Выведенная из себя Лоррейн стояла посреди палаты, уперев руки в бедра.
— Майкл, перестань наконец скакать на одной ноге и возьми костыли!
— Ничего, Лоррейн, ничего.
Тоцци держал костыли одной рукой и прыгал на здоровой ноге, пытаясь собрать свои вещи. Он уже сводил сестру с ума. А что будет, когда он поживет немного в их квартире?
Гиббонс закрыл глаза и наклонил голову сперва к одному плечу, потом к другому, прислушиваясь, не раздастся ли слева знакомое похрустывание. В том, что Тоцци будет жить у них, имелся один плюс. Лоррейн будет кому еще пилить шею.
— Майкл! Сядь, пожалуйста, и позволь помочь тебе!
Гиббонс поморщился. Таким голосом только стекла резать. Тоцци продолжал скакать по палате, как идиот.
— Ничего, Лоррейн. Я не так уж плох. Управлюсь сам.
Он подскакал к другому креслу, плюхнулся в него и принялся надевать носки. Левый натянул без помех, но когда взялся за правый, по лицу стало видно, что ему нелегко.
— Давай я.
Лоррейн потянулась к носку, но Тоцци его отдернул:
— Сказал же, что управлюсь сам.
И заскрипел зубами.
— Не управишься. Дай его сюда.
Тоцци помахивал носком над головой, куда сестре было не дотянуться.
— Он грязный, Лоррейн. В этих носках я был вчера вечером.
— Дай его сюда и перестань дурить. Я же вижу, что тебе больно сгибать ногу. Давай помогу.
— Лоррейн, я не беспомощен. Надену сам.
Она вскипела:
— Ты не беспомощен, ты безнадежен. Гиббонс, скажи ему, чтобы он вел себя разумно. Может, хоть тебя послушает.
Тоцци удалось напялить носок на пальцы, однако натягивать его на пятку было очень мучительно. Лицо его покраснело, он закусил губу. Лоррейн тоже кусала губы. Гиббонс не понимал, чего она так горячится. Если человеку хочется изобразить из себя дурака, то и пусть себе. Ему же хуже. Разумеется, Гиббонсу не хотелось, чтобы кто-то надевал ему носки. К черту. Он бы просто сунул босые ноги в туфли, а носки спрятал в карман.
— Майкл, можно задать тебе вопрос? — В голосе Лоррейн появилась умиротворяющая нотка.
— Конечно. Спрашивай.
Гиббонс стал разглядывать свои ногти. Он догадывался, к чему клонится дело.
— Сегодня утром я разговаривала с твоей матерью. Она хочет знать, бросишь ли ты айкидо.
Тоцци чуть опустил голову и поглядел на сестру исподлобья, словно гремучая змея, готовая ужалить.
— Нет, Лоррейн. Айкидо я не брошу. А мать пусть не вмешивается...
— Майкл, но ведь она беспокоится о тебе. Не хочет, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость и остался калекой.
Тоцци указал на бедро:
— Лоррейн, это случилось не на тренировке. В меня на улице стрелял грабитель.
— Но ведь айкидо не помогло тебе справиться с ним, не так ли?
Гиббонс наморщил лоб, стараясь не расхохотаться. Она не знает жалости. Однако в чем-то его жена права.
Тоцци побагровел от гнева, но, как ни странно, промолчал. Очевидно, последовал первой заповеди боевых искусств: избегай схваток. Или же не нашел, что ответить.
Затем Тоцци пустил в ход разумную тактику. Не отвечая на заданный Лоррейн вопрос, он стал отвечать на тот, который хотел бы услышать:
— Сколько раз я тебе говорил, Лоррейн, это рана в мякоть. Пуля прошла навылет, не задев кости. Я снова буду на ногах недели через полторы, а то и раньше.
Лоррейн придала лицу скорбное выражение: одно из фирменных итальянских блюд, предназначенных для лежащих в больницах. А болезнь — итальянский деликатес. Собственно говоря, сообщения о больных и умирающих были у старших членов клана Тоцци ежедневной сводкой новостей, а мать Майкла являлась главным ее редактором.
— Майкл, нам всем известно твое упрямство. Мы с твоей матерью боимся, что ты не дашь ране затянуться как следует. Взгляни на себя. Ты постоянно бередишь ее. Имей в виду, в твоем возрасте раны заживают не так уж быстро.
Гиббонс закатил глаза к потолку. О Господи.
— Что значит — в моем возрасте? Мне тридцать девять. Это что? Старость, по-твоему?
— Через две недели, Майкл, тебе исполнится сорок. Пойми, ты уже не мальчик. А занятия боевыми искусствами — для молодых людей.
— Лоррейн, ты ведешь речь о том, чего не знаешь. Ты понятия не имеешь об айкидо.
— Пусть я не имею понятия об айкидо, но зато знаю тебя. Тебе до смерти хочется выдержать экзамен на получение черного пояса, ты готов пойти на любой риск. В том числе и остаться хромым. Господи, Майкл, ты никому ничего не докажешь.
— Лоррейн, я начинаю выходить из себя. Знаешь почему? Потому что тебе с моей матерью место в сумасшедшем доме. Ты, наверно, считаешь меня дураком. Думаешь, я собираюсь кому-то что-то доказывать? Я оперативник, черт побери. Меня пытались застрелить, заколоть, избить ногами, дубинкой, кулаками, рукояткой пистолета. Задавить машиной. Однажды какой-то псих в восточном Гарлеме хотел зарубить меня топором. Еще один тип попер с циркулярной пилой. Мне приходилось даже защищаться от сторожевых собак. И не один раз, а трижды.Так что мне ничего доказывать не надо. Я все уже доказал, сотни раз. Айкидо дает мне нечто совсем другое. Но, видимо, ни матери, ни тебе этого не объяснишь.
Лоррейн умоляюще сложила руки:
— Сделай попытку.
Ноздри Тоцци раздулись.
— Начнем с того, что айкидо дает мне покой. А ты сейчас действуешь наоборот.
— Ну извини, Майкл. Может, арестуешь меня за нарушение твоего покоя?
Голос Лоррейн взлетел до цыплячьего писка.
Гиббонс решил, что это становится скучным, и принялся ковырять в ухе.
— Не помешаю?
Гиббонс повернулся к двери. На пороге стоял Брент Иверс, помощник директора Манхэттенского отдела ФБР. Начальник явился проведать раненого подчиненного. Гиббонс выпрямился. Такие поступки принято считать проявлением трогательного внимания.
Массивная фигура Иверса почти полностью закрывала дверной проем. Массивными у него были и плечи, и голова, и нижняя челюсть. На висках изящно серебрилась седина, Гиббонсу казалось, он навел ее в салоне мужской красоты где-нибудь на окраине. Видимо, считая, что так он выглядит внушительнее, что седина производит впечатление ума и силы. Гиббонс находил в нем сходство с металлической фигуркой на капоте старого автомобиля — такой же серебристый и чопорный.
Иверс кивнул Лоррейн и Гиббонсу, потом властно уставился на Тоцци, с босой ступни которого свисал носок, будто колпак гнома.
— Как себя чувствуешь, Тоцци?
В вопросе его слышалось обвинение.
Тоцци сдернул носок и осторожно положил на пол.
— Отлично. Нога еще слегка болит и двигается плоховато, но оставаться здесь незачем. Поваляюсь пару дней дома на кушетке и буду вполне работоспособен.
Лоррейн метнула на него убийственный взгляд, но давать волю языку в присутствии Иверса не стала.
— Я разговаривал с твоим врачом, — сказал Иверс. — Он считает твою рану более серьезной.
Лоррейн просияла. Она приберегала этот довод до той минуты, когда брат заявит, что не желает отлеживаться в их квартире.
Иверс заговорил с суровой распорядительностью:
— Врач полагает, что несколько дней для поправки будет мало. Я сказал — это не проблема. Даю тебе месячный отпуск по состоянию здоровья. Нужно будет — продлю. Только используй это время для отдыха. Ясно?
Гиббонс увидел, как на челюстях Тоцци заиграли желваки. И на челюстях Иверса. Эти люди, мягко говоря, смотрели на некоторые вещи по-разному.
Тоцци считал Иверса бумажной душой и подхалимом, больше всего думающим о собственной внешности и карьере. Здесь он был прав, но Иверс, кроме того, являлся его начальником, и подчиненным требовалось с этим считаться. Эту истину Тоцци никак не мог усвоить.
Иверс считал Тоцци несдержанным, недисциплинированным агентом, сущим наказанием для Бюро. И тоже был прав. Но только Тоцци имел отвратительную привычку добиваться результатов, и это мешало Иверсу сделать то, что ему больше всего хотелось — уволить Тоцци.
Трение между этими людьми можно было сравнить с трением песчинки под створками моллюска. Раздражение нередко приводит к появлению жемчужины.
Если дать им волю, эти двое могли препираться до бесконечности, и Гиббонс решил вмешаться, пока они не вышли за рамки приличий:
— Полицейские разузнали что-нибудь о том грабителе?
Иверс сжал губы и покачал головой:
— Они обещали прислать мне рапорт, но сообщать, похоже, нечего. Эксперты произведут анализ пули, только не знаю, чего они этим добьются.
— Очевидно, не многого.
Замечание Гиббонса Иверс пропустил мимо ушей. Он ни в грош не ставил чужие мнения.
— Сыщики, которым поручено это дело, хотят поговорить с тобой, Тоцци. Они исходят из версии, что это не заурядное ограбление, и хотят узнать, есть ли у тебя какие-то враги.
Гиббонс и Тоцци дружно фыркнули.
Лоррейн нахмурилась.
Иверс уставился на них из-под густых бровей:
— Я сказал что-то не то?
