Пролог из недалекого 20… года
Детектив начинается тогда, когда кому-то приходит конец.
Народная мудрость
Глухой шум кладбищенских деревьев не похож на рокот дубрав или лесной шелест, все тут лепечет и жалуется на особицу, но и здесь есть своя особая красота и настроение, особенно осенью, когда все кладбище завалено ворохами листьев и смуглыми камешками каштанов. В этот погожий осенний день кладбищенская элегия оказалась нарушена. Живая цепь из работников милиции окружила старинный некрополь, и вежливый товарищ в штатском просил родственников и посетителей приехать в другой день.
По главной аллее кладбища двигалась чинная процессия из хорошо одетых и сдержанно печальных людей, но на этот раз никого не хоронили, а, наоборот, намеривались произвести эксгумацию, то есть достать и отобрать у земли ее законную добычу. Само собой, что некоторые несознательные из понятых норовили разбрестись, но рослый человек, с характерным прищуром стрелка и монументальной выправкой кремлевского часового, укоризненно качал головой и ласково направлял слабонервных обратно в колонну. В его нагрудном кармане поскрипывало удостоверение полковника МВД, но в суровой действительности Семен Семенович Сельдерей принадлежал к гораздо более высокой и законспирированной структуре.
Двое секретных сотрудников из его группы прикрывали Сельдерея с флангов. Справа грациозно, как кенийская жирафа, вышагивала высокая девушка в черных очках и траурном мини. Стелла Шкодинская в служебных реестрах значилась как агент «Звезда», но это имя было тайным, как крутой лейбл на изнанке ее платьица. Пышные волосы Стеллы были перехвачены черным муаровым бантом, а нежное личико хранило строгое и неприступное выражение, при этом ее длинные ноги и породистые бедра вели собственную игру, бросая вызов всем похоронным играм на свете. С левого фланга полковника прикрывал паренек в потрепанном спортивном костюме и в шарфике футбольного фаната. Его белесый, выбритый затылок насторожил бы любого борца с молодежным экстремизмом, но под личиной юного отморозка скрывался кадровый служака зрелых лет, гордость небольшого элитного отряда, самбист и эксперт по восточным единоборствам, Саня Прохоров, по прозвищу Скиф.
За Сельдереем семенил эксперт-криминалист, пухлый коротышка, с щетинистыми кошачьими усиками. Следом потерянно брели понятые.
Литературный критик Шмалер шел в первой тройке. Справа от Шмалера шагал народный сказитель Лют Свинельдович Обуянов, автор романов в стиле русского фэнтези. Он мрачно поплевывал в угрюмую бороду и держал в карманах кукиши, отгоняя подальше зыбкий призрак Мары, славянской феи смерти.
Слева от Шмалера манерно крутил задком молодой писатель-модернист. Дитя порока надменно сторонилось Обуянова — от того-де пахло сельским навозом — и выразительно сморкалось в кружевной платочек с дворянской монограммой.
Чтобы как-то примирить своих норовистых пристяжных Шмалер шепотком пересказал приличествующий случаю «литературный» анекдот. Когда-то его коллеги по цеху, советские писатели, таким же осенним днем переносили тело Гоголя в более подобающее место. О жалкая и преступная натура человеческая! Эти щелкоперы ухитрились не только срезать серебряные пуговицы с сюртука покойного, но даже присвоили себе мелкие фрагменты мощей в тщетной надежде овладеть хотя бы частью литературной мощи великого Гоголя. Однако все раритеты таинственным образом исчезли в первую же ночь! Шмалер был чужд некрофильских стремлений своих предшественников и мечтал лишь о том, чтобы все поскорее закончилось.
В фарватере, проложенном корифеями, юлили рыбки помельче: представители творческих союзов и литературной богемы — все те, кто хорошо знал безвременно почившего писателя Парнасова, нашедшего последний приют в этом престижном мемориале.
Два бравых крепыша в запачканных робах замыкали процессию. Привратники вечности были вооружены заступами и прочими ключами от Тартара. Они уже успели хлебнуть с полстаканчика «за возвращеньице» и пребывали в отличном расположении духа.
Высокий курган из венков и полинявших на солнце ленточек неумолимо приближался. При виде всего этого посмертного великолепия записные остряки заметно скисли, а гурманы заранее попрощались с обедом, а заодно и с ужином.
— Зачем понадобилась эта эксгумация? — шепотом поинтересовался эксперт. — Дело-то ясное как стеклышко, а вот скандалов потом не оберешься…
Осенний день и вправду был так прозрачен и свеж, что ворошить несвежий прах было как-то невежливо.
— Вы правы, коллега, — согласился Сельдерей, — повторное извлечение тела — крутая мера даже для нашей конторы. — И полковник окинул аллеи цепким взглядом, то ли выискивая снайпера, то ли прицениваясь к роскошным и мрачным памятникам.
— А для меня, может быть, и вовсе последний гвоздь в карьере, — вздохнул коротышка, обмахиваясь шляпой. — Предписания нет, а ваше устное распоряжение к делу не пришьешь. Если адвокаты вдовы пожалуются в прокуратуру, мне конец.
— Конец — это тоже начало, — мрачно пошутил полковник.
Эксперт поперхнулся от неожиданности:
— Ну хоть мне вы можете объяснить, зачем нужно раскапывать могилу?
— Ну хорошо, — зыркнув глазами по сторонам, Сельдерей достал из-под обшлага пиджака свеженькую, пахнущую типографской краской книжицу.
— Герман Парнасов. «Реквием по Буратино. Опровержение», — шепотом прочел эксперт.
Буквы на яркой, точно маслянистой обложке скакали, кривились в разные стороны, так бывало всегда, когда у эксперта прыгало давление.
— Постойте, но откуда взялась эта книга? Ведь Парнасов умер почти год назад…
— Точнее погиб. Книгу переслала в редакцию его молоденькая вдова. В этой книжонке Парнасов публично кается перед читателями и говорит, что все, о чем он писал, — выдумка чистой воды.
— Неудивительно для такого еретика и баламута.
— Если бы не одно «но». Знаете ли, мы давно к нему приглядывались.
— Вызывали?
— Не успели, а то был бы сейчас ваш Парнасов в целости и под надежной охраной, — вполне искренне повинился Сельдерей. — Возись теперь с останками! Кстати, книжонка-то оказалась с секретцем.
— С каким еще «секретцем»?
— Пришлось подключить специалистов по криптографии и конспирологов.
— И что же?
— Да вот, взгляните. Вот здесь на тридцать третьей странице.
Эксперт непонимающе смотрел на текст, набранный довольно неопрятно, как будто именно на этой странице наборщик решил испробовать сразу несколько гарнитур. Некоторые буквы были выделены более жирно, другие гнулись в разные стороны, как трава под ветром, да и кегль гулял по строкам, как приливная волна.
— А теперь прочтите все выделенное.
— Я жив. Я жив. Я жив! — прошептал эксперт и зажал ладонью рот.
— Так что, любезный коллега, оснований для эксгумации у нас вполне достаточно, — заметил Сельдерей. — Нам нужен повод для возобновления расследования, и я надеюсь, мы его получим. А теперь т-с-с, — Сельдерей приложил к губам указательный палец.
Колонна понятых сбилась с шага и печально сгрудилась вокруг могилы.
Памятник еще не успели поставить, и на табличке скромно значилось:
«Герман Парнасов. 1975–2005».
Из цветочного кургана выглядывала фотография красивого человека, уже шагнувшего к зрелости, но еще не утратившего ни свежести лица, ни буйства волос, ни мягкого блеска печальных и одновременно смешливых глаз. Щедрая наружность его являла давно исчезнувший тип русского барчука, вскормленного натуральным хозяйством и занятого в основном охотой на зайцев да игрой с крепостными девками. Но сей любимец Вакха и сельского Амура явно опоздал родиться на свет, и в начале двадцать первого века его портрет выглядел кокетливой стилизацией под старину.
Полгода назад некрологи в центральной прессе сообщили о геройской гибели Германа Парнасова за штурвалом собственного спортивного самолета. Его последний летный маршрут пролегал над Тавридой, но где-то в районе города-курорта самолет попал в грозу и потерял управление, однако пилот не захотел воспользоваться режимом катапульты и увел машину подальше от жилых кварталов. Объятый пламенем, крылатый болид рухнул в море, и в траурных речах смерть Парнасова сравнивали с полетом Икара. В тот же день тело Германа Михайловича было найдено водолазами и опознано безутешной вдовой, а после с почестями захоронено в закрытом гробу.
Звезда Парнасова вспыхнула на литературном небосклоне подобно сверхновой: из молодых да ранних он в один момент стал не только знаменитым, но уже метил в вожди поколения, не прикладывая для этого никаких заметных усилий. Забавляя читателя нелепыми выдумками, он вскрывал столетние бутыли с игривыми джиннами, опрокидывал кадки с тайнами и сбивал крышки с сундуков, опечатанных вековыми запретами. При этом он предсказывал все подряд: от удара тайфуна по Шри-Ланке до нового броска палестинской антифады, а иногда, расшалившись, выдавал результаты будущих президентских выборов в Либерии или позиции «Челси» на грядущем чемпионате. Вскоре настала очередь иных откровений: словно на дне заветного чемоданчика обнаружились дневники и записки времен Великой Отечественной войны, и Парнасов, уже набивший руку в стряпанье сюжетов, на одном дыхании написал роман «Наутилус имени Берии» и его продолжение «Сыны Тартара». Роман о забытом проекте Берии оказался настолько удачным, что читатели забросали Парнасова вопросами о координатах Змеиной горы с райским садом внутри, но сей лукавец отвечал, что еще не настало время вкушать плодов от древа познания. Уже через год Парнасов стал известен всей стране и даже за границей, не меньше чем испанский старичок Коэлье в снежной России. Каждые три месяца он «выдавал на гора» новый роман-предсказание. Оракул вызывал восторженное беснование в рядах поклонников и глухую зависть коллег.
