Гладстон жил в прекрасном георгианском доме на Мортлейк-Хай-стрит; окна его огромной гостиной со стороны, противоположной фасаду, выходили прямо на реку. Всего несколько лет тому назад, до встречи с Пайпером, его постоянным обиталищем был крохотный домишко в Холлоуэе. Теперь многое изменилось. Слуга, маленький человек, старающийся не проронить лишнего слова, провел Пайпера в кабинет. Шторы здесь были плотно задернуты. На мольберте у окна стоял ярко освещенный Рафаэль Хэммонд-Берка. Сам Хэммонд-Берк, выглядевший в Лондоне еще мрачней, чем в своем Уорикшире, привез его в столицу на прошлой неделе. Спустя два-три дня один из носильщиков Пайпера тайно доставил картину в Мортлейк-Хаус.
— Ну, Джонстон, — ибо таково было настоящее имя Гладстона, — что вы об этом скажете?
Джонстон улыбнулся.
— Через минуту вы услышите мое мнение. А может, и нет. Все зависит от условий.
— Что значит «от условий»? — устало отозвался Пайпер, отлично понимая, что сейчас снова начнется торговля. Все эти специалисты одинаковы — к такому выводу он пришел уже давным-давно. Среди них нет ни одного, которого нельзя было бы купить. Вопрос только в цене.
Внешность Джонстона полностью противоречила расхожему мнению публики о том, как должен выглядеть искусствовед или музейный работник. Он был на шесть дюймов выше Пайпера и по крайней мере на фут шире в плечах. Пайпер частенько думал, что с Джонстона удобно было бы писать одного из тех мускулистых христиан — посох в одной руке, Библия в другой, — которые решительно шагают куда-то на фоне пейзажей, навеянных «Путешествием пилигрима»[6], и пользуются такой огромной популярностью у не слишком разборчивых потребителей живописи. Или Голиафа до его схватки с Давидом.
— Давайте обсудим условия позже, — сказал Пайпер, не сводя взгляда со «Святого семейства с агнцем» и в который раз поражаясь тому, сколько невинности в глазах взирающего на мать младенца Христа. — Судя по вашим предварительным замечаниям, это подлинник?
— Да, — ответил Джонстон, внезапно сообразив, что этим он может ослабить свою позицию. — Это, несомненно, Рафаэль, — возможно, он написал картину во Флоренции, прежде чем вернуться в Рим. Она упоминается у Вазари и у некоторых других историков. Сами знаете — ничто так не убеждает публику в подлинности картины, как ее почтенное прошлое.
— Так что там насчет условий? — спросил Пайпер с улыбкой. Никогда не ссорься с этими людьми — таков был принцип, которым он руководствовался с самого начала своей деятельности. Никогда не обижай их, ни в коем случае не груби. Не соглашаться — пожалуйста, но грубость обойдется тебе по меньшей мере в пять процентов от общей цены сделки.
— Согласно нашему уговору, — быстро сказал Джонстон, — в обмен на ваши ежегодные выплаты я должен выносить заключение по всем итальянским картинам стоимостью менее десяти тысяч фунтов. Эта, я уверен, стоит гораздо дороже.
— Есть еще путешествия, Джонстон, не забывайте о них, — напомнил Пайпер, пуская в ход один из мелких козырей. Фирма «Декурси и Пайпер» оплачивала регулярные экскурсии Джонстона во Францию и Италию.
— Что вы скажете о двадцати процентах от цены картины? — пошел в атаку Джонстон. — Я имею в виду не ту цену, которую вы за нее заплатите. Я говорю о продажной цене. — Он обещал жене начать торг с этой цифры, но в душе сомневался в успехе.
Пайпер взял лежащую на столе шляпу. Потом он медленно двинулся к двери гостиной.
— Это абсолютно невозможно. Я крайне сожалею о том, что вынужден прервать свой визит и распрощаться с вами. Но вы выдвигаете нереальные требования. Завтра утром я попрошу банк прекратить ежегодные выплаты в ваш адрес.
Пайпер был уже на пороге, но отчего-то не спешил уходить.
Джонстон вспомнил отрепетированный накануне урок.
— Если вы это сделаете, — сказал он, — я объявлю, что ваша картина — подделка. А я — один из ведущих специалистов по Рафаэлю и его школе во всей Европе.
— Если вы действительно объявите, что этот Рафаэль — подделка, мой дорогой Джонстон, — откликнулся Пайпер, по-прежнему не покидая комнаты, — ваша карьера на этом закончится. — Уильям Аларик Пайпер снова устремил взгляд на Рафаэля. — На свете всегда найдутся эксперты, которые установят его подлинность, — грустно сказал он, надеясь, что эти препирательства не осквернят девственной чистоты картины. — Кроме того, — продолжал он, взявшись за ручку двери, — я буду вынужден написать попечителям вашего музея и сообщить им, что один из их самых ценных работников ежегодно получал деньги от торговца произведениями искусства, удостоверяя взамен подлинность его картин. Боюсь, что они немедленно распрощаются с вами. А найти другое подобное место будет нелегко. — Он открыл дверь и сделал шаг в коридор, аккуратно надевая на голову шляпу. — Желаю вам приятного вечера, Джонстон. Мне искренне жаль, что наше сотрудничество, до сей поры столь плодотворное, завершается таким плачевным образом.
— Стойте! Подождите! — Джонстон был повержен. Его жена не предвидела того, что он может потерять не только ежегодные выплаты, но и свое положение в обществе. Он знал, что никогда не посмеет явиться к ней с такими новостями. — Пожалуйста, вернитесь!
Пайпер с неохотой подчинился. Он закрыл дверь, но шляпы не снял.
— Да? — сказал он.
— Я уверен, что мы можем прийти к какому-нибудь другому соглашению относительно Рафаэля, — осторожно сказал Джонстон, надеясь, что пайперовская курица снесла еще не все золотые яички.
Пайпер понял, что пора называть свою цену. Теперь он мог унизить Джонстона в его собственной гостиной. Какой бы соблазнительной ни казалась эта перспектива, он знал, что такое развитие событий плохо отразится на бизнесе. Джонстона следовало поставить на место как можно мягче. Впереди наверняка будут и другие Рафаэли. Впрочем, заветной мечтой Пайпера всегда оставался Леонардо — и если, паче чаяния, его мечта сбудется, снабдить столь чудесную находку официальной печатью одобрения сможет только Джонстон.
— Я полностью согласен с тем, что ваши ежегодные выплаты покрывают лишь картины стоимостью менее десяти тысяч фунтов, — великодушно сказал Пайпер, все еще не торопясь снимать шляпу. Отправляясь сюда, он освежил детали прежнего договора с Джонстоном с помощью своей записной книжки. Никаких официальных документов на этот счет у него не было. Даже переписки с банкирами и юристами, которая могла бы придать их отношениям законную форму, они не вели: это значило бы подвергать себя слишком большому риску. — Так что вы могли бы предложить? — спросил Пайпер, снимая наконец шляпу и бережно кладя ее на стол.
— Может быть, — Джонстон говорил неуверенно, чуть ли не с запинкой, — будет удобнее, если вы сами назовете цифру, от которой мы могли бы оттолкнуться?
Пайпер выдержал паузу. Подойдя к окну, он слегка отодвинул штору и выглянул наружу. Ветер крепчал. Потемневшая река мирно катила свои воды к морю. Пяти процентов, пожалуй, маловато. Может, семь с половиной? Нет — это чересчур большое унижение для Джонстона и отсутствующей здесь миссис Джонстон. Десять? Что и говорить, приличный куш — возможно, целых десять тысяч в карман Джонстона. А если пятнадцать? Он вздрогнул, подумав о том, какую огромную сумму может недополучить фирма «Декурси и Пайпер».
— Что вы скажете, Джонстон… — Он помедлил, снова взглянув на Рафаэля. Джонстона замутило при мысли о том, что ему сейчас придется перенести. — Что вы скажете о двенадцати с половиной процентах от продажной цены? Думаю, это вполне справедливое вознаграждение.
У Джонстона словно камень с души упал. Всего несколько минут назад крах его карьеры казался неминуемым.
— Прекрасно, — ответил он. — И я непременно порекомендую руководству музея предложить вам за эту картину самую достойную цену.
Уильям Аларик Пайпер хлопнул его по спине. Затем мужчины обменялись рукопожатием.
— Великолепно, просто великолепно, — сказал Пайпер. Он знал, что теперь ему предстоит долгая битва за максимальный барыш, построенная на предложениях и контрпредложениях. Он может сказать музею Джонстона, что богатый клиент из Америки предложил ему за картину семьдесят пять тысяч фунтов или около того. Потом он скажет богатому американцу, что музей готов заплатить восемьдесят тысяч. Эта игра будет продолжаться столько, на сколько у него хватит смелости.
Джонстон подумал, что он, наверное, сможет приобрести симпатичную виллу где-нибудь в тосканских холмах. Это позволит держать в узде миссис Джонстон.
Направляясь обратно к железнодорожной станции в надвинутой на глаза шляпе, Пайпер улыбался про себя. Гладстон, он же Джонстон, был главным хранителем отдела искусства Италии и Возрождения Лондонской Национальной галереи. И его услуги — Пайпер невольно усмехнулся — обошлись фирме довольно дешево. При необходимости Пайпер не пожалел бы и двадцати пяти процентов от продажной стоимости картины. Теперь, когда заключение о подлинности Рафаэля было, можно сказать, у него в кармане, он мог сделать Хэммонд-Берку окончательное предложение о покупке. Тридцать тысяч? Тридцать пять? Сорок? Сев в поезд, он поудобнее устроился в уголке отделения и погрузился в мечты о пропавших Леонардо.
