Журналюги, продавая свое перо и вдохновение, станут самыми богатыми людьми во Вселенной, потому как в качестве гонораров будут получать не какие-нибудь занюханные «зуе», а полновесные порнорубли, подкрепленные и обеспеченные Банком Российской Свободной Федеративной Сексуалистической Республики и всем достоянием в конец затраханного народа!
Правильной дорогой идете, господа! Вперед к победе Сексуализма!!! Ура!!!
* * *
Группа избирателей от ящеровской колоды, надрываясь в истерике, медленно сползала со своих кресел под стол.
Здесь, наверное, некоторым стало любопытно, что там с майорами на даче происходило.
Если помнится, они по тропинке в неглиже в баню намылились пойти. Строевым шагом, и песню затянули: «Наша служба и опасна, и трудна…» в ритме марша. Все вместе развеселые в парилку ввалились, их тут же развезло, и они совсем пьяные сделались, но обэхаэсэсную песню вразнобой все-таки хором допели: «…если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет! Значит, с ними нам вести незримый бой…»
А надо сказать, Иванько и Татарчук хохлами были и, как все хохлы, наглыми. Ну и, конечно, они товаркам своим всякие непристойные предложения начали предлагать. А тем-то что: двойная выгода — и невыплаченный штраф сэкономят, их опера с паленой чеченской водкой прихватили, а заодно и помоются. И крученая водка конфискату не подвергнется. Здорово!
Ну и разлеглись девки, а чего — как непристойности стоя-то делать? Ну майоры стали гадостями заниматься, не знали еще, что Чернявенький с ихними деньгами скоропостижно на станцию сиганул.
Тут, ничего такого не подозреваючи, Иванько дверь так растворил и заорал:
— Сторож! Сторож! Дружище, мать твою!
Они что-то для Юрика хорошее хотели сделать, они хотели, чтоб он их веником отхлестал, попросить.
Все ничего, но затем обеспокоенные майоры в комнаты зашли и сразу все поняли, когда голые кошельки увидели. Начали крики издавать и разные вопли, и ногами топать, и брюхами трясти. Спекулянтки тоже по своим интимным местам полезли, деньги проверять, но Юрик, помнится, у них впопыхах не воровал, так что они успокоились.
А опера уставились на такую несправедливость, даром что хохлы, купюры у товарок увидели и говорят:
— Раз мы такие убытки понесли, то вынуждены с вас, гражданки, штраф таки взять. Триста МРОТ за нарушение торговли фальшивой водкой.
МРОТ — эта такая твердая условная единица вроде валюты, только внутренняя.
Барышни тут же ошалели. Конфликты произносить начали и скандалы. Тоже ногами засучили и грудями затрясли. Морды
красные.
— Как же так, — говорят. — Вы, козлы, когда в бане мерзкие гадости творили, то оштрафовывать не обещали. И потому вы — козлы вонючие.
А те:
— Ничего не знаем, гражданочки, раз такое произошло, то будьте добры заплатить. А если сопротивление окажете, то сейчас же отправим вас на станцию в раздетом виде. И водку из вас вывезем, и в протокол занесем.
Ну что тут делать, сплошной авантюризм приключается. Девки, конечно, еще поорали и титьками на них замахали.
А майоры:
— Не напирай, на нас напирать не треба, быстро по закону ответите. Извольте выполнять.
Торгашки вспомнили, что правоохранители на страже закона поставлены, испугались и заплатили…
Старшие оперы утром на службу вернулись и на Чернявенького оперативку размножили, что, мол, разыскивается по подозрению…
Такая вот хрестоматия.
Трудно представить себя в роли обложенного со всех сторон дикого хищника. К тому же хищника хоть и хитрого, но достаточно мелкого, какого-нибудь падальщика типа шакала. Причем отчаявшегося, голодного и готового впиться своими мелкими, но острыми зубками даже в шею льва.
Захлопнув за собой металлическую дверь, трясущийся от страха и своей наглости Чернявчик пересчитая вырванные из рук таких же испуганных юристок зеленые купюры. До тысячи не хватало семидесяти баксов.
— И здесь скрысили! — сквозь зубы прошипел шантажист, обдумывая способы безопасного получения остальных девяти тысяч, и добавил: — Ничего, я вам потом все припомню! Козы!
Но надо было что-то делать, и в первую очередь искать приют. Юрик нисколько не сомневался, что попарившиеся в бане с телками обворованные майоры наверняка объявили воришку в розыск, поэтому появляться в гостиницах, а тем более использовать свой паспорт нельзя. Но на то прохиндей и был мошенником, чтобы уметь избегать критических ситуаций. Дождавшись темноты, он пробирался к своей пустующей квартирке и внимательно осматривался. Никого, похожего на ментов и отморозков, вблизи дома не крутилось, хотя как в наше время можно отличить мусора от бандита, если мусор не в форме.
Сердце бешено колотилось, когда он по-кошачьи просочился в подъезд. Выпрыгивающий из дрожащих пальцев ключ никак не хотел влезать в скважину. Наконец удалось, и дверь, слабо скрипнув, открылась. Но Юрику показалось, что прогремел фейерверк.
Ну вот он и дома. Ящик с приспособами для подделки документов находился под ванной, там же порядка дюжины разных ворованных удостоверений. Чернявчик осторожно достал свои сокровища.
Паспортов подходящих по возрасту лоханувшихся парней в коллекции было только два, на каких-то Топтыгина И. И., уроженца Гусь-Хрустального, и Лифтера М. С, родившегося в Одессе.
Чернявенькому захотелось присвоить себе медвежью фамилию, но, сравнивая оттиски на своей и Топтыгиной фотографиях, он пришел к выводу, что более-менее прилично совместить их не удастся. Пришлось становиться представителем еврейской национальности.
Тонкая, ювелирная работа по отделению фотографий заняла несколько часов, и к утру морда афериста незаконно заняла место Михаила Самуиловича Лифтера, женатого и отца двоих детей, девочек Розы и Фриды.
После кропотливой работы Чернявенький наполнил ванну и с блаженством опустился в теплую жидкость…
Через несколько минут дверь в квартиру открылась. Вошла родная женушка Наташка и вздрогнула, не ожидая увидеть своего любимого.
— Юрочка, родненький мой! — вдохновенно заворковала младшая Репкина. — Если бы ты только знал, как я ждала, сколько я натерпелась за эти месяцы разлуки и неизвестности! Сколько слез я пролила! ГДЕ МОЙ СЕЙФ, ПОДОНОК!!! — резко переходя на баритон, закричала она и стала превращаться в судью Репкина, протягивающего руки к горлу Юрика.
— Вы не имеете права! Я теперь не ваш муж! — со странным одесским акцентом зашептал ошарашенный Чернявчик. — Правда-правда, спросите у моей жены Сары…
Гремучник прожужжал угрожающей трещоткой и даже ткнул своей тупой башкой, предупреждая об опасности заблудших козочек, отхватил шерсти клок и поспешно отполз, хлопнув металлическими дверьми, отделяющими шикарную квартиру от остального мира.
— Что будем делать, подруга? — переведя дыхание, спросила Галя. Подвергнуться третий раз шантажу по одному и тому же поводу было уже слишком! — Хорошо, что хоть в этом случае обошлось без грязных сексуальных домогательств в извращенной форме, — добавила она и перекрестилась.
Таня тоже вспомнила голого Равиля, обмазавшего себя сметаной и с ехидной рожей следившего, чтоб все было слизано до капельки… «Энергичней, курицы! — глумился тогда татарин. — А че вы, девки, хотели? Ну я Кроту позвоню, типа посмотрим, что через двадцать минут здесь будет. Общак — это как бы святое! Крысы…» И Танюшу передернуло от явственно нахлынувших воспоминаний. «Даже склонный к садизму Строгов до такого не додумался», — размышляла нежнейшая из юристок. Потом в памяти пронеслась такая же сцена с вялым и медлительным Макарычем, отличавшаяся только отсутствием кисломолочного продукта.
— Надо подключать кого-нибудь из ментов, — заявила она, облизнув с губ не существующий, уже с отвращением проглоченный коктейль. — Другого выхода я не вижу.
— И собирать чемоданы, — с головой Галя, как помнится, дружила. — Давай уж сразу сообщим Вадиму, а еще лучше Кротову, мол, парни, извините, мы ваш общак раздербанили и попилили. Будьте добры, не калечьте и живьем не закапывайте. Даже если Чернявенький по вымогаловке сядет, он найдет способ сообщить кротовским о наших делишках, перед тем как в камере его опустят. А сам судебный процесс ты себе представляешь? Вот будет спектакль для всей адвокатуры, когда Юрик язык развяжет.
— А если Макарычу позвонить? — пытаясь продумать последствия, задала вопрос Таня. — Ведь до сих пор он ничего не сообщил Жоре.
— Ага, скажем: «Андрей Дмитрич, ваш Чернявенький у нас деньги требует. Давайте мы лучше вам отдадим. Приезжайте, заодно и подмахнем по старой памяти», — ехидно передразнивая дольщицу, рисовала картину Галя. — Помнишь, подруга, чем кончилось, когда мы его хотели к стенке прижать?
Макарыча она ненавидела больше всех за то, что последующие взятки Репкину проходили через него, тем самым обрубив девочкам возможность перспективной разработки богатой кротовской жилы.
