Ричард поднял голову и увидел кузину Анну, свесившую вниз две толстые, как канаты, белокурые косы.
— Ричард, — спросила она шепотом, — ты уже слышал?
— Что слышал?
Она подошла к нему, взяла его за руку и потащила за собой в классную комнату, устроенную под самой крышей замка.
— Что, что случилось? — не желая идти с нею, опять и опять спрашивал Ричард. — Ну что? Почему ты не говоришь?
Она все-таки привела его в классную комнату и закрыла дверь.
— Эдуард!
— Эдуард? Он заболел?
— Нет, новый скандал!
— Фу ты! — мгновенно успокаиваясь, выдохнул Ричард. Эдуард никак не мог без скандалов. — Ну, что там еще? Очередная любовница?
— Хуже! Хуже не придумаешь! Он женился.
— Женился? — переспросил Ричард почти спокойно, так это было неправдоподобно. — Не может быть.
— Может. Час назад нам сообщили из Лондона.
— Он не мог жениться, — продолжал настаивать Ричард. — Для короля женитьба дело долгое. Переговоры, соглашения. Не обходится даже без парламента. Почему ты думаешь, что он женился?
— Я не думаю, а знаю, — ответила Анна, раздраженная ею непонятливостью. — Они все там с ума сходят в большом зале.
— Анна! Ты подслушивала?!
— Ах, только без нравоучений, пожалуйста. Мне не надо было очень напрягаться, на том берегу и то, наверное, слышно. Он женился на леди Грей.
— На какой леди Грей? Из Гроуби?
— Да.
— У нее же двое детей, и она совсем старая.
— Всего на пять лет старше. И она очень красивая. Все так говорят.
— Когда это произошло?
— Уже пять месяцев. Они обвенчались тайно в Нортгемптоншире.
— Он ведь собирался жениться на сестре короля Франции.
— Вот. — В голосе Анны Ричарду послышалась сварливая нота. — Мой отец тоже так говорит.
— Да… Трудно ему будет. После всех переговоров…
— Гонец из Лондона сказал, что он в истерике. Чувствует себя дураком. У нее куча родственников, и он их всех ненавидит.
— Он, верно, рехнулся. — Ричард обожал Эдуарда и никогда не сомневался в его правоте. Но эта непоправимая, непростительная глупость говорила о том, что его брат лишился разума. — А как же мама? — Он вспомнил, как стойко выслушала его мать вести о смерти отца и Эдмунда и о близости войска Ланкастеров. Она не плакала, не жалела себя, спокойно отправила их с Георгом в Утрехт, как будто дело шло всего-навсего о поездке в школу. Она могла больше никогда их не увидеть, но заставила себя спокойно, с разумной практичностью заняться сборами. Как она перенесет еще один удар? — Какая глупость! Это же конец.
— Бедная тетя Сисели, — с нежностью произнесла Анна. — Так чудовищно поступить со всеми! Ужасно!
Однако для Ричарда Эдуард все еще оставался непогрешимым. Если Эдуард ошибся, сделал что-то не так, значит, заболел или его околдовали. Ричард был верен брату душой и телом.
Прошло много лет, но все принимающая верность Ричарда осталась неизменной».
Мисс Пейн-Эллис писала о горе Сисели, о ее попытках примирить пристыженного, но счастливого Эдуарда со взбешенным Варвиком, ее племянником. Много слов посвятила она добродетельной прелестнице с золотыми волосами, преуспевшей в том, в чем потерпели неудачу более услужливые красавицы, ее воцарению в Рединг-эбби — к трону ее вел недовольный Варвик, не преминувший оценить многочисленность родни новобрачной, пришедшей поглядеть, как их родственница Елизавета усаживается на королевский трон.
Еще раз Ричард появился в Линне без гроша в кармане, а тут как раз откуда ни возьмись голландское судно, на котором они с Эдуардом и Гастингсом, другом Эдуарда, а также несколькими слугами удрали из города, оплатив проезд плащом Эдуарда на меховой подкладке.
«Варвик в конце концов решил, что не в силах выносить Вудвиллов. Он помог Эдуарду взойти на трон Англии и теперь решил помочь ему сойти с него. Его поддержали все Невиллы и, что почти невероятно, брат короля Георг. Наверняка кто-то подсказал ему, что выгоднее жениться на Изабелле, дочери Варвика и стать наследником половины всех земель Монтегью, Невиллов и Бичампов, чем оставаться преданным брату. Через одиннадцать дней Варвик стал хозяином изумленной Англии, а Эдуард и Ричард месили октябрьскую грязь между Алкмааром и Гаагой.
С этого момента Ричард оттеснен на второй план. Он с Маргаритой оказывается в Бургундии, с той самой «растрепанной» Маргаритой, которая вместе с ним провожала отца, а теперь была герцогиней Бургундской. Добрую, славную Маргариту печалило и пугало (потом многие будут печалиться и пугаться) непонятное поведение Георга, и она — в который раз! — принялась собирать деньги для своих обожаемых братьев».
Увлечение мисс Пейн-Эллис несравненным Эдуардом все же не позволило ей не обратить внимание на то, что корабли, нанятые на деньги Маргариты, снаряжал Ричард, которому в ту пору не было еще восемнадцати лет. Когда же Эдуард, сопровождаемый горсткой людей, уже не в первый раз был настигнут воинами Георга, не кто иной, как Ричард, отправился к нему и именем Маргариты уговорил пропустить их в Лондон.
Впрочем, подумал Грант, вряд ли это было так уж трудно. Георга можно было уговорить на что угодно. Таким он уродился.
Грант еще не успел как следует насладиться «Рейбийской Розой», как ему доставили пакет от Марты с достойнейшим из достойных развлечений, ибо именно так определял историю причисленный к лику святых сэр Томас Мор.
К книге была приложена записка. Знакомый Гранту размашистый почерк.
«К сожалению, сама зайти не могу, очень занята. Кажется, М. М. сдается, и я получу роль леди Блессингтон. В магазинах Томаса Мора нет. Я пошла в библиотеку. Не понимаю, почему никто не пользуется библиотеками. Наверное, думают, что там книги рваные и грязные. Эта чистая и почти новая. Ее дали ровно на четырнадцать дней. Звучит похоже: „Присуждается к…“ Хочется верить, что Горбуну удалось притупить иголки. До скорого. Марта».
Книга действительно была «почти новой», но не новой. Гранту сразу не понравился шрифт, а солидные параграфы едва не испугали. Но он пересилил себя и отважно приступил к штурму первоисточника «по делу Ричарда III».
Опомнился он примерно через час, ощущая странную неловкость, и причиной тому были не новые факты, а неожиданное для Гранта изложение событий.
«Он плохо спал по ночам, долго не засыпал, все время что-то обдумывая, но, бесконечно утомленный заботами, изредка все же забывался дремой. Не знающее покоя сердце то замирало, то бешено стучало в висках, то, мешая дышать, подкатывало к горлу, и тогда у него в голове возникали страшные картины самых гнусных его преступлений».
Все правильно. Но стоило Гранту прочитать, что Томас Мор «узнал сие от постельничего», как на него повеяло запахом сплетни. Самодовольный комментатор, сам того не ведая, заронил в сердце Гранта пока еще слабую симпатию к истерзанному ночными кошмарами человеку. Убийца будто бы возвысился над тем, кто решился писать о нем.
А такого быть не должно.
В самом деле, удивительно. Ну какая неправда может быть в сочинении Томаса Мора, уже четыре столетия почитаемого за свою честность?
Ричард, чей образ воссоздал Томас Мор, был как раз таким, вспомнил Грант, каким он представлялся старшей сестре — человеком с истощенной нервной системой, одинаково способным на великое зло и великое страдание. «Он не знал покоя и тогда, когда чувствовал себя в безопасности. У него были бегающие глаза, одежда монарха прикрывала доспехи воина, из рук он не выпускал кинжал, а выражение лица и любое движение тела выдавали в нем человека, постоянно ждущего нападения».
Потом Грант отыскал драматическую, если не сказать историческую, сцену, которую помнил еще со школы и которую наверняка знают все. Речь о совете в Тауэре, когда Ричард впервые заявил о своих притязаниях на корону. Он вдруг спросил Гастингса, что грозит человеку, замыслившему убийство лорда-протектора. А потом, словно лишившись рассудка, заявляет, что жена Эдуарда и его любовница (Джейн Шор) заколдовали ему руку. В ярости он ударил кулаком по столу, а на самом деле подал сигнал своим вооруженным помощникам, которые ворвались в зал и арестовали лорда Гастингса, лорда Стэнли и Джона Мортона, епископа Илийского. Гастингса выволокли во двор и отрубили ему голову на первой попавшейся колоде, едва дав время исповедаться случайно оказавшемуся поблизости священнику.
