Лорен наклонилась к нему так, что голова ее очутилась у него под подбородком, и Шон почувствовал ее неуверенность и в то же время — решимость, желание и потребность восстановить веру в него. Она сказала:
— Ты очень испугался, когда тот мальчишка прицелился из пистолета тебе в лицо?
— Сказать правду?
— Пожалуйста.
— Чуть не описался.
Голова ее вынырнула из-под его подбородка.
— Правда?
— Ага, — сказал он.
— Ты думал обо мне?
— Думал, — сказал он. — Я думал о вас обеих.
— А что ты думал?
— Я думал вот об этом, — сказал он. — Думал о сегодняшнем дне.
— О шествии и так далее?
Он кивнул.
Она поцеловала его в шею:
— Это вранье собачье, милый, но мне приятно, что ты так сказал.
— Я не вру, — сказал он. — Ни капельки.
Она взглянула на дочь:
— У нее твои глаза.
— И твой нос.
Не отрывая взгляда от лица дочери, она сказала:
— Надеюсь, ей это поможет.
— Я тоже надеюсь. — Он поцеловал ее.
Они опять прислонились к стене, вместе глядя на шествие — плотный поток людей, текущий мимо, как вдруг перед ними возникла Селеста. Она была очень бледной, в волосах виднелась перхоть, и она все время ломала руки, словно хотела вырвать пальцы из суставов.
Моргая, она глядела на Шона. Потом сказала:
— Привет, полицейский Дивайн.
Шон протянул ей руку, потому что ему показалось, что ей нужно подержаться за что-то твердое, чтобы не уплыть.
— Привет, Селеста. Зовите меня Шон. Так будет правильно.
Она пожала ему руку. Ладонь ее была липкой, пальцы горячими.
Шон сказал:
— Это Лорен, моя жена.
— Здравствуйте, — сказала Лорен.
— Привет.
Последовала секундная заминка. Никто не знал, что сказать. Они стояли напряженные, чужие друг другу, а потом Селеста кинула взгляд через улицу, и Шон, проследив, куда она смотрит, увидел Джимми, стоявшего в обнимку с Аннабет — веселые, сияющие, как этот день, окруженные друзьями и родственниками. Казалось, потери больше им не грозят.
Джимми окинул взглядом Селесту и встретился глазами с Шоном. Он кивнул ему как знакомому, и Шон кивнул в ответ.
— Он убил моего мужа, — сказала Селеста.
Шон почувствовал, как застыла стоявшая бок о бок с ним Лорен.
— Знаю, — сказал он. — Доказать этого я пока не могу, но знаю.
— А потом?
— Что?
— Докажете? — спросила она.
— Попытаюсь, Селеста. Богом клянусь.
Селеста рассеянно смотрела на шествие и скребла голову — лениво и в то же время яростно, словно вычесывая вшей.
— У меня в последнее время что-то с головой, — сказала она и засмеялась. — Смешно, но это так. Что-то с головой.
Шон протянул к ней руку, тронул ее запястье. Она взглянула на него своими карими, безумными, немолодыми глазами.
Он сказал:
— Могу порекомендовать доктора, Селеста. Он специализируется на психике тех, кто потерял близких в результате насилия.
Она кивнула, хотя слова его, по-видимому, никак ее не утешили. Запястье выскользнуло из его руки, и она опять принялась тянуть себя за пальцы, ломая их. Она заметила взгляд Лорен и сама посмотрела на свои руки. Уронила их, подняла опять, скрестила на груди, спрятав кисти под локтями, словно пытаясь удержать их лёт. Шон увидел, что Лорен улыбается ей улыбкой робкого сочувствия, и удивился тому, что Селеста тоже ответила ей еле заметной улыбкой и мелькнувшим в глазах благодарным выражением.
Любовь к жене вспыхнула в нем с новой, невиданной силой — не в пример ему, как она умеет мгновенно поддержать заблудшего. Наверняка это он виноват во всех несчастьях их брака, это он портил все своей полицейской самонадеянностью и эгоизмом, все усиливавшимся презрением к людям с их пороками и слабостями!
Протянув руку, он дотронулся до щеки Лорен, и жест этот заставил Селесту отвернуться.
Она глядела, как по улице плыла платформа, видом напоминавшая бейсбольную перчатку-ловушку, со спортсменами-бейсболистами — молодыми и ветеранами внутри. Ребята махали всем, так и сияя от гордости, купаясь в волнах всеобщей любви.
Что-то в этой картине не понравилось Шону — не то форма бейсбольной ловушки: она не столько демонстрировала спортсменов, сколько скрывала, обхватывала их со всех сторон, не то сами ребята — рассеянные, с блуждающим взглядом, гогочущие как сумасшедшие.
Лишь один из них не гоготал. Он был сдержан и грустен и понуро смотрел куда-то вниз, на колеса платформы, и Шон моментально узнал его. Это был сынишка Дейва.
— Майкл! — Селеста махала ему, но мальчик не оглянулся, и, несмотря на то, что она выкрикивала его имя, глаза его по-прежнему оставались потупленными. — Майкл, детка! Дорогой мой, взгляни! Майкл!
Платформа все ехала, Селеста все кричала и звала, но сын не желал смотреть в ее сторону. А Шону его плечи, и форма подбородка, и хрупкая красота его черт напомнили Дейва.
— Майкл! — кричала Селеста. Опять ломая пальцы, она сошла с тротуара.
Платформа проехала мимо, а Селеста шла за ней следом, расталкивая людей, маша и выкликивая имя сына.
Шон чувствовал, как рука Лорен рассеянно гладит его плечо, но он все глядел через улицу на Джимми. Даже если на это уйдут годы, он все равно его разоблачит. Ты видишь меня, Джимми? Ну, хватит. Подними глаза на меня.
И голова Джимми повернулась. Он улыбнулся Шону.
Шон поднял руку с вытянутым указательным пальцем, изобразив согнутым большим нечто вроде пистолетного курка.
Улыбка Джимми стала шире.
— Кто была эта женщина? — спросила Лорен.
Шон смотрел, как поспешает Селеста вдоль ряда зевак, как фигурка ее по мере удаления платформы становится все меньше, как трусит она следом, как развеваются полы ее пальто.
— Она мужа потеряла, — сказал Шон.
И он подумал о Дейве Бойле. Как жаль, что не выпил он с ним пива, как обещал на второй день расследования. Как жаль, что не был он с ним терпеливее, добрее к нему в детстве и что отец Дейва его оставил, что мать Дейва была не в себе, что столько плохого его ожидало в жизни. Стоя в ряду зрителей праздничного шествия вместе с женой и ребенком, он горевал о Дейве Бойле, желая, чтоб многое в его жизни было иначе. Но больше всего он желал ему покоя. Больше всего надеялся, что Дейв, где бы он ни был сейчас, обрел наконец покой, хотя бы немножко.
