Мэтр Катенуа был просто душка. Долговязый, он всем своим сияющим видом показывал, что претензий к жизни у него нет. Окружающие считали его балагуром, а тем, кто выражал свое сочувствие его жене, женщине с ликом флорентийской мадонны, Юдифь отвечала, что лучше жить с весельчаком, чем с выматывающим душу занудой. Помимо прочих общих интересов, Юдифь и Марк питали обоюдную привязанность к лошадям и мечтали провести остаток своих дней, руководя каким-нибудь конным заводом, однако для этого еще надо было выиграть немало процессов. И, следует заметить, адвокат не сидел сложа руки и довольно уже преуспел. Люди верили адвокату безоглядно, и это могло бы служить ему дополнительным, хотя и сомнительным, источником доходов, если бы он не был человеком с кристально чистой совестью.
Марк Катенуа встретил Гремилли с обезоруживающей теплотой, как будто полицейский из Бордо, которого он впервые видел, был его давним другом. Однако это не могло притупить бдительность комиссара, который немедленно насторожился, боясь угодить в ловушку.
— Я признателен Музероллю, что он направил вас ко мне. Кругом только и говорят о вас, и мне не терпелось с вами познакомиться.
Гремилли ответил с излишней сухостью:
— Позвольте сделать маленькое уточнение. Мэтр, это не доктор меня к вам направил, а я его попросил помочь мне встретиться с вами.
— Что ж, пусть будет так! О чем мы будем беседовать? Не думаю, что вы пришли поговорить со мной о вашей карьере, а лошадиный карьер, как мне кажется — и я об этом заранее сожалею, — вас не интересует.
— Нет, мэтр, вы правы, меня больше интересуют преступники, и именно поэтому я пришел поговорить о мадам Арсизак.
— Странная мысль!
— Вы находите?
— То есть, я хочу сказать, что у меня нет ничего общего с этой женщиной, или, правильнее, у меня не было ничего общего с ней.
— Как раз это меня больше всего и интересовало, мэтр.
— Да, ничего. Вот и весь мой ответ. Вы удовлетворены?
— Нет. Вы являетесь одним из лучших друзей Жана Арсизака.
— И именно по этой причине вы считаете, что я должен страдать от того, что он потерял женщину, к которой у него не было никаких чувств? Он поставил не на ту лошадь. Теперь он свободен, и мне непонятно, зачем мне его жалеть?
— Затем, что он находится в довольно сложном положении.
— Дорогой комиссар, плакаться над каждым несчастным — слез не хватит!
— А? Позвольте заметить, мэтр, что у вас несколько необычное представление о дружбе.
— До сих пор это мое представление меня устраивало, и мне жаль, если оно вас шокирует.
— Где вы находились в ночь убийства?
— Вы хотите занести меня в свой список подозреваемых?
— Для меня подозреваемыми являются все, кто хоть близко, хоть далеко приближался к мадам Арсизак.
— В таком случае, я отношусь к тем, кто «далеко», поскольку старался видеть Элен как можно реже и, насколько это было возможно, издалека. Теперь я могу заверить, — что в ночь, когда она покинула нас навечно, я, как обычно, играл в карты у Димешо с Музероллем, Лоби и Сонзаем, после чего я вернулся к себе и нырнул в супружескую постель.
Несмотря на очевидную или скрытую жесткость вопросов и ответов, которыми обменивались собеседники, их диалог был настолько сердечным, что мог показаться какому-нибудь невольному слушателю странным и даже нелепым.
— А не смущает ли вас, мэтр, одно прелюбопытное совпадение?
— Совпадение чего с чем?
— Ваших традиционных ночных посиделок с убийством мадам Арсизак.
— Элен всегда старалась подложить свинью другим в самый нужный момент.
— Простите, но не сама же она решила умереть именно в эту ночь!
— Прошу также простить меня, месье комиссар! Если Элен надумала вернуться именно в эту ночь, то только потому, что не сомневалась, что мы все в это время будем у Димешо.
— Мне не совсем ясно, что вы этим хотите сказать.
— Как мне представляется, она догадывалась, что в ее отсутствие Жан пойдет ночевать к своей любовнице, и надеялась поймать его таким образом.
— Версия, должен признать, соблазнительная, однако здесь есть два «но», которые мешают мне ее безоговорочно поддержать.
— И что же это за два «но»?
— Прежде всего, почему мадам Арсизак не пошла сразу на квартиру к мадемуазель Тане, чтобы там и застать своего мужа? А потом, зачем было Арсизаку возвращаться домой в два часа ночи, если он не знал о готовящейся для него жениной засаде?
— Понятия не имею, и, между нами, меня это не волнует.
— В этом я не сомневался с самого начала нашей беседы. Мэтр, вам покойная очень не нравилась?
— Совсем не нравилась.
— А вы не поделитесь со мной, почему?
— Она напоминала мне одну из тех порочных и темных лошадок, которых лучше обходить десятой дорогой. Эти мерзкие твари постоянно притворяются, что им нужна ласка, а стоит к ним приблизиться, они тут же норовят вас цапнуть да еще лягнуть как следует.
— Мэтр, скажите, вам известно, что Элен Арсизак имела любовника?
Марк Катенуа пожал плечами.
— У меня-то есть все основания, чтобы знать, а вот то, что вы уже встречались с Лоби, мне не было известно.
— А при чем здесь месье Лоби?
Адвокат уставился на Гремилли квадратными глазами и тихо пробормотал:
— Думаю, было бы лучше, если бы я промолчал. Единственным моим оправданием может служить то, что я думал, вы в курсе…
— В курсе чего?
— Но вы же сами сказали, что знаете любовника Элен!
— Да, ну и что?
— Вот тебе на! А разве не Лоби был ее любовником?
Гремилли счел необходимым и дальше валять дурака.
— Прошу прощения, мэтр. Я, действительно, знал, что речь идет о Лоби, но мне хотелось услышать это от вас.
— А в этом нет никакого секрета. Об этом многие знали.
— И у них это было серьезно?
— Еще как! Вы бы видели, с какими шальными глазами он влетел однажды ко мне в кабинет, чтобы узнать, сможет ли он получить развод. Он пытался меня убедить, что бросил Ивонну — его жену — и двух детей и собирается бежать с Элен!
— А она?
— Она забавлялась… Неужели вы думаете, что она могла уйти от прокурора, которому светила блестящая карьера в магистратуре и, возможно, в политике ради какого-то преподавателя, которому, к тому же, придется платить немалые алименты? Эта бестия была не настолько глупа.
— А что же месье Арсизак!
— Жан? Да ему было плевать на все!
— И чем же закончилось все между Элен и Лоби?
— Где-то полмесяца назад, когда я его встретил, мой бедный Лоби выглядел совершенно пришибленным. Он шел как раз от Элен, которая заявила ему, что у них все конечно, что он ей уже не нужен и что она больше не желает его видеть. Бедняга едва не чокнулся. Он тогда не знал, что выбрать — повеситься самому или ее придушить. Я его продержал у себя полдня, опасаясь, как бы он не сделал какую-нибудь глупость.
— А что потом?
— К счастью, вроде бы оклемался.
После некоторого молчания Гремилли спросил спокойно:
— Мэтр, отдаете ли вы себе отчет в том, что называете мне месье Лоби как вероятного убийцу мадам Арсизак?
Катенуа на какое-то мгновение смутился.
— А ведь действительно… Вы очень ловкий, месье комиссар, и умеете разговорить людей.
— Вы сожалеете, что были откровенны со мной?
— Сожалею ли я или нет, это уже не имеет никакого значения.
Затем с двусмысленной улыбкой на губах добавил:
— Надеюсь, вы не будете упрекать меня в том, что я, пусть даже сам того не желая, оказываю помощь правосудию?
* * *
Шагая в сторону старого города, где на улице Эгийри жил преподаватель Лоби, Гремилли размышлял о своем разговоре с мэтром Катенуа. Этот страстный любитель лошадей, похоже, без особого трепета относился к такому понятию, как дружба. Беззаботность, с которой он говорил об Арсизаке, и то, каким образом он предал Лоби, озадачивало полицейского. Поведение адвоката вызывало в нем внутренний протест. Оно никак не вязалось с той взаимной и глубокой привязанностью, которая сплачивала членов знаменитого клуба и о которой он уже слышал. А если предположить, что Арсизак (точнее, прокурор — они оба носили мантию) был ему ближе, чем Лоби, и он решил принести последнего в жертву, лишь бы отвести все подозрения от первого?
На звонок полицейского, стоящего перед искусно отделанной резьбой дверью старинного дома, вышла не полная, но довольно плотная красивая брюнетка, которая, казалось, сошла со страниц альбома 1912 года, если судить по ее внушительному виду.
— Комиссар полиции Гремилли. Мне бы хотелось увидеть месье Лоби.
— Вам повезло, он только что вернулся из лицея. Пожалуйста, проходите.
Коридор, в который провели полицейского, был узким, но уютным благодаря обоям теплых тонов, на которых вырисовывались античные маски, и выдавал живущего здесь интеллектуала. Мадам Лоби опередила Гремилли, открыв дверь изрядно заставленного мебелью кабинета.
