Я просила нашего друга объяснить, что все это значит, но он молчал, настаивая на том, что я должна точь-в-точь записать это пророчество и передать его видение тебе. Он говорил так, словно с нами может что-то произойти, но я заверила его в том, что Папа крепко держит страну в своей руке. Мои слова его нисколько не успокоили, и я провела в тревоге всю ночь. О, мой драгоценный, я крепко тебя обнимаю, я никому не позволю прикоснуться к твоей сияющей душе. Я целую, целую и еще раз целую и благословляю тебя, и ты меня всегда понимаешь. Надеюсь, скоро ты приедешь ко мне.
Твоя женушка».
Это письмо написала Александра Федоровна, последняя российская императрица. Она на протяжении десятилетий вела дневник, как и ее супруг, Николай II. Эти записи впоследствии позволили проникнуть в самые сокровенные тайны императорского двора. После казни царской семьи в Екатеринбурге было обнаружено свыше семисот писем. Лорд читал выдержки из дневников и почти все письма. Недавно появилось несколько книг, в которых они были воспроизведены дословно. Лорд знал, что «нашим другом» Николай и его жена называли Распутина — они опасались, что за перепиской следят. К сожалению, непоколебимую веру царской четы в Распутина не разделял никто.
— Так глубоко погружен в раздумья, — произнес по-русски чей-то голос.
Лорд поднял взгляд.
Перед столом стоял пожилой мужчина. Бледный, со светло-голубыми глазами, впалой грудью и веснушчатыми запястьями. Ото лба уходила огромная залысина, желтоватая шея усыпана пушком седеющей щетины. Лорд вспомнил, что видел этого мужчину изучающим архивы — он был одним из немногих, кто работал здесь так же напряженно, как и сам Лорд.
— На самом деле я на какое-то время вернулся в тысяча девятьсот шестнадцатый год, — ответил Лорд по-русски. — Читать эти документы — все равно что путешествовать во времени.
Пожилой мужчина улыбнулся. Лорд прикинул, что ему под шестьдесят, а то и побольше.
— Полностью с вами согласен. Это одна из причин, почему я люблю сюда приходить. Напоминание о том, что было когда-то.
Тотчас же почувствовав родственную душу, Лорд встал и приветливо улыбнулся.
— Меня зовут Майлз Лорд.
— Мне известно, кто вы такой.
Лорда захлестнула волна подозрительности, и он непроизвольно осмотрелся по сторонам.
Собеседник, похоже, уловил его страх.
— Уверяю вас, господин Лорд, вам нечего опасаться с моей стороны. Я просто уставший историк, которому захотелось немного поболтать с человеком схожих интересов.
Лорд несколько успокоился.
— Но откуда вы меня знаете?
Мужчина усмехнулся.
— Вы не в особом почете у женщин, работающих в этом хранилище. Им не по душе, что ими командует какой-то американец…
— К тому же чернокожий?
— К сожалению, наша страна не слишком прогрессивна в вопросе равенства рас. Народ у нас светлокожий. Однако к вашим рекомендациям приходится относиться уважительно.
— А вы кто такой?
— Семен Александрович Пашенко из Московского государственного университета.
Мужчина протянул руку, и Лорд крепко ее пожал.
— А где тот господин, что сопровождал вас в предыдущие дни? Кажется, он юрист. Мы с ним обменялись парой фраз, встречаясь между стеллажами.
Лорд хотел солгать, но решил, что лучше сказать правду.
— Сегодня днем он был застрелен на Никольской улице. Заказное убийство.
На лице историка отразилось потрясение.
— Я видел что-то такое по телевизору. Просто ужасно.
Он покачал головой.
— Если ничего не предпринять в самое ближайшее время, эта страна погубит сама себя.
Лорд уселся и предложил Пашенко сесть рядом.
— Вы имели к этому какое-то отношение? — спросил профессор, опускаясь на стул.
— Я там был.
Об остальном Лорд умолчал.
— Этот ужас ни в коей мере не передает, кем и чем является русский народ. Наверное, вы, жители цивилизованного Запада, считаете нас варварами.
— Вовсе нет. Каждое государство переживает подобные периоды. У нас в Штатах было нечто похожее во время освоения Дикого Запада и в двадцатых — тридцатых годах прошлого столетия.
— Но я думаю, нынешняя ситуация в России — это нечто большее, чем просто детская болезнь.
— Последние несколько лет выдались для вас особенно тяжелыми. Плохо было даже тогда, когда правительство в России еще держалось. Ельцин и Путин хоть как-то старались поддержать порядок в стране. Но сейчас, когда сохранилось лишь жалкое подобие власти, остался шаг до полной анархии.
Пашенко кивнул.
— К несчастью, для моей родины в этом нет ничего нового.
— Вы ученый?
— Историк. Всю жизнь я посвятил изучению нашей любимой матушки-Руси.
Лорд усмехнулся, услышав это древнее выражение.
— Смею предположить, какое-то время ученым вашей специальности пришлось сидеть без дела.
— Увы. У коммунистов был собственный взгляд на историю.
Лорд вспомнил фразу, которую где-то когда-то прочитал: «Россия — страна с непредсказуемым прошлым».
— Значит, вы преподавали?
— Да, на протяжении тридцати лет. Я видел их всех. Сталина, Хрущева, Брежнева. Каждый наносил стране какой-то свой, особенный вред. То, что произошло, — великий грех. Но даже сейчас мы никак не хотим расстаться с прошлым. Люди по-прежнему каждый день выстраиваются в длинную очередь, чтобы пройти мимо тела Ленина.
Пашенко понизил голос.
— Кровавый мясник, которого почитают как святого. Вы обратили внимание на цветы у памятника перед входом в это здание? Какая мерзость!
Лорд решил очень осторожно подбирать слова. Пусть сейчас посткоммунистическая эпоха, которой вскоре суждено стать эпохой возрождения царизма, сам он по-прежнему оставался американцем, и полномочия для работы ему выдало шаткое российское правительство.
— Что-то подсказывает мне, что, если завтра по Красной площади пойдут танки, все, кто работает в этом архиве, встретят их с радостью.
— Эти люди ничем не лучше уличных попрошаек, — угрюмо подтвердил Пашенко. — Они хранили секреты вождей, а взамен получали хорошую квартиру, лишний кусок хлеба, несколько дополнительных дней к летнему отпуску. Нужно работать и зарабатывать все своим трудом, разве не на этом держится Америка?
Лорд не ответил. Вместо этого он сам спросил:
— Что вы думаете о Царской комиссии?
— Лично я голосовал за. Разве с царем может быть хуже?
Лорд давно пришел к выводу, что это самая распространенная точка зрения.
— Нечасто можно встретить американца, который так хорошо владеет русским языком.
Лорд пожал плечами.
— Россия — потрясающая страна.
— Вы давно интересуетесь нашей родиной?
— Я начал читать про Петра Великого и Ивана Грозного с детства.
— И вот теперь вы работаете в составе Царской комиссии. Вам предстоит творить историю.
Пашенко указал на разложенные на столе листы.
— Вижу, это довольно старые документы. Они из закрытого архива?
— Я обнаружил их всего пару недель назад.
— Я узнаю почерк. Вот это письмо написала Александра Федоровна. Все письма и дневники она писала на английском. Русский народ ее ненавидел, потому что она была урожденная германская принцесса. Лично я всегда считал подобную ненависть совершенно безосновательной. Императрице выпала трагическая судьба быть непонятой.
Решив, что знания этого русского ученого могут оказаться полезными, Лорд протянул ему лист бумаги. Пашенко внимательно прочитал письмо, а когда закончил, сказал:
— Александра Федоровна была витиевата в своих писаниях. Здесь еще довольно скромно изложено. Они с Николаем написали друг другу множество романтических писем.
— Мне очень грустно изучать их. Я чувствую себя так, словно вторгаюсь в чужую тайну. Недавно я читал о казни царской семьи. Наверное, этот Юровский был настоящим дьяволом.
— Сын Юровского утверждал, что его отец всегда сожалел о своей роли в этой трагедии. Но кто может сказать правду? Целых двадцать лет после расстрела царской семьи Юровский читал большевикам лекции о той кровавой расправе, гордясь тем, что сделал.
Лорд протянул Пашенко записку, написанную Лениным.
— Взгляните вот на это.
Медленно прочитав документ, он сказал:
— Определенно, это написал Ленин. Я хорошо знаком и с его почерком, и со стилем. Любопытно.
— Вот именно.
У Пашенко зажегся взгляд.
— Конечно же, вы не верите в рассказы о том, что двоим членам царской семьи удалось остаться в живых после расстрела в Екатеринбурге?
Лорд пожал плечами.
— Тела Алексея и Анастасии не найдены и по сей день. А теперь вот это.
Пашенко усмехнулся.
— Воистину, американцы подозрительная нация. Во всем им мерещится заговор.
