– У меня жена есть, – хрипло сказал Иван Дмитриевич.
Истошный вопль донесся из-за двери.
– Он меня цапнул! – орал поручик. – Он! Приятель ваш! Путилин!
Иван Дмитриевич выскочил в гостиную.
– Признавайтесь! – бросился к нему поручик. – Это же вы меня укусили! Что молчите? Вы или не вы?
– Или, может быть, князь фон Аренсберг, – сказал Певцов.
– Вот вам! Видали? – поручик показал ему кукиш. – Хотите русского офицера козлом отпущения сделать? Перед австрияками выслуживаетесь?
– Послушайте, поручик, – примирительно проговорил Певцов. – Скрыться от нас вы все равно не сумеете. Ступайте-ка в батальон, успокойтесь, обдумайте свое положение. Я подожду здесь.
– Черта с два дождетесь меня!
– В таком случае я приду за вами сам.
– С лестницы спущу! – пообещал поручик.
– Я приду не один… Рукавишников!
Жандармский унтер с шашкой на боку вырос у порога.
– А я, – распалился поручик, – подниму взвод моих молодцов!
– Не советую, – сказал Иван Дмитриевич.
– Ага! – обернулся к нему поручик, потрясая прокушенной ладонью. – Так вы нарочно оставили мне эту метину? Подлец! – Он с лязгом обнажил шашку и двумя ударами крест-накрест рубанул перед собой спертый воздух. Затем снес верхушку лимонного деревца в кадке. – Защищайтесь!
– Чем? – Иван Дмитриевич спокойно наблюдал эти воинственные экзерсисы. Он чувствовал себя надежно защищенным собственной безоружностью.
Обогнув стол, за которым сидел потерявший дар речи Певцов, поручик с разбегу притиснул к стене Рукавишникова, левой рукой вырвал у него из ножен шашку и через всю гостиную метнул противнику. Но Иван Дмитриевич даже и не подумал ее ловить. Он вбежал в спальню, захлопнул за собой дверь и встретил испуганный взгляд Стрекаловой.
– У вас же револьвер есть, – напомнила она.
Поручик уже держал в каждой руке по шашке. Одну из них он хотел насильно всучить своему врагу, чтобы иметь законное право шарахнуть его другой. Он пнул дверь, а когда отскочил назад, намереваясь ударить в нее грудью, Иван Дмитриевич предупредил:
– Осторожнее! У меня револьвер.
Опомнившись, Певцов мигнул Рукавишникову, они вдвоем сзади навалились на поручика, отняли шашки, заломили ему руки за спину.
Опасность миновала. Иван Дмитриевич вышел из осады:
– Что, брат? Видишь, каково за носы хвататься!
– Подлец! – поручик зычно харкнул, собирая слюну. Но Рукавишников успел пригнуть ему голову, и плевок попал не в лицо Ивану Дмитриевичу, а на носок сапога.
– Можно его в чулане запереть, – посоветовал прибежавший на шум камердинер. – Там окон нет.
Втроем – Иван Дмитриевич в этом не участвовал – они поволокли поручика по коридору, но запихать его в чулан оказалось не так-то просто.
– Иуды! – кричал он, цепляясь пальцами за косяки. – Куда вы меня?
Певцов сопел и не отвечал. Дальнейший разговор пока не имел смысла.
Тем временем Иван Дмитриевич вернулся в спальню.
– Не огорчайтесь, – Стрекалова ласково погладила его по плечу. – Потом пошлете ему вызов… Вы что, подозреваете этого офицера?
– Нет. У нас свои счеты.
Он испытывал некоторую неловкость, но не перед поручиком – тот сам виноват, а потому что время для сведения личных счетов было неподходящее.
– Я прилягу, – Стрекалова откинулась на подушки, ничуть не стесняясь его присутствия, словно то, что она посулила, уже произошло. – Потом пошлете ему вызов. Бедненький! Я видела, каких трудов стоило вам удержаться и не вступить в поединок.
– Да, – пробормотал Иван Дмитриевич.
– Значит, жизнь нужна вам, чтобы уличить убийцу? Или я не права? Ну, не отвечайте, не надо. В таком деле обязательства только мешают. Дайте мне вашу руку… У Людвига тоже были короткие пальцы, А у графа они тонкие, длинные и желтые, как лапша… Я хочу остаться здесь одна. Вы идите, идите. – Она с нежностью перекрестила его и отвернулась к стене.
Стемнело. В гостиной Иван Дмитриевич подкрутил фитиль лампы, пламя вспыхнуло ярче, завоняло керосином, тень от» качнувшегося абажура пробежала по фарфоровым наядам на полке. Показалось, будто все они разом сделали книксен, приветствуя вошедшего Певцова.
– Дайте вашу руку, – весело насвистывая, сказал он. – Дело кончено!
– Вы так считаете?
– Кончено, кончено! Ишь, за простаков нас держал. Купить хотел своей откровенностью. Весь, дескать, на виду,ешьте меня с маслом… Гогенбрюк! Гогенбрюк! – передразнил поручика Певцов. – Настоящий фанатик! И похоже, немного умом тронутый. В чем решил вас обвинить! А?
– А вдруг я его и укусил?
– Вы? – Певцов захохотал. – Теперь можно шутки шутить. Кто, кстати, эта особа в спальне?
– Она любила князя…
– Весомая женщина! И как он ладил с такой?
– Прекратите, ротмистр! – вскинулся Иван Дмитриевич.
– Да будет вам! Давайте лучше условимся о доле каждого из нас в этом деле. Подозрения ваши, улики мои. Согласны?
– Скорее уж наоборот.
– Пускай так, – Певцов легкомысленно отнесся к этому уточнению, не вникая в суть. – Надо бы отметить удачу. У князя найдется, я полагаю, что-нибудь горячительное. Он и по этой части был не промах. – Певцов пошарил в буфете, достал початую бутылку хереса и две рюмки. – Прошу к столу! Покойник только рад был бы угостить нас по такому случаю.
Иван Дмитриевич к своей рюмке даже не прикоснулся, а Певцов выпил, чокнувшись с отражением в буфетной дверце и сказав при этом:
– По-гусарски!
Иван Дмитриевич вспомнил, что жандармские офицеры пслучают самое высокое в армии жалованье – не то по гусарскому, не то по кирасирскому окладу, и рассердился: было бы за что! Дармоеды!
– Пейте, – усмехнулся Певцов. – Или думаете, что он не признается? Это я беру на себя. Таким людям главное, чтобы их подвиг оценили. Они же в мученики норовят. Скажешь им: я лично ваш порыв уважаю, но закон… И готово дело. Падки, черти, на понимание. Только нужно дать ему перебеситься. Слышите? – Из чулана долетали глухие удары. – Фанатики, они всегда признаются. Боев, например, уже признался.
– Как? Этот болгарин? Не может быть!
– Признался как миленький, – подтвердил Певцов. – Но теперь это не имеет значения.
– То есть как? – растерялся Иван Дмитриевич.
– Преступник схвачен, – важно проговорил Певцов, подливая себе еще хересу, – и я могу раскрыть вам мой метод. Зная политическую ситуацию в Европе и на Балканах, я предвижу отдельные частные события, в которых эта ситуация проявляет самое себя…
На улице было уже совсем темно. Газовый фонарь у подъезда потух, лишь крошечный синий мотылек бессильно трепетал крылышками над горелкой. Погасли окна Преображенской казармы, гвардейцы легли спать без дежурного.
– Я был честен с этим болгарином, – рассказывал Певцов. – Я вел себя как джентльмен. Я сказал ему: «Может быть, вы и не виноваты. Вполне допускаю…» Я объяснил ему политическую ситуацию в Европе: России нельзя ссориться с Веной сейчас, когда скоро наверняка придется воевать с турками. Трения между нашими державами на руку султану. Нам труднее будет протянуть руку помощи болгарским единоверцам. Да, я был с ним откровеннее, чем Шувалов с государем. Я сказал: «Хотек уже отправил депешу императору Францу-Иосифу. Мы задержали ее на телеграфе. Но, увы, только до завтрашнего утра. Убийца должен быть найден сегодня. Завтра будет поздно. Депеша уйдет в Вену, последствия ее непредсказуемы. Если вы, мой друг, действительно любите свою многострадальную родину, долг патриота призывает вас взять вину на себя… Агнцы одесную, – сказал я ему, – а козлища ошую!»
– И что Боев? – Иван Дмитриевич навалился грудью на стол, вино переплеснулось через край рюмки. Он знал ответ, но хотел услышать его из уст человека, который скляночку с грибами, конечно, отвергнет, а живую душу возьмет и не поморщится.
– Согласился при условии, что мы выдадим его за турка.
– Он-то молодец! А вы? Хватит совести принять такую жертву?
– Совестливый человек может оказаться бессовестным гражданином, – заметил Певцов. – Но это дело прошлое, потому и рассказал. Слава богу, не понадобится. Забудем…
–
* * *
В это время Шувалов, извещенный Певцовым о поимке преступника, отослал дежурного офицера в австрийское посольство, к Хотеку, а сам готовился отбыть в Миллионную: все обстоятельства дела удобнее было выяснить на месте. Хотек собрался быстро, оба графа выехали одновременно.
На карете у посла висел фонарь желтого цвета, у Шувалова – с синеватым отливом. То есть огонь в них был одинаков, но стекла разные. Кареты катили по городу, два огонька – золотой и синий – приближались один к другому, чтобы встретиться возле двухэтажного дома в Миллионной.
Посла сопровождал казачий конвой, без которого Хотек теперь никуда не выезжал. Один казак скакал впереди кареты, двое – сзади, есаул – сбоку, у дверцы. Сабли наготове, на вершок выдвинуты из ножен. Грозно обрамляют лица темные башлыки.
