— Доктор! Вы обещали мне помощь! Так помогите, черт побери!
Я не помнил ни о каком обещании, но это было неважно. Режиссер оглянулся и буквально вытолкнул на середину кабинета женщину в длинном сером плаще. Несмотря на коротко остриженные волосы и изможденное лицо, я почти сразу же узнал его жену, госпожу Лизелотту Ландау-фон Сакс. Она выглядела испуганной, но высвободиться из цепкой хватки мужа не пыталась.
— В чем дело? — спросил я. — Что вам угодно, господин Ландау?
— Мне угодно, чтобы вы объяснили этой идиотке, насколько ей противопоказан физический труд! — выпалил он. — Она истощена и больна! Мне угодно, чтобы вы объяснили ей, насколько ее поведение бессмысленно! Понимаете? Понимаете? И насколько пребывание в этом… А, ч-черт, да посмотрите на нее!
На мгновение он показался мне разъяренным папашей, который притаскивает нерадивую дочку к классному воспитателю. Что касается полицейских, то они, по-моему, впервые растерялись или даже оробели. Во всяком случае, ни один из них почему-то не вошел в кабинет следом за г-ном Ландау и не воспользовался дубинкой для пресечения столь вопиющего нарушения порядка. Думаю, их растерянность быстро бы прошла, и режиссеру не поздоровилось бы. Но тут Луиза закрыла входную дверь, что-то шепнув старшему полицейскому, носившему помимо синей униформы белую повязку на рукаве. После этого она повернулась к нам и сказала, обращаясь к режиссеру:
— Вы требуете, чтобы вашу жену отстранили от работы вне гетто? Но это означает перевод на другую норму питания. В то же самое время вы утверждаете, что она истощена, — Луиза скользнула по госпоже Ландау-фон Сакс быстрым, но внимательным взглядом, после чего повернулась вполоборота ко мне. — Доктор, вы можете осмотреть госпожу Ландау?
— Э-э… разумеется, но я не уверен в необходимости, — поспешно ответил я. — Прошу вас, госпожа Ландау… — я указал на окрашенный желтоватой эмалью стул у окна.
— Нет! — сказал вдруг режиссер, вновь хватая жену за руку. — Обойдемся. Черт с вами со всеми! — он толкнул дверь и вышел из кабинета, волоча за собой госпожу Ландау, словно неживую куклу. Женщина за все время не произнесла ни слова. На ее действительно исхудавшем лице не появилось никакого иного выражения, кроме выражения терпеливой покорности. Или покорного терпения.
— Странный господин… — пробормотал я.
— Он всегда был таким, — бесстрастно ответила госпожа Бротман.
До меня не сразу дошел смысл ею сказанного.
— Вы были знакомы с ними? — спросил я.
— С ним, — поправила она. — Была. Очень давно. В другой жизни.
Движимый мне самому непонятным чувством, я выглянул в коридор. Госпожи Ландау-фон Сакс там уже не было — видимо, она все-таки вырвалась от свирепого мужа. Что же до самого Макса Ландау, то он стоял в шаге от кабинета и внимательно смотрел в дальний угол полутемного коридора. Лицо его было напряженным, словно он одновременно пытался что-то — или кого-то — вспомнить. Проследив за его взглядом, я увидел небольшую группу вновь прибывших — четверо мужчин из Марселя. Они о чем-то негромко переговаривались. Никто из них не замечал режиссера, рассматривавшего их с таким любопытством.
Увидев меня, он неожиданно улыбнулся. Улыбка разом смягчила жесткость черт.
— Извините, доктор, — сказал он негромко. — Это все нервы. Перед премьерой у меня всегда так — лучше не попадаться. Могу и по физиономии заехать — просто так… — он вздохнул, нахмурился. — Сейчас пойду просить прощения… А эти господа откуда? — спросил Ландау, подбородком указывая на сидевших в коридоре и еще более понизив голос.
— Новый транспорт. В основном, из Франции, — ответил я.
— Да? Из Франции? — рассеянно повторил он. — А из России у нас никого нет, случайно? — он вдруг засмеялся. — Нет-нет, это я шучу… Из вещества того же, что и сон, мы созданы. Понимаете, доктор? И жизнь на сон похожа, и наша жизнь лишь сном окружена… Да. Понимаете? Шекспир неплохо соображал, какую бы пьесу он мог написать обо всем этом… Только вот — трагедию или комедию? Всего хорошего, доктор… — он заглянул через мое плечо в кабинет. — Всего хорошего, госпожа Бротман! — и быстрой, подпрыгивающей походкой, вышел из медицинского блока.
Я проводил его взглядом, затем посмотрел на группу новеньких. Трое смотрели на входную дверь, только что захлопнувшуюся за странным типом. И только одного, уже известного мне господина Леви, столь невнятно предупрежденного марсельским комиссаром полиции о перемене в судьбе, похоже, нисколько не интересовал Макс Ландау. Он смотрел на меня, и в глазах его читалось желание вернуться к разговору, прерванному полицейским. Я спешно вернулся в кабинет и плотно прикрыл дверь. Мы возобновили удручающе однообразный осмотр, ход которого был прекращен бурным вторжением. Еще через четыре часа, когда на улице стояла уже глубокая ночь, все, наконец-то закончилось.
— Луиза, — сказал я, — вы меня действительно выручили. Не знаю, удалось бы мне справиться с нынешним нашествием. Как я могу вам выразить свою благодарность? — эти слова в наших обстоятельствах звучали по меньшей мере горькой иронией — если не издевкой.
Фарфоровое лицо медсестры тронула легкая улыбка, у глаз собрались тонкие морщинки, похожие на трещинки.
— Это не так трудно сделать, — сказала она. — Пригласите меня в театр, доктор Вайсфельд. Сегодня. На премьеру «Венецианского купца».
И я вспомнил, что приглашен на спектакль самим постановщиком.
— Кстати, — сказала госпожа Бротман. — Входной билет стоит десять бон. Вы ведь давно не получали боны.
Расчетные боны Брокенвальда представляли собою прямоугольные листки не очень плотной бумаги, достоинством пять, десять и двадцать условных марок, «геттомарок», как они назывались. Причудливым образом в орнаменте сочетались имперский орел, свастика и шестиконечная звезда. Листки были заверены печатью комендатуры и факсимиле коменданта. Их получали только работающие заключенные. За десять геттомарок можно было купить дополнительный паек в одном из трех специальных продовольственных пунктов или выпить суррогатный кофе в единственном кафе, находившемся на улице короля Фридриха.
Я был в некоторой растерянности. Луиза расстегнула сумочку, висевшую на вешалке рядом с пальто, и протянула мне две бумажки бледно-коричневой окраски. Но я не успел их взять. Послышались быстрые шаги, распахнулась дверь и на пороге вновь возник Макс Ландау.
— Тысячу извинений, доктор, пригласил вас на премьеру, а пригласительные билеты вручить забыл. Вот, прошу вас. И для вас, фрау Луиза
Сунув нам по картонному квадратику с названием спектакля и вписанными от руки местами, он исчез так же внезапно, как появился.
— Ну вот, — госпожа Бротман улыбнулась. — Все устроилось как нельзя лучше. Я принимаю ваше приглашение, доктор Вайсфельд. Вы не передумали?
Факт открытия драматического театра меня не очень удивил. Тем более, что я вспомнил: разговоры о том велись довольно давно. К тому же, спорадически возникали разовые, если можно так выразиться, труппы — в том числе и детские. Старожилы — таких, разумеется, немного — утверждали, что была в Брокенвальде и оперная труппа. Распалась по причине отсутствия музыкальных инструментов — еще до моего появления здесь.
Словом, я отправился на премьеру — хотя и не без чувства некоторого внутреннего дискомфорта. Во-первых, мне не понравился г-н Ландау. Во-вторых — мне не понравился его выбор пьесы для первого спектакля. В нынешних обстоятельствах он показался мне то ли вызывающим, то ли, напротив, слишком уничижительным. Третье обстоятельство связано было с моей помощницей Луизой Бротман. Мне почему-то казалось, что ее предложение вместе пойти в театр отнюдь не являлось экспромтом. Я то и дело вспоминал сказанное ею: «Он всегда был таким…» Она знала Макса Ландау в прежние времена? Насколько хорошо? Насколько близко?.. Поймав себя на том, что эти мысли то и дело вертелись в голове на протяжении всего пути от двери больничного блока, где мы встретились через час после окончания работы, и до театра, я даже растерялся. Боже мой, подумал я, неужели я ревную? Это показалось мне самому такой дикостью, что не вызвало даже смеха.
Луиза выглядела чуть более оживленной, чем днем. На ее лице время от времени появлялось выражение ожидания.
— Не думал, что вы театралка, — заметил я.
— Я тоже не думала, — ответила г-жа Бротман с легкой улыбкой. — Но надо же хоть как-то отвлечься от всего остального, вы не находите? Почему бы не с помощью театра? Тем более, все, что делает Макс Ландау, всегда было весьма талантливо. Вернее, все, что он делал когда-то. Помню, в Вене его спектакли произвели фурор — он приезжал с театром несколько раз, кажется, впервые — в тридцатом году, осенью… Мы с подругой не пропустили ни одной постановки, а «Бурю» я смотрела дважды.
