Испытующе глядя ему в глаза, парень на ощупь вытянул сигарету и спросил:
– Тебя, отец, никто не обижает?
Слово «отец» в таких случаях всегда расстраивало, но сейчас даже оно потонуло в мгновенном облегчении.
– Разве что теща, – сказал Жохов.
– Если кто обидит, скажи. Разберемся, – пообещал парень, чиркая громадной стальной зажигалкой.
Он затянулся, выпустил дым и, сочтя, видимо, что исполнил долг благодарности, удалился в сторону метро. Пока его овальная фигура не скрылась за углом, Жохов смотрел ему вслед, колеблясь, не окликнуть ли. В идеале этот мордастый мог оказаться авторитетным членом какой-нибудь группировки и взять к себе под крышу. Новый мир был очень хорошо забытым старым, все помнившие его умерли тысячу лет назад. Осталось предание о том, как добрый пастушок вынес из лесного пожара обыкновенную гадюку, а она обернулась всемогущей царицей змей.
В тамбуре подъезда Жохов бесшумно отшелкнул наборный замок, прислушался. Тихо, но это не значит, что там никого нет. Со всеми предосторожностями поднялся к себе на этаж, вошел в квартиру. Тут же зазвонил телефон. Ираида Ивановна высунулась из своей комнаты:
– Тебя. Весь вечер названивают.
До этого Хасан звонил трижды и упорно заводил разговор про комнату, но в последние два вечера, когда соседки звали к телефону, в трубке не было уже ничего, кроме молчания. Сейчас, как вчера и позавчера, там стеной стояла тишина. Жохов тоже молчал, вдруг на том конце провода не то к микрофону поднесли будильник, не то микрофон – к стенным часам.
Отдаленное глухое тиканье подействовало с неожиданной силой. Впервые стало по-настоящему страшно. Он долго не решался положить трубку, наконец положил, постаравшись сделать это предельно мягко, словно тот, с будильником, мог оценить его деликатность и расценить ее как покорность судьбе.
У себя в комнате Жохов зажег свет, разделся и встал с сигаретой у окна. В этой позиции ему обычно хорошо думалось, но сейчас нужно было или открыть окно, или погасить люстру, а то мешало сосредоточиться его же собственное отражение в стекле. В ушах продолжало тикать. В голове прокручивалась единственная фраза: «Пора делать перебивку перфокарт».
Он снова щелкнул выключателем. В темноте зеленым гнилушечным пятном проступил китайский череп, висевший на нитке под люстрой. Покрытая фосфоресцирующим составом пластмасса отдавала впитанный свет. Игрушка была куплена в подарок Лельке, но теща завопила, что фосфор, радиация.
В тишине опять взорвался телефон. Один звонок, второй, третий, четвертый. Соседки сидели по своим комнатам. Он решил не брать трубку, но не выдержал и взял. Звонил Гена.
– Слушай, – одышливо сказал он, – я, кажется, нашел покупателя.
– Для Караваева?
– Нет.
Сказано было так, что Жохов сразу все понял.
Вечером, пока Шубин работал, жена уложила сына и, сев за рояль, вместо колыбельной негромко начала петь ему на мотив «Старинной французской песни» из «Детского альбома» Чайковского:
Три брата уходили искать по свету счастье,
Сестра их проводила в путь далекий.
Три брата не боялись невзгоды и ненастья,
И каждый брат пошел своей дорогой.
Первый – на восток, второй – на юг,
Третий на запад пошел искать удачу.
И каждый говорил: «Пусть моя сестра не плачет,
Вернусь домой со счастьем, не иначе».
Кому принадлежат слова, жена не знала. Имена авторов чего бы то ни было не задерживались у нее в памяти. Шубина это всегда бесило, но тут она чувствовала свою глубинную правоту и могла не бояться его гнева. Песня, за которую он когда-то ее полюбил, должна была быть анонимной, чтобы считаться частью соединившей их стихии.
6На завтрак Жохов изжарил себе яичницу из трех яиц без желтков. После того как Гайдар отпустил цены, ежеутренние медитации стали непозволительной роскошью, он уже не мог каждый день по сорок минут ни о чем не думать и скоро опять начал просыпаться с горечью во рту. Как у многих, кто вырос на Урале и с детства пил воду малых рек, отравленную большой металлургией, у него был застарелый холецистит. Яйца были ему противопоказаны, хотя без желтков представляли собой все-таки меньшее зло, чем пельмени, служившие им альтернативой. Желтки он вылил в стакан, а стакан поставил на стол к Ираиде Ивановне. Соседки получали их по очереди.
В начале одиннадцатого Жохов спустился во двор и зашагал в сторону площади Маяковского. На нем была куртка под замшу, на голове – грузинского производства черная шапочка с жирным трилистником на отвороте. Спортивная сумка через плечо выглядела как фирменная, если бы не алая пума у нее на боку. Воздушной размытостью очертаний она обнаруживала контрафакт.
Мартовское солнце и весенний авитаминоз кружили ему голову. Сворачивая за угол, он не заметил, как от группы вкладчиков «Чары», с утра тусовавшихся во дворе, отделился и последовал за ним потертый малый в коричневой кожаной куртке с погончиками. Лохматая собачья шапка нависала над его напряженно-значительным лицом, какие бывают у тайных пьяниц и людей с большим опытом послушания. Независимая походка тоже выдавала в нем человека, привыкшего подбегать на свист.
Время было судьбоносное. Голос судьбы мог прозвучать в любом месте и в любую минуту, поэтому иногда Жохов останавливался, читая расклеенные на стенах и водосточных трубах объявления. На уровне глаз ими была покрыта любая поверхность, тяготеющая к вертикали. Там, где их пытались содрать, они лепилась особенно густо и бесформенно, как нарастающее на ранах дикое мясо. Все вокруг что-то продавали или куда-то зазывали, чтобы продать право на продажу того, что сами продать не могли.
Жохов высматривал объявления с ключевым словом «куплю». Такие попадались нечасто и касались в основном золота, икон, орденов и медалей. Однажды он оборвал и сунул в карман бумажный хвостик с номером телефона, владелец которого интересовался аммонитами и трилобитами. Обычно эти бумажки лежали там без применения, пока не превращались в труху, но иногда какая-нибудь оборачивалась реальным шансом. Все так перепуталось, что ископаемые моллюски могли найтись по соседству с ванадием, сахарным песком или узбекскими халатами.
С Геной встретились у кинотеатра «Москва». Зашли во двор, Жохов достал из сумки прозрачную папочку.
– Тут вся документация. Смотреть будешь?
– А нужно? – спросил Гена.
– Необязательно, просто отдашь им в комплекте. Тут результаты металлоанализа и заключение завлабораторией. Все на фирменных бланках, с печатями. Адрес и телефон указаны. Поедут они туда или позвонят, их дело. Наше дело – предоставить им такую возможность.
Жохов извлек листок другого формата, чем остальные.
– Это справка о ценах на Лондонской бирже за последние два года. Динамика отрицательная, но для нас роли не играет. Покажешь им, чтобы они имели представление, что мы в курсе. Когда я подключусь, у них уже будет точка отсчета.
– В смысле цены?
– Естественно. Потом можно будет ее снизить, но они должны знать, что настоящая нам известна. Сейчас никто не знает, кто за кем стоит, безопаснее для начала просить реальную цену.
Гена сосредоточенно кивал. Идти с ним на первую встречу Жохов не собирался. Успеется, пускай отработает свой процент.
Под бумагами лежал маленький полиэтиленовый пакетик со щепотью металлических опилок внутри.
– Тоже им отдашь, – велел Жохов. – Анализ могут сделать сами, это их право. Не поверят нашей лаборатории, пусть ищут свою.
Он вручил пакетик Гене. Тот с сомнением покачал его на ладони.
– Что-то они легкие.
– Какие есть. Удельный вес пять и двести сорок пять.
– А если они сами захотят взять пробу на анализ?
– Да ради бога! Напилим при них.
– Чем?
– Напильником.
Простота этой операции Гену разочаровала. Ему, видимо, казалось, что бесценный диск должен быть твердым, как алмаз.
– Завтра вечером я тебе отзвоню, – пообещал он, укладывая папку в свой дипломат.
Двинулись к метро. По дороге Жохов провел небольшой инструктаж:
– Своего телефона им не давай и с домашнего не звони, у них может быть определитель номера. Место встречи назначай сам. Разговаривай с ними только на улице, во дворы не заходи, в машину не садись. Потом проверь, нет ли хвоста. В метро это проще всего. Зайдешь в вагон, а перед тем как двери закроются, выскочишь обратно на платформу. Если за тобой кто-то выскочит, ты его засечешь.
– И что тогда?
– Как-нибудь уйдешь, не маленький. Машину поймаешь. Больше с ними не связывайся, ну их к черту.
– Все будет нормально, я чувствую, – сказал Гена. – Всегда чувствовал, что ничего не будет, а сейчас совсем другое чувство.
Он пошел в метро, а Жохов свернул на Садовое и через десяток шагов открыл тяжелую, как в бомбоубежище, железную дверь под вывеской турагентства. Маленький офис, куда его пропустил охранник в камуфляже, был увешан фотографиями турецких пляжей, многоярусных отелей, окаймленных ядовито-голубыми бассейнами, и доступных горнолыжных курортов с уходящими вверх подъемниками, в которых ехали веселые лыжницы в темных очках. Эти красоты располагались на уровне глаз, а выше и ниже, в меньшей степени востребованные клиентурой, охотничьи замки стояли на зеленых холмах, алела черепица, античные руины белели на фоне пронзительно-желтой балканской сурепки. Снято было как-то так, что во всем ощущались покой и мгновенная полнота жизни. С прошлого года два эти состояния души для Жохова существовали порознь.
