Эган убрал фото в карман.
– Нам это сообщили в Де-Мейн. Сколько времени она у вас работает?
– Приблизительно три месяца. Но в компании она служит уже больше года.
– Ну и как она в качестве секретарши?
– Удовлетворительно. Не лучше и не хуже других.
– А вы знаете что-нибудь о ее частной жизни?
Хенсон почувствовал, что на его лбу проступил пот.
– Очень мало. В общем, я вижу ее от десяти утра до пяти часов вечера, и все.
Эган наклонил голову.
– Это то, что мы уже знаем. Вы женаты, не так ли?
– Кажется, вы основательно познакомились с моим досье! Женат. Вот уже двадцать четыре года.
– И у вас есть сын по имени Джим, лейтенант флота?
– Совершенно верно.
– Вы считаете, что ладите со своей женой?
– Настолько хорошо, насколько можно ладить через двадцать четыре года после свадьбы... Но что означают ваши вопросы, лейтенант?
– Простая формальность. Вы знали, что мисс Галь в прошлом была судима?
– Нет.
Лейтенант Эган доверительно сообщил:
– В этом нет ничего страшного. Просто, когда ей было семнадцать лет, она провела несколько месяцев в исправительном лагере. После чего, насколько нам известно, она встала на прямой путь. Но в семнадцать лет она связалась с одним жуликом, которого потом осудили на четыре года. На процессе и в суде она утверждала, что ничего об этом не знала. Он подтверждал ее слова. И эти шесть месяцев, которые она провела в колонии, были, можно сказать, не наказанием, а, что называется, наставлением на путь истины. После заключения она вела добропорядочную жизнь.
– Мне все-таки непонятно, почему вы спрашиваете меня обо всем этом, – заявил Хенсон.
– Том Коннорс, любовник мисс Галь, был обнаружен сегодня мертвым. Он лежал в кустарнике Линкольн-парка возле зоологического уголка.
– Вот как! А какое отношение имеет к этому мисс Галь?
– Мы не знаем, замешана она в это дело или нет. Но, вспомнив ее старую связь с Коннорсом, мы, как только обнаружили труп, направились по последнему адресу мисс Галь: 1212, Норч, Селл-стрит. Привратница сообщила, что сегодня между двенадцатью и тринадцатью часами она переехала и не оставила адреса.
Хенсону захотелось рассказать Эгану правду, и только страх быть замешанным в полицейское расследование остановил его. Кроме того, ему хотелось убедиться, что «да» Ванды было серьезным. А впоследствии он с удовольствием расскажет лейтенанту все, что случилось.
– Она не сообщила вам, что переехала? – осведомился Эган.
– Нет, – солгал Хенсон, – она мне ничего не сообщила.
– Может быть, будет лучше, если я поднимусь и поговорю с ней в конторе? Но, что касается меня, то я считаю, что найдется очень мало женщин весом в пятьдесят килограммов, способных прикончить мужчину весом в девяносто и перенести его за семь миль. Хочу заметить, что без помощи другого мужчины это сделать просто невозможно, По сведениям, которые я выудил у жильцов дома, за те два года, что она там прожила, никто никогда не видел, чтобы ее посещал мужчина.
Эган допил пиво и поднялся.
– Ну что ж, мистер Хенсон, благодарю вас за любезность. Я говорил капитану, что, по-моему, малышка не может быть замешана в этом деле.
Хенсон остановил его.
– Минутку, лейтенант...
– Да?
– Судя по вашей карточке, вы из уголовной бригады. Но у прочел сегодня в «Нью» про Коннорса. Там говорилось, что смерть явилась результатом пьяной драки.
Эган задумался.
– Он действительно был пьян, когда умер. Но ему помогли в этом деле. Представьте себе, после того, как его швырнули в кустарник, в него выпустили три пули 38-го калибра – прямо в сердце.
Когда он поставил свой «бьюик» за «мерседесом» Ольги, холодный пот все еще покрывал его лоб. Его сосед Боб Гаррис поливал лужайку.
– Салют! – приветствовал его Гаррис.
Хенсон вынул ключ зажигания и привычно спросил:
– Как делишки?
– Так себе. Эта проклятая биржа такая капризная, что я иногда готов поменять свой бизнес. Или мне придется повесить полотенце в моей комнате и в моем офисе, чтобы вытирать слезы. Каждый раз, когда какой-нибудь клиент теряет деньги, он так жалуется, будто это моя вина.
– Я не отказался бы получать столько, сколько вы.
– Скажите это Бесси, хорошо? Послушать ее, так мы должны жить в самом лучшем доме, в котором дверные ручки из чистого золота...
Хенсон заставил себя рассмеяться.
– К чему зарабатывать так много денег? Дядя Сэм все равно их отберет!
– Совершенно верно! – воскликнул Гаррис, направив ороситель на клумбу с крокусами. – Я вижу, Ольга уже вернулась. Приходите вечером поиграть в бридж.
– Был бы рад развлечься, но мне придется вернуться в офис. Надо просмотреть столько деловых бумаг, что придется заночевать в отеле.
В окне показалась Ольга.
– Ларри, ты будешь стоять там всю ночь? Через две минуты бифштексы будут уже несъедобны.
Хенсон прошел по аллее и вошел в дом через черный ход. Ольга уже накрыла на кухне. Тонкого фарфора, дорогой посуды и серебра у нее хватило бы, чтобы устроить обед на двадцать четыре персоны, но она хранила все это «до особого случая». Возможно, до Страшного суда.
Хенсон поцеловал жену.
– Рад, что ты вернулась и что твоей маме стало лучше.
Ольга спокойно приняла его поцелуй. Между ними не осталось никаких чувств, ни малейшей нежности.
– Надо быть готовым ко всему, ведь маме как-никак шестьдесят девять лет.
Хенсон снял пальто, пиджак и вымыл руки над кухонной мойкой.
– Конечно, все стареют.
Ольга сняла жаркое с решетки.
– Как ты обходился без меня?
– Не так уж и плохо.
Вытирая руки, Хенсон разглядывал свою жену. Ольге было сорок три, но ей нельзя было дать больше тридцати семи. Ее грудь была все такой же упругой и соблазнительной. К тому же у нее была тонкая талия и длинные ноги. И в те редкие минуты, когда она ложилась с ним в постель, он был готов поклясться, что у нее есть все, чтобы зажечь в мужчине огонь желания. Но в их совместной жизни чего-то недоставало, и без этого «чего-то» их брак был ошибкой с той и с другой стороны.
Обед оказался вкусным, и Хенсон поглощал его с удовольствием.
– Значит, ты получила сегодня письмо от Джима?
В первый раз Ольга проявила заинтересованность в беседе.
– Да, его назначили в охрану консульства Соединенных Штатов в Брисбане.
Хенсон попытался изобразить радость, но это ему плохо удалось. Сын обошелся ему очень дорого. Если бы он не родился и если бы Ольга не злоупотребляла своими материнскими чувствами, он мог бы стать тем, кем мечтал быть раньше.
Иногда у него создавалось впечатление, что это не его ребенок. С самого раннего детства Джим принадлежал Ольге, так же, как ее туалеты, переполнявшие шкафы, тонкий фарфор и серебро, которыми она никогда не пользовалась.
Он заставил себя радостно ответить:
– Потрясающе! Я ему завтра же напишу.
Ольга лишила его и этого маленького удовольствия.
– Напиши, если хочешь, но я уже написала.
Хенсон проглотил слюну. Она была такая же острая, как и бифштекс. Ольга снова оторвала его от размышлений.
– Но каков твой Джек Хелл! Хочет отправить тебя в Турцию, оторвать нас от нашего замечательного дома. Ты должен потребовать новую прибавку к жалованью до его отъезда. Ты должен получать не меньше тридцати тысяч долларов в год!
– Очень немногие получают столько.
– Но он-то их имеет!
– Да, но его зовут Джек Хелл... Все контракты заключает он, и это приносит компании барыши.
– Все равно ты должен поговорить с ним.
– Я подумаю.
– В конце концов, он мультимиллионер.
– Он заработал эти деньги.
– Но ему их некому оставить.
– У него есть жена.
Презрительно пожав плечами, Ольга воскликнула:
– Эта старая лошадь! Держу пари, что вот уже много лет они не спят вместе. Она даже не способна родить ему наследника, не так ли?
– Насколько мне известно...
– В таком случае, она не имеет права ни на что, кроме своей вдовьей части.
– Одну треть состояния, когда он умрет.
– Этот старый краб всех нас переживет.
Хенсон был человеком, привязанным к своему очагу. Если он и не любил жену, то, во всяком случае, и не испытывал к ней ненависти. Для очистки совести он сделал еще одну попытку.
– Послушай, дорогая...
– Что?
– Ты совершенно уверена, что не хотела бы пожить в Турции? Хелл оплатит нам все расходы. Это даст нам возможность заработать более тридцати тысяч долларов.
– Ехать в эту заразную страну?
– А что бы ты сказала о Восточной Африке?
– Джонни Энглиш все еще ждет тебя?
– Да, сегодня я получил от него письмо.
– Ну так нет! – решительно сказала Ольга. – Я прекрасно чувствую себя в Чикаго. К тому же, если Джим когда-нибудь уйдет из армии или приедет в отпуск, надо, чтобы у него был домашний очаг.
Джим! Хенсон почувствовал зависть к сыну. Как будто Джим нуждался в домашнем очаге! Дом для него был лишь временным пристанищем. С той поры, как ему исполнилось шестнадцать, он приходил домой только для того, чтобы переменить костюм, У Джима, как и у Джека Хелла, была слабость к женскому полу, и те сходили по нему с ума.
