И вот перед ним Олсуфьев в походной форме.
Безбородко обрадовался: сама судьба наградила его громоотводом.
Месяца три назад была напечатана в парижской газете коротенькая заметка:
ВОР ИЗДЕВАЕТСЯ!
Господин, не пожелавший себя назвать, предложил национальной библиотеке приобрести у него рукопись Аристотеля, которая при таинственных обстоятельствах исчезла в 48 году из дворца русского императора. Запрошенная продавцом цена была так велика, что для ее выплаты потребовалась санкция господина министра. Министр санкционировал расход, но продавец не появился больше в стенах библиотеки.
Рукопись Аристотеля опять ушла в подполье!
Эту заметку перепечатали и петербургские газеты.
Старший по столу, полковник Елагин, произнес первый традиционный тост за здравие царя; дальше следовали тосты за царицу, наследника… и круг здравиц замкнулся тостом за тех, кто не вернется.
Офицеры были уже порядком навеселе.
Безбородко знал, что вот сейчас, когда кончились здравицы, развяжутся охмелевшие языки: посыплются колкие намеки, насмешки и, конечно, в первую очередь, примутся за тех, кто увильнул от похода. Надо, пока еще возможно, воспользоваться громоотводом.
Безбородко поднял бокал и вызывающе обратился к Олсуфьеву:
— Выпьем за того господина, который пытался в Париже продать мою рукопись!
— Пей, если ты с ним знаком, — пренебрежительно ответил Олсуфьев.
— Неужто не хочешь выпить за свое здоровье?
Олсуфьев, хотя и был уже изрядно пьян, понял смысл безбородкинского тоста. Он схватил со стола бутылку, замахнулся…
Тут раздался властный окрик Елагина:
— Встать, господа офицеры!
Офицеры вскочили.
— Отвечать всем! — предложил Елагин. — Какой день наступает после понедельника?
— Вторник! — ответили офицеры хором.
— После вторника?
— Среда!
— После среды?
— Четверг!
— Садитесь, господа!
Когда все сели, полковник продолжал:
— Капитан Безбородко, что вы хотели сказать поручику Олсуфьеву?
— Только то, что рукописью, которую он взял у меня, торгуют… тор-гу-ют, — с ехидством закончил он.
— А при чем тут поручик Олсуфьев? — не повышая голоса, продолжал Елагин. — Кто-то украл рукопись…
— Кто-то на ней наживается, — подхватил Безбородко.
— Вот оно что, — растягивая слова, произнес Елагин. — Поручик Олсуфьев, вы слышали? Капитан Безбородко, видимо, нуждается в деньгах. Он ведь в Петербурге остается, а здесь жизнь не дешевая. — Последние слова Елагин произнес откровенно издевательским тоном.
— Понимаю, господин полковник, — отозвался, смеясь, Олсуфьев. — Господа! Я уплатил капитану Безбородко десять тысяч рублей за рукопись. Этого мало, оказывается. Сколько еще выдать? На прокорм. Учитывая дороговизну!
— Хватит с него!
— Прибавь сотню на бедность!
Громоотвод не сработал: офицеры смеялись над ним, над капитаном Безбородко! Даже Тимрот, который также был в походной форме, хотя все знали (от Елагина.) что Тмин-в-рот едет на фронт не воевать, а штатным наблюдателем III отделения, — даже этот жандарм в гвардейском мундире издевательски орал:
— Прибавь сотню!
Кушелев-Безбородко, пошатываясь, вышел из-за стола.
Часть четвертая
ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
В старом Берлине Кенигрецерштрассе была застроена только с одной стороны; с другой стороны шумели деревья Тиргартена. Дома на этой улице были такие же серые и скучные, как и во всем околотке, но добротнее, и стояли они привольно: не плечом к плечу, а с разбивкой, отделяясь друг от друга цветниками и зарослями сирени.
Берлин еще не был в то время столицей Германии, но заносчивые пруссаки уже считали себя рулевыми немецкой нации.
На этой Кенигрецерштрассе обитали истые пруссаки — те особые «человеки», которые выводились в имениях Восточной Пруссии точно так, как в инкубаторах выводят мясистых и яйценосных леггорнов, те «человеки», которым с детства внушали, что они рождены господами.
В майский полдень 1858 года перед домом номер двенадцать на Кенигрецерштрассе остановилась карета. Из нее вышла молодая женщина, за нею — Григорий Кушелев-Безбородко. Он стал полнее, густые усы сообщали его лицу солидность не по возрасту. Последним вышел из кареты мальчонка лет четырех.
Из дома выбежал старик в лакейской ливрее.
— С приездом, ваши сиятельства, — произнес он предупредительно. — Ее сиятельство графиня ждет ваши сиятельства с нетерпением. И особенно вас, граф Александр, — добавил он еще более теплым голосом, отвесив особый поклон мальчику.
Впрочем, старый лакей из вежливости или из чрезмерного усердия сильно преувеличивал: графиня Блохвиц встретила гостей более чем сдержанно — едва улыбнулась племяннице, а на мальчика посмотрела с удивлением и сказала на плохом французском языке:
— Граф Александр пошел ростом в Блохвицев. Анмари, — перешла она сразу на немецкий, — комнаты для вас приготовлены.
На этом церемония встречи приехавших из Петербурга родственников и закончилась. Лакеи вносили вещи. Анмари с сыном направились в сторону винтовой лестницы.
— Наш друг граф Альвенслебен очень интересуется вами, — сказала графиня, оставшись наедине с Безбородко.
— Альвенслебен? — Безбородко удивился. — Ваш начальник полиции? Что ему от меня нужно?
— Этого я не знаю, но после того, как я сказала ему, что вы будете здесь проездом в Париж, он дважды к нам заезжал специально из-за вас.
— Непонятно, тетушка. Зачем я мог понадобиться начальнику вашей полиции?
— Мы с Дитрихом гадали тоже, но ни до чего додуматься не смогли. Дитрих уверен, что граф Альвенслебен действует по требованию вашей жандармерии. А впрочем, поговорите с Дитрихом сами, он будет скоро дома.
Кушелев-Безбородко был озадачен: ушел из жизни Николай I; закончилась Крымская война; безгласная, мертво лежавшая Россия начала постепенно оживать; ушел в небытие и Дубельт; но на здании у Цепного моста осталась вывеска со зловещей надписью: «III отделение собственной Его величества канцелярии», — и русская жандармерия тут как тут!
Политических грехов Безбородко за собой не знал, но мало ли что может взбрести в голову наследникам Дубельта!
По квартире разнесся резкий звон колокольчика. Безбородко вышел в коридор. Лакей открыл дверь, появился генерал граф Дитрих фон Блохвиц. Он вошел, гремя шпорами, затянутый в перехваченный широким серебряным поясом зеленый мундир, а на голове черная, лакированная каска с острым наконечником и огромным орлом поверх сводчатого козырька.
— Рад вас видеть, милый дядя, в добром здравии.
— Блохвицы сохраняют здоровье до самой смерти — такова порода. — Граф отдал лакею каску, вошел в гостиную и уселся. — Как там у вас мой братец Тео? Хотя он у вас не Тео, а Тимофей, и не просто Тимофей, а еще Тимофей Харитонович. Как он там, этот Тимофей Харитонович, себя чувствует? Получил наконец корпус?
— Ему предложили корпус в Польше, но он отказался. Не хочет уезжать из Петербурга.
— И правильно делает: лучше командовать дивизией на виду у царя, чем корпусом в отдалении. А у вас как дела? Когда получите полк? Ведь вы в звании полковника уже!
— Не дают.
— Надо подтолкнуть!
— Увы, некому, милый дядя.
В словах Григория Безбородко прозвучала горечь обманутой надежды.
Генерал переменил тему:
— Как Анмари? У нас, у Блохвицев, девушки в тугой упряжке ходили, а братец мой избаловал свою дочку. Слишком много давал ей воли. Нелегко вам с ней?
— Ничего, привыкаем друг к другу.
— Сын как?
— Растет.
Тут генерал придвинул свой стул вплотную к стулу Безбородко и голосом заговорщика спросил:
— У вас перед отъездом из Петербурга каких-либо неприятностей с жандармами не было?
— Нет…
— Из ваших знакомых никто не арестован? — Никто…
— Но жандармы имеют основания быть вами недовольными? Вспомните, племянник, не было ли у вас в прошлом чего-то такого, что могло бы только теперь раскрыться?
После короткой паузы Безбородко ответил:
— Десять лет назад была одна история, но моя роль в ней была чисто созерцательная.
Генерал расстегнул серебряный пояс и швырнул его на диван.
— Тогда, племянник, я ничего не понимаю. Вами интересуется наш начальник полиции, а полиция наша интересуется иностранцами только тогда, когда этого требует иностранное государство.
— Тетя Тильда говорила мне об этом, и, если честно признаться, я озадачен.
Генерал принялся расстегивать мундир.
— Не надо вешать носа! Ничего, выпутаемся! Альвенслебен наш друг. Сейчас приглашу его, и мы поговорим по-солдатски!
Граф Альвенслебен не состоял ни в близком, ни в отдаленном родстве с графом Блохвицем, но они были похожи друг на друга, как два оловянных солдатика, отлитые в одной форме: длинноногие, широкоплечие, с квадратными лицами, пушистыми усами, бесцветными глазами.
