для себя я обнаружил, что я не один.
На стене напротив двери дрогнули портьеры. Голубой, зеленый и серебристый бархат выпятился на несколько сантиметров и тут же снова опустился. Затем это повторилось в трех метрах дальше — легкое дрожание бархата в отдаленном углу комнаты.
Кто-то, скрывшись за портьерами, крался вдоль стены. Развалившись на стуле, я позволил ему красться дальше, даже не пошевелив рукой. Если дрожь портьеры сулила неприятности, то малейшее движение с моей стороны могло лишь ускорить их.
Я следил за движением портьеры по всей длине стены, до того места, где, как мне было известно, находится дверь. После этого довольно продолжительное время все было спокойно. Когда я уже решил, что прокрадывавшееся вдоль стены существо вышло за дверь, портьера внезапно откинулась и оно предстало передо мной.
В ней не было и полутора метров — живая фигурка из фарфора, снятая с чьей-то полки. Совершенный овал хорошенького, как на картинке, личика подчеркивали великолепные черные, словно лакированные волосы, плотно прижатые к вискам. У щек покачивались золотые серьги, а головку украшала жадеитовая бабочка. Блуза цвета лаванды, сверкающая белыми камнями, прикрывала ее тело от подбородка до колен; из-под коротких брюк того же цвета выглядывали шелковые чулочки, а неестественно крохотные ступни были в сандалиях, сделанных в форме кошечек с желтыми камешками вместо глаз и султанчиками из перьев вместо усов. В этих тряпках из модного дамского журнала она казалась невероятно хрупкой и крошечной. И все же это была не статуэтка. Передо мной стояла маленькая женщина из плоти и крови, ее черные глазки глядели испуганно, а пальчики нервно теребили ткань на груди.
Она подошла ближе поспешными, неуклюжими шагами, как обыкновенно ходят китаянки, которым перевязывают ступни ног, и дважды повернула голову, чтобы взглянуть на портьеры, прикрывавшие дверь.
Я вскочил со стула, чтобы сделать шаг ей навстречу. По-английски она говорила очень плохо. Большую часть из того, что она пролепетала, я не понял, хотя мне показалось, что ее «мне-по-же», возможно, означало «вы мне поможете».
Я кивнул и поддержал ее за локти, когда она споткнулась и оперлась на меня.
Она угостила меня очередной порцией своего ужасного английского, что отнюдь не прояснило ситуации, разве что ее «не-ниц» означало «невольница», а «за-бать да» — «забрать отсюда».
— Ты хочешь, чтобы я забрал тебя отсюда? — спросил я.
Она энергично закивала головкой, которая приходилась как раз под моим подбородком, и красный цветок ее губ расцвел такой улыбкой, по сравнению с которой все улыбки, какие мне только доводилось видеть, показались бы отвратительными гримасами.
Она продолжала говорить, но я ничего не понял. Освободив свой локоть из моей ладони, она засучила рукав и обнажила руку, которую, вероятно, какой-нибудь художник полгода вырезал из слоновой кости. Я увидел пять синяков — следы от пальцев и царапины там, где ногти вонзились в тело.
Опустив рукав, она снова угостила меня несколькими фразами. Они ничего для меня не значили, но звучали приятно, как звон колокольчиков.
— Ладно, — проговорил я, вынимая револьвер. — Если хочешь идти со мной, то пойдем.
Она ухватилась обеими ручками за мой револьвер, энергичным движением опустила его стволом вниз, потом, глядя мне в лицо, в большом волнении принялась что-то объяснять и провела ладонью по шее, очевидно, желая показать, как мне перережут глотку.
Я отрицательно покачал головой и подтолкнул девушку к двери. Она упиралась, глаза ее расширились от страха. Потом она потянулась рукой к моей часовой цепочке. Я позволил ей вытащить часы из кармашка. Она ткнула кончиком указательного пальчика на двенадцать часов, а затем трижды очертила кружок. Мне показалось, что я понял ее: через тридцать шесть часов, начиная с сегодняшнего полудня, будет полночь четверга.
— Да, — сказал я.
Она бросила взгляд на дверь и потянула меня к столу, на котором стоял чайный сервиз. Окунув пальчик в холодный чай, она принялась рисовать на инкрустированной поверхности стола.
Две параллельные линии я принял за улицу. Она пересекла ее другой парой черточек. Третья пара пересекла вторую и проходила параллельно первой.
— Беверли-плейс? — спросил я.
Она удовлетворенно кивнула головой.
Там, где я представлял себе восточную сторону Беверли-плейс, она начертила квадрат — это могло означать дом. В квадрате поместилось нечто напоминавшее розу. Я наморщил лоб. Она стерла розу и на ее месте нарисовала неровную окружность, добавив в нее точек. Мне показалось, что я понял ее мысль: роза должна была изображать капусту. А это был картофель. Квадрат означал овощную лавку, которую я заметил на Беверли-плейс. Она кивнула головой.
Пальчики ее пробежали по улице и нарисовали квадрат на другой стороне, а лицо обратилось ко мне с умоляющим выражением. Ей хотелось, чтобы я понял ее.
— Дом на другой стороне улицы, напротив овощного магазина, — проговорил я, медленно цедя слова, а когда ее пальчик постучал по кармашку с часами, добавил: — Завтра в полночь.
Не знаю, что она поняла из моих слов, но так поспешно закивала головкой, что ее серьги закачались, как маятники сумасшедших часов.
Неуловимо быстрым движением она нагнулась, схватила мою правую ладонь, поцеловала ее и, покачиваясь и подпрыгивая, исчезла за бархатной портьерой.
Я стер носовым платком нарисованную на столе карту, сел и спокойно курил, когда минут через двадцать вернулся Чан Ли Чин.
Вскоре, обменявшись умопомрачительными комплиментами, мы распрощались, и рябой слуга проводил меня к выходу.
В конторе для меня не оказалось никаких новостей. Фоули не удалось прошлой ночью проследить за Сурком.
На другой день, в десять минут одиннадцатого, мы с Лилиан Шан подъехали к дверям бюро Фон Ика на Вашингтон-стрит.
— Подождите минуты две, потом входите, — сказал я своей спутнице, вылезая из машины.
— Держите автомобиль наготове, — посоветовал я водителю. — Может так случиться, что придется быстро сматываться.
В бюро Фон Ика худощавый, седовласый мужчина, скорее всего, тот самый Фрэнк Пол, найденный для меня Стариком, жуя сигарету, беседовал с полудюжиной китайцев. За конторкой сидел толстый китаец и без всякого интереса наблюдал за ними сквозь огромные очки в проволочной оправе.
Я посмотрел на кандидатов. Третьим от меня был низкий, коренастый мужчина со сломанным носом. Отодвинув остальных, я подошел к нему. Не знаю, чем он собирался меня встретить, — может быть, каким-нибудь приемом джиу-джитсу или его китайским вариантом. Во всяком случае, наклонившись и изготовившись к прыжку, грозно растопырил напряженные руки.
Я схватил его, немного повозился, наконец поймал шею и заломил одну из рук за спину.
В этот момент второй китаец прыгнул мне на спину, худощавый седовласый мужчина прицелился и заехал ему точно по зубам — китаец отлетел в угол и остался там лежать.
Так выглядела ситуация, когда появилась Лилиан Шан. Я повернул китайца со сломанным носом в ее сторону.
— Ин Хун! — крикнула она.
— Среди них есть Ху Лун? — спросил я, указывая на собравшихся.
Она энергично помотала головой и начала стрекотать по-китайски с моим арестантом. Тот отвечал, глядя ей в глаза.
— Что вы собираетесь с ним сделать? — спросила она у меня, плохо справляясь со своим голосом.
— Передать в руки полиции, чтобы он дождался прибытия шерифа из Сан-Матео. Он вам что-нибудь объяснил?
— Нет.
Я стал подталкивать его в направлении двери. Неожиданно китаец в очках с металлической оправой преградил мне путь, пряча одну руку за спину.
— Нельзя, — сказал он.
Я толкнул на него Ин Хуна, так что он отлетел к стене.
— Уходите отсюда! — крикнул я Лилиан.
Седовласый мужчина остановил двоих китайцев, бросившихся к двери, и мощным толчком отпихнул их к другой стене.
Мы вышли на улицу.
Там все было спокойно. Сев в такси, мы проехали полтора квартала вперед, к комиссариату, где я вытряхнул своего узника из машины. Пол, владелец ранчо, заявил, что не пойдет с нами, — ему было очень приятно познакомиться, но у него есть еще несколько неотложных дел.
