Рахманов выпустил дым:
— Они все это говорят.
Помахал рукой перед лицом, разгоняя клубы:
— Все эти жены, матери, сестры сами не знают, кто возвращается к ним с войны в облике близкого им человека. Пожалуйста, не думайте, что в моем лице вы столкнулись с равнодушной машиной, это совсем не так. Я говорю сейчас с вами как человек, и мне неспокойно и тревожно. Мой опыт подсказывает мне, что таких прискорбных случаев, как с корнетом, скоро будет еще много. К сожалению.
На лице полковника Рахманова мелькнула, однако, не тревога, а нетерпение — на место человека уже заступал офицер, и этого офицера ждали другие дела. Мурин понял это и поспешил свернуть разговор. Он оперся руками на подлокотники, выжал тело вверх, ловко подставив здоровую ногу, подтянул ущербную, встал:
— Что ж. Благодарю за прямоту. Всего хорошего.
— Иного не мыслил, — полковник поклонился. — Я могу вам еще чем-то быть полезен, ротмистр?
— Я могу с ним сам поговорить?
— Не стану препятствовать. Скажите адъютанту, что я распорядился пропустить вас к арестованному, он выправит вам нужную бумагу. Будем надеяться, вам как другу этот оболтус расскажет, как все случилось. Прощайте.
Но Мурин задержался:
— Простите. Не понял.
— Прошу прощения?
— Вы сказали, что надеетесь, что он мне все расскажет.
— Да. Боюсь, ничего, кроме надежды, у меня нет. Как это случилось и почему, я не знаю.
— Как так? Ведь вы его арестовали. Слышали очевидцев.
— Никто ничего не видел и не слышал.
— Игра уже была окончена?
— Напротив, в самом разгаре. Полна коробочка. Лакеи, прислуга, банкометы, игроки, буфетчики. Дым коромыслом.
— Не может быть, чтобы никто ничего не заметил.
— Вижу, вы не игрок, — ухмыльнулся полковник. — Когда шарик скачет по кругу или банкомет мечет банк, сама судьба решается, в горле сухо, сердце стучит, все взгляды прикованы к столам. Весь мир становится этим самым шариком или заветной картой.
— Нет, — покачал головой Мурин. — Я не игрок.
Полковник мечтательно подкрутил ус:
— Да… Тут хоть по голове хлопнут, ничего не заметишь.
— Как же все обнаружилось?
— Лакей отправился в буфетную. В страхе побежал позвал буфетчика. Буфетчик сам струхнул, побежал к господину Катавасову. Тот явился, тотчас велел запереть буфетную и послал слугу в кавалергардский полк.
— За вами.
— За мной. Когда мы с дежурными адъютантами прибыли, господин Катавасов отомкнул дверь, и я увидел истерзанное убийцей тело. И самого убийцу. Он был так пьян, что я сперва подумал, что там два мертвеца. Только что дышал, вот и вся разница. Привели его малость в чувства, а он только: не знаю, не помню.
В дверь деликатно постучал и тотчас просунулся адъютант, показал Рахманову что-то глазами, тот кивнул, махнул рукой.
— Простите, дорогой Мурин, дела. В общем, не помнит он ничего. Может, это не так. А может, и так. Беспамятство по пьяни — обычное дело.
— Обычное… — машинально повторил Мурин.
— Боюсь, в этом деле все — обычно. Вы вот качаете головой, вы еще молоды. А я уже не удивляюсь ничему. Хоть мне по-человечески и жаль мальчишку, но вина корнета кричит, как библейские камни.
— Почему его держат не на гауптвахте? Почему отвезли в крепость?
— Война. Дисциплину в армии требуется поддерживать особенно твердо. Государь и великий князь, который командует гвардией, сейчас крайне строги в отношении офицеров, каковы бы ни были обстоятельства, а тут еще такое — убийство!..
Стук в дверь повторился, на сей раз менее деликатно. Мурин поспешно поблагодарил полковника за время, которое тот уделил ему, и за разрешение посетить арестованного.
— Не смею вас задерживать, ротмистр.
Мурин вышел в приемную.
Адъютант при его появлении учтиво приподнялся. Сам Мурин был мелкой сошкой, но его брат — нет, и хороший адъютант не мог не придавать значения таким нюансам. Мурин передал распоряжение полковника, при имени Прошина юноша не изумился, не нахмурился, а невозмутимо взял перо и бумагу. Мурин смотрел, как перо скользит, выписывая слова. Адъютант наклонил лист, стряхивая песок, которым посыпал написанное, чтобы скорей подсохли чернила. На вид ему было лет двадцать.
— Вы с ним знакомы? — спросил Мурин. — С Прошиным.
— Как все в полку знакомы, не больше. Ужасное несчастье.
— Что он за человек?
— Я его знаю поверхностно. К тому же он отправился в действующую армию, а я был здесь. Мы несколько месяцев не видались.
— Какое об нем мнение в полку?
Юноша пожал плечами. Скосил глаза на лист, дунул, постучал краем о стол.
— Малый честный. Что еще можно сказать?
— Много чего о человеке можно сказать. Он застенчивый или наглый? Смирный или буйный? Задиристый или ровного нрава? Много ли пьет? В долгах или нет? Любим ли товарищами?
Юноша задумчиво принялся сгибать лист, выглаживая его ногтями. Он все делал аккуратно, и сам был такой чистый, аккуратный. Мурин невольно засмотрелся на его розовые овальные ногти, они были отполированы и напоминали маленькие морские ракушки. Но не стоило судить по ним. Юноша служил адъютантом, с мозгами и наблюдательностью у него, скорее всего, был порядок.
— Крайностей я в нем не приметил. Дурного не слыхал. Пил, как все. Куролесил, как все. Играл, это да, но кто не играет? Ссор не припомню. Про долги не знаю. Поэтому думаю, что тоже серединка на половинку. Никаких громких историй или проказ. И вдруг на тебе. Немыслимо! Кровь, повсюду! Настоящее изуверство.
— Откуда вы знаете про кровь повсюду? Вы были с полковником там, когда его арестовали?
Юноша вскинул глаза с прелестными ресницами, стал медленно краснеть.
— Нет. С полковником были ночные дежурные. Они уже сменились.
«А молву пустить успели, — подумал презрительно Мурин. — Болтливые бабы».
— А кто дежурил ночью?
— Березов и Шухов.
Адъютант протянул Мурину опрятный конверт:
— Прошу.
И внезапно добавил:
— Так забавно! Оба — большие любители бильярда. Настоящие ку-ку. Каждый вечер стучат киями у Шухова на квартире. Большая Морская, в доме Чаплиных.
Как все хорошие адъютанты, он обладал способностью быстро соображать, не говоря лишнего. Мурин поэтому тоже воздержался от ненужных слов, подмигнул только, чтобы показать, что сообщение понял, и вышел.
На войне то и дело кого-то убивали и кто-то был убит. Но в мирной, партикулярной жизни Мурин ни разу не сталкивался с преступлениями. Буза, дуэли, шутки, которые оканчивались на гауптвахте, пока семейство посаженного не отыщет нужные рычаги, чтобы похлопотать, замолвить слово, заступиться, это да, это сколько угодно. Но настоящее преступление! Мурин никогда в жизни не видел тюрьму. И только когда караульный с сивыми усами провел его коридором равелина, остановился у двери, сунул массивный ключ в замочную скважину, отпер, толкнул: «Извольте, ваше благородие… Господин ротмистр, к вам посетитель», и Прошин поднял лохматую голову, — только тогда Мурин понял, насколько его представление о тюрьме было почерпнуто из французских и английских романов.
— Мурин! — cипло поприветствовал узник.
Кандалов на нем не было. Чулки на щиколотках собрались гармошкой. Сапоги стояли в углу, свесив набок голенища.
Это была опрятная светлая комнатка. Бедная, но сухая и чистая. На кровати шерстяное покрывало. На столе — чернильница с пером. Блестел медный умывальник. Менее всего ей соответствовали сам Прошин — опухший с бодуна, небритый, да сивушный дух, который он источал всеми порами. Графин на столе был пуст: корнета мучила жажда. Комната была такой узкой, что Мурин и Прошин стояли друг напротив друга, точно собирались танцевать кадриль. Оба молчали.
Караульный протянул руку между ними, не глядя ни на того, ни на другого, взял за горло пустой графин, качнул им:
— Ну-с, схожу пополню.
Мурин был благодарен ему за деликатность.
Когда он вышел, Прошин неловко указал:
