Глава 1
Кокаиновый генерал
Матвей Евграфович аккуратно сложил газету, неопределенно пожал плечами и поднял глаза на сидящую напротив супругу. Огромный черный дог носом ткнулся профессору в правое колено, и тот машинально погладил его.
– Это же невозможно читать, – произнес Матвей Евграфович своим обычным чуть хрипловатым голосом с характерным ударением на последнем слове. – Совершенно невозможно! Куда ни глянь, за границей все прекрасно и замечательно, а у нас… Такое ощущение, будто Россия погрязла в пороках. В какой-то степени так оно и есть, конечно, но надо ли столь открыто писать об этом? Выставлять все недостатки напоказ… Ведь это, – тонкий палец Матвея Евграфовича назидательно ткнулся в сложенную газету, – это читает и молодежь. Студенты. Как же тут не возникнуть брожению в умах? Совершенно определенно, что возникнет!..
Теоретически бывший профессор академии права Матвей Головацкий обращался к жене, но в действительности Ульяна Дмитриевна прекрасно знала и понимала, что в такие минуты ее супругу никакие собеседники не нужны. Монологи Головацкого больше походили на обращения внутрь себя, нежели к окружающим. И за те двенадцать лет, что они прожили вместе, Ульяна Дмитриевна успела привыкнуть к этим монологам. Откровенно говоря, она даже и не пыталась соглашаться с мужем или, напротив, опротестовывать его слова. Она лишь молча сидела и слушала.
Однако Матвей Евграфович на этот раз разглагольствовал недолго. Разочарованно махнув рукой, словно осознавая всю тщетность своих высказываний, он откинулся на спинку кресла и подхватил со столика серебряный колокольчик.
– Довольно, – решительно произнес он и через секунду повторился: – Довольно! Давайте обедать, Ульянушка. Обедать, и больше никаких газет! Ровным счетом никаких!
Головацкий позвонил, и на пороге гостиной немедленно появилась пожилая служанка, жившая в доме ровно столько, сколько себя помнил Матвей Головацкий. Виляя хвостом, дог двинулся ей навстречу. Матвей Евграфович слегка повернул голову:
– Подавайте обед, Глафира Карловна. И унесите вот это.
Он протянул служанке газету.
– Унесите ее с глаз моих долой и никогда не смейте приносить ничего подобного.
– Матвей Евграфович, – женщина покорно забрала газету, но исполнять распоряжения Головацкого относительно обеда не торопилась. Это в немалой степени удивило и даже несколько обескуражило бывшего профессора. – К вам два посетителя.
– Посетителя? – недовольно переспросил Головацкий. – Что это за посетители?
– Господа из департамента полиции.
По лицу Ульяны Дмитриевны пробежала едва заметная гримаса. Ее пальцы впились в подлокотники кресла, и она попыталась перехватить взгляд супруга. Но Матвей Евграфович остался спокоен и невозмутим. В последнее время, особенно с тех пор, как Головацкий завершил свою преподавательскую деятельность в академии, подобные визиты для него стали нормой. А уж если брать в расчет те несколько громких дел, которые Матвею Евграфовичу удалось успешно раскрыть минувшей осенью, практически не выходя из дому, такое внимание со стороны столичного департамента полиции к его персоне и вовсе становилось понятным…
– Ну, что ж, – Головацкий нехотя поднялся и привычным движением одернул англицкий бежевый сюртук. И Ульяна Дмитриевна, и все окружавшие Матвея Евграфовича прекрасно понимали, насколько старомодным выглядел весь гардероб профессора, но самого Головацкого сей факт, кажется, ни в коей мере не смущал. – Негоже заставлять ждать господ из департамента. С обедом придется немного повременить, Глафира Карловна. Да-с… Просите их. А вы идите к себе, душенька, – добавил он, обращаясь к жене.
Ульяна Дмитриевна встала, легко подобрав пышную юбку, поколебалась секунду, словно не желая оставлять супруга наедине со столь важными визитерами, но, повинуясь тяжелому и пристальному взгляду Матвея Евграфовича, грозившему в любую секунду стать раздражительным и гневным, все-таки вышла из комнаты.
Головацкий придирчиво осмотрел себя в высоком напольном зеркале. Надо признать, что в свои неполные пятьдесят Матвей Евграфович выглядел значительно старше. Ему вполне можно было бы дать и шестьдесят с хвостиком. Грузный, широкоскулый, с большим двойным подбородком, седыми бакенбардами и такими же седыми закрученными на прусский манер усами, Головацкий после своей вынужденной отставки практически вел затворнический образ жизни. Он редко куда-либо выезжал, редко кого-то принимал у себя, и большую часть времени любил проводить в глубоком удобном кресле, попыхивая сигарой и развлекая себя чтением газет и журналов. Солидно-респектабельный облик Матвея Евграфовича довершал искусственный левый глаз, неподвижно застывший на лице.В силу этого обстоятельства многие из его бывших студентов за глаза звали профессора не иначе как Циклопом. В скором времени прозвище Циклоп стало известно и за пределами академии, хотя, разумеется, никто из знакомых никогда не позволял себе обращаться к нему подобным образом.
Тяжелые шаги заставили Матвея Евграфовича обернуться. Глафира Карловна ввела в гостиную двух визитеров и тут же скрылась за дверью.
– Профессор Головацкий, – один из гостей, тот, что был повыше, шагнул вперед с дежурной и, как показалось Матвею Евграфовичу, несколько неестественной улыбкой. – Я приношу свои искренние извинения за беспокойство, но… Мы к вам по делу, Матвей Евграфович. Я бы даже сказал, по делу чрезвычайной важности.
Они были знакомы. Человек, обращавшийся к Головацкому столь почтительно, был не кем иным, как начальником Третьего отделения департамента полиции Кондратием Ксенофонтовичем Буйчиловым. Головацкому не единожды приходилось оказывать Буйчилову содействие в ходе того или иного расследования, как в свою бытность профессором теории правоведения, так и после выхода в отставку.
Второго гостя, маленького сухонького господина в золоченом пенсне, Матвей Евграфович видел впервые, и Буйчилов не торопился представлять своего спутника.
– Прошу садиться, господа, – Головацкий указал на маленький сафьяновый диванчик. – И я слушаю вас самым внимательнейшим образом.
Сам он вернулся в излюбленное кресло, распечатал сигару, пристроил ее во рту и неторопливо чиркнул спичкой. Дог растянулся у ног Головацкого, подозрительно поглядывая на незнакомых ему мужчин.
– Как я уже сказал, Матвей Евграфович, – Буйчилов положил шляпу себе на колено и невольно понизил голос до полушепота, – дело, по которому мы к вам явились, чрезвычайно важное. Государственно важное, Матвей Евграфович…
Головацкий не торопил сотрудника департамента. Покуривая сигару, он время от времени поглядывал своим единственным глазом на сухонького господина в пенсне. Тот же, в свою очередь, с отсутствующим выражением лица рассматривал собственные ногти.
– Вам известно о смерти генерала Корниевича, Матвей Евграфович? – задал, наконец, первый вопрос Буйчилов.
Головацкий разогнал рукой облако душистого дыма.
– Да, я читал об этом. Очень досадный случай, господа. Насколько мне известно, генерал Корниевич являлся весьма крупной политической фигурой. Особенно в свете нынешних событий, – туманно добавил он. – Потеря такого человека невосполнима для России. Да-с… Но что поделаешь…
– А вам известно, по какой причине последовала кончина Корниевича? – перебил профессора Буйчилов.
– В газете писали о сердечном приступе, но я подозреваю…
– Вы правильно подозреваете, – Буйчилов кивнул, и тут же следом за ним кивнул сухонький господин в пенсне. – И в то же время – неправильно.
– Неправильно?
Буйчилов откашлялся.
– Полагаю, мы можем быть откровенны друг с другом, господин Головацкий. Для вас, равно как и для нас, не секрет, что покойный генерал Корниевич был отъявленным кокаинистом. И официальное заключение о его смерти, которое, разумеется, не попало и не могло попасть в средства массовой информации, – передозировка наркотиков. Кокаина. Но это только официальное заключение…
– А есть еще и неофициальное? – кустистые брови Головацкого сошлись в области переносицы.
– Только предположения, – поспешно вклинился сухонький господин в пенсне.
Матвей Евграфович метнул в его сторону короткий взгляд. Сухонький вроде как стушевался и снова опустил глаза. Головацкий взглянул на Буйчилова. Но начальник Третьего отделения и в этот раз проигнорировал своего спутника. Его личность по-прежнему оставалась для хозяина дома инкогнито.
– Предположения относительно чего, осмелюсь спросить? – Матвей Евграфович вновь пристроил сигару во рту.
– Относительно того, что генерал Корниевич мог быть убит.
– Вот как? Убит? А основания? Основания, господа?
Буйчилов резко поднялся с дивана и, заложив руки за спину, стремительно прошелся по комнате. Его начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги поскрипывали при каждом шаге. Головацкий с неудовольствием поморщился. Буйчилов остановился возле окна, чуть отодвинул тяжелую плюшевую портьеру, выглянул зачем-то на улицу и только после этого обернулся к Головацкому.
