Стекла его очков без оправы требовательно сверкнули, и мне пришлось согласно кивнуть головой.
— Во-первых, налицо полный упадок сил. Абсолютная, — он задумался, подыскивая подходящее слово, абсолютная регрессия. Полагаю, я правильно выразился по-английски? Она совершила, фигурально выражаясь, полнейшую регрессию, возвращение к младенческому состоянию, почти к зачаточному. Она совершенно не может себя обслуживать, понимаете? Разучилась есть, мыться, причесываться. Полагаю, это кататония[6]. — Он несколько раз энергично кивнул.
— Да, определенно кататония! Несомненно, вызванная большим эмоциональным шоком, сильной душевной травмой, и, учитывая ее ранние потрясения...
— Теперь голова его закивала очень медленно.
— Я сожалею, глубоко сожалею, но пока у меня нет особых надежд на ее выздоровление в будущем.
— Я не уверен, что правильно вас понял, доктор, сказал я. — Вы считаете ее безумной?
— Я не люблю это слово, — сухо ответил он.
— Но в общепринятом смысле данного термина, так, как он трактуется в словарях, да. Мисс Брюль безумна.
— И как вы считаете, она может выздороветь?
— Не исключено.
— Стекла очков предостерегающе блеснули.
— Но сколько для этого потребуется времени — это другой вопрос. Может быть, месяцы, может быть, годы, а может быть, выздоровление не наступит никогда. Понимаете? К сожалению, это все, что я могу сказать в данный момент, господин Холман. Через шесть месяцев, возможно, я буду в состоянии дать вам более определенный ответ. Более полный анализ, предварительная психотерапия, только после этого можно будет разобраться в случившемся.
— Благодарю вас, — сказал я.
Эккерт выскочил из своего кресла с неожиданной быстротой, и я решил, что наше интервью с его точки зрения уже завершилось. Вайгель тоже поднялся, сказал доктору несколько фраз по-немецки, затем обратился ко мне:
— Мы еще поговорим, но не здесь.
— До свидания, господин Холман! — Лысая голова закивала, очки сверкнули.
Через пару минут чугунные ворота с грохотом закрылись за нами. Вайгель молча повел машину по главной улице деревушки, но у ресторана затормозил.
— Мне нужно выпить, мистер Холман, — заявил он, полагаю, вам это тоже не повредит. За столом мы сможем поговорить.
— Ваше предложение мне по душе! — ответил я совершенно искренне.
Я попросил бурбон, но мне пришлось удовлетвориться скотчем. Нас обслуживала пухленькая розовощекая официантка. Мой стаканчик выглядел настоящим лилипутом по сравнению с колоссальной кружкой пива, заказанной Вайгелем. Я отпил немного скотча и в приятной атмосфере этого заведения почувствовал себя гораздо раскованней. В конце зала в камине весело потрескивали поленья, стулья были удобные, за соседним столом громко смеялись две блондиночки в лыжных костюмах.
Все это представляло резкий контраст с полуосвещенной мрачной камерой, где на деревянном топчане сидела, скрестив ноги, еще недавно такая красивая и полная жизненных сил девушка и баюкала грязную тряпичную куклу, а из уголков ее рта стекала тонкими струйками слюна.
— В семье Моники и раньше были случаи помешательства, — неожиданно заговорил Вайгель. — По материнской линии. У нее самой в семнадцатилетнем возрасте было нервное расстройство. Но тогда ее полностью вылечили за три месяца, и я надеялся, что больше такого не повторится. — Он выпил чуть ли не половину своего пива и обтер губы тыльной стороной руки. — Этот тип, Дарен, обещал жениться на ней, когда они приедут в Европу. Но в первую ночь в Париже она отказалась с ним спать, и они серьезно поссорились. Причем ссора была не только словесная, но и с рукоприкладством. Моника заявила, что не будет с ним спать, пока он на ней не женится, а он ответил, что у него и в мыслях не было жениться на ней. Кончилось все тем, что он ушел неизвестно куда, оставив ее одну в отеле.
— Вайгель закурил новую сигарету. — Моника позвонила мне оттуда. Она просто обезумела, весь ее мир зашатался и разрушился. Америка и мысль об утраченном ею большом шансе подействовали на нее ужасающим образом. Но ведь все это получилось потому, что она полюбила этого человека и он сказал, что они уедут из Америки и будут жить счастливо. Просто надо улизнуть тайком, а в Европе они поженятся. Я сказал ей, чтобы она не переживала, я немедленно вылетаю в Париж и привезу ее в Мюнхен, где ее примут по-родственному. Я так и сделал, конечно, но когда прибыл в Париж, она была уже практически в таком состоянии, в каком вы застали ее сегодня. К счастью, доктор Эккерт мой старый друг. Он сразу же согласился забрать ее в свой частный санаторий в качестве привилегированной пациентки. Но вы слышали, что он сказал о ее шансах на выздоровление? — Он печально покачал головой. — Скоро я начну поиски этого негодяя Дарена. Эту фразу он произнес свистящим шепотом.
— Полагаю, спешить тут ни к чему: куда бы он ни уехал, я его разыщу.
— И?
Он красноречиво взглянул на меня из-под густых нахмуренных бровей.
— Убью его, что же еще? — произнес он деловито.
— Ну... — Я поморщился. — Дарен не моя проблема, а вот Моника Байер — да. Или, теперь уже можно сказать, была моей проблемой. Единственное, что мне осталось сделать — это улететь обратно в Лос-Анджелес и сообщить о случившемся Анджеле. Раз Моника в таком состоянии, хранящийся у нее контракт превратился в пустую бумажку.
— Вы можете сказать ей еще кое-что. Передайте ей от моего имени, мистер Холман, что о Монике забочусь я и буду заботиться до конца ее жизни, если уж так получится. Я не потерплю никакого вмешательства со стороны мисс Бэрроуз. Пусть она запомнит раз и навсегда: если у нее появятся мысли вмешаться или предъявить какие-то права на Монику, я буду вынужден объявить сестру сумасшедшей официально.
— Я все скажу, но не думаю, что Анджела Бэрроуз настолько мстительна... Когда она узнает, что произошло, она уничтожит контракт и забудет о нем.
— Надеюсь, вы правы. — Он глянул на часы. — Если не возражаете, мистер Холман, допьем то, что у нас осталось, и выедем в Мюнхен. Сегодня в семь вечера у меня важная встреча.
— Разумеется. — Я проглотил остатки скотча. — Поехали!
Поездка в Мюнхен проходила приблизительно так же, как из Мюнхена до санатория. Мы почти не разговаривали. Приблизительно в половине восьмого Вайгель остановил машину перед входом в мой отель.
— Я ценю то, что вы сделали для меня, мистер Вайгель, — сказал я.
— Это было необходимо, — холодно произнес он. — Вы понимаете, что после случившегося с Моникой я не испытываю ни к кому из американцев особого расположения.
— Естественно, — ответил я. — Полагаю, началом беды был тот момент, когда Анджела Бэрроуз выкупила контракт Моники и забрала ее в Штаты.
— Фактически все это — дело рук Лэмберта! — бросил Вайгель.
— Мне кажется, если бы он так рьяно не наседал на эту самую Бэрроуз, она бы сама ничего не предприняла. Он часами разговаривал с ней по телефону, убеждая, что из Моники получится яркая звезда. Он зло рассмеялся. — А теперь вы видели, во что она превратилась!
— Мне думается, вы не должны винить за это Хью Лэмберта, — промолвил я осторожно. — Он считал, что делает все это в интересах своей хозяйки и Моники.
— Возможно, но что это меняет?
— Это исключительно мое личное мнение. Лэмберт не из обворожительных типов. Вы ведь не считали иначе, когда впервые познакомились с ним?
Вайгель пожал плечами:
— Он знал, что я единственный человек, который мог восстановить Монику против него и его намерения забрать ее с собой в Америку. Поэтому, разумеется, со мной он был сама любезность.
— Очевидно, вы правы, — согласился я. — Скажите, когда вы увидели Монику в Париже, ее состояние было таким же ужасным, как сейчас?
— Не совсем, но к тому времени, как я привез ее в санаторий доктора Эккерта, оно ухудшилось. С тех пор она не произнесла ни одного связного слова. — Он ударил кулаком по рулю. — Она не говорит, она не слышит, и мне думается, что она даже не осознает, что кого-то видит.
— Мне нечего сказать, мистер Вайгель, — пробормотал я. — Но я считаю, что вам не надо беспокоиться из-за Анджелы Бэрроуз.
— Я надеюсь ради нее самой, что вы правы. До свидания, мистер Холман!
Это была команда. Он не протянул мне руку, просто нетерпеливо завел мотор, дождался, когда я выйду из машины, захлопнул дверцу и, не теряя ни секунды, влился в общий поток.
Я вошел в отель и поговорил со старшим носильщиком. Он мне здорово помог: через пятнадцать минут он заказал мне номер в гостинице в Хильфендорфе, а через полчаса к подъезду прибыла машина с шофером, чтобы отвезти меня туда.
Водитель был опытный, но все же не того класса, как Вайгель, так что добрались мы до гостиницы в Хильфендорфе уже в начале двенадцатого ночи. Горничная, которая отвела меня в мой номер, тоже была пухленькой и краснощекой. И когда она наклонилась, чтобы постелить мне постель, я с трудом удержался от желания шлепнуть ее по мягкому месту. Перспектива иметь дело с закатившей истерику горничной мне вовсе не улыбалась, тем более что прошло всего пять минут после моего прибытия в Хильфендорф с анонимным визитом.
