– Очень плохо. У меня дома в Шлактензее есть прекрасный сад с собственным полем для игры в крокет. Кто-нибудь из вас умеет играть в эту игру?
– Нет, – ответили мы одновременно.
– Это интересная игра, кажется, она очень популярна в Англии. Напоминает мне современную Германию. Законы – это ворота, через которые надо провести людей с различной степенью принуждения. Но никакого движения не может быть без деревянного молотка, крокет – самая подходящая игра для полицейского.
Небе задумчиво кивнул, а Гейдриху, казалось, самому очень понравилось это сравнение. Он разговорился. Вкратце остановился на тех вещах, которые он ненавидел – масонах, католиках, свидетелях Иеговы, гомосексуалистах и адмирале Канарисе, возглавлявшем Абвер, немецкую военную разведку, – и долго распространялся о том, что любит играть на фортепиано и виолончели, фехтовать, рассказал нам о своих любимых ночных клубах и о своей семье.
– Как вы знаете, в новой Германии все направлено на то, чтобы остановить разрушение семьи и создать нацию, единую по крови, – подчеркнул он. – Положение постепенно изменяется. Например, сейчас в Германии осталось двадцать две тысячи семьсот восемьдесят семь бродяг, на пять с половиной тысяч меньше, чем на начало года. Больше заключается браков, больше рождается детей, вполовину стало меньше разводов. Конечно, вы можете спросить меня: почему вопросы семьи так важны для партии? Что ж, я вам отвечу. Все дело в детях. Чем лучше будут наши дети, тем прекраснее окажется будущее Германии. Так что, если что-то угрожает нашим детям, мы должны действовать быстро.
Я достал сигарету и стал прислушиваться к его словам. Кажется, он наконец переходит к делу. Мы остановились у садовой скамейки и сели, причем я оказался между Гейдрихом и Небе, словно куриная печенка на бутерброде с черным хлебом.
– Вы не любите сады... – Гейдрих задумался. – А детей? Вы любите детей?
– Детей я люблю.
– Это хорошо, – похвалил он. – Я выскажу мое собственное, личное мнение: нам необходимо любить их и делать то, что мы делаем, даже те вещи, которые кажутся нам неприятными, иначе мы не сможем выразить нашу человеческую сущность. Вы понимаете, что я имею в виду?
Я был не совсем уверен, что понял его, но тем не менее кивнул.
– Могу я быть откровенным с вами? – спросил он. – Можно вам довериться?
– Конечно.
– По улицам Берлина гуляет маньяк, господин Гюнтер.
Я пожал плечами:
– Наверное, какой-нибудь хулиган.
Гейдрих резко покачал головой.
– Нет, я говорю не о каком-нибудь штурмовике, избившем старого еврея. Я имею в виду настоящего убийцу. За четыре прошедших месяца он изнасиловал, убил и изувечил четырех немецких девушек.
– Однако в газетах об этом ничего не было.
Гейдрих засмеялся.
– Газеты печатают только то, что мы им разрешаем, а на эту историю наложен специальный запрет.
– Из-за Штрейхера и его антисемитской газетенки эти убийства могут приписать евреям, – сказал Небе.
– Именно так, – ответил Гейдрих. – Мне меньше всего хочется, чтобы в этом городе вспыхнул бунт против евреев. Такие вещи оскорбляют мое чувство общественного порядка. Они оскорбляют меня как полицейского. Когда мы захотим очистить нашу страну от евреев, мы это сделаем надлежащим образом, не вмешивая в это дело толпу. Есть также и коммерческие соображения. Недели две назад какие-то идиоты в Нюрнберге решили разрушить синагогу. Та, на которую они напали, была застрахована в Немецкой страховой компании. Пришлось выплатить тысячи марок, чтобы удовлетворить иск. Так что, сами понимаете, расовые беспорядки наносят большой вред бизнесу.
– А почему вы мне об этом рассказываете?
– Я хочу, чтобы этот сумасшедший был пойман, и как можно скорее, Гюнтер. – Он сурово посмотрел на Небе. – Как это часто бывает в Крипо, один человек, еврей по национальности, уже сознался, что это он совершил эти убийства. Однако, когда было совершено последнее убийство, он почти наверняка находился под стражей, так что, скорее всего, он их не совершал, а просто слишком рьяные работники полиции нашего дорогого Небе перестарались.
Но вы, Гюнтер, не размахиваете расовым или политическим топором, чтобы напугать их. И, что более существенно, у вас большой опыт в расследованиях такого рода дел. Ведь это вы поймали Гормана, не так ли? Кажется, это было десять лет назад, но все еще помнят об этом деле. – Он замолчал и взглянул мне прямо в глаза – ощущение не из приятных. – Другими словами, я хочу, чтобы вы, Гюнтер, снова вернулись в Крипо и постарались поймать этого психа, пока он еще кого-нибудь не убил.
Я выкинул окурок сигареты в кусты и поднялся. Артур Небе смотрел на меня безо всякого выражения, словно он был не рад желанию Гейдриха вернуть меня в полицию и тому, чтобы расследование возглавил именно я, а не кто-то из его людей. Я закурил другую сигарету и подумал какое-то время.
– Есть же другие полицейские, черт возьми! – произнес я. – Например, тот, который поймал Кюртена, Дюссельдорфского Зверя? Почему бы не пригласить его?
– Мы уже проверили то дело, – сообщил Небе. – Похоже, что Петер Кюртен сам сдался полиции. Да и нельзя сказать, чтобы это было очень удачное расследование.
– И что же, больше никого нет?
Небе покачал головой.
– Вот видите, Гюнтер, – сказал Гейдрих. – Мы снова возвращаемся к вам. Честно говоря, я сомневаюсь, чтобы во всей Германии нашелся лучший сыщик, чем вы.
Я засмеялся и покачал головой.
– Очень хорошо. Просто отлично. Вы произнесли замечательную речь о детях и семье, генерал, но, конечно, мы оба прекрасно знаем, что вы держите информацию об этом деле в секрете из опасения, что все увидят: современная полиция – сборище дилетантов, ничего не смыслящих в своем деле. Это уронит и их, и ваш престиж. И вы хотите, чтобы я вернулся, совсем не потому, что я такой уж хороший сыщик, а потому, что все остальные – плохие. Современное Крипо в состоянии расследовать только два вида преступлений – нарушение чистоты расы и распространение анекдотов о фюрере.
Гейдрих улыбнулся, как побитая собака, но глаза его сузились.
– Вы что, отказываете мне, господин Гюнтер? – спросил он без всякого выражения.
– Я хотел бы вам помочь, действительно хотел. Но вы выбрали плохое время. Понимаете, я только что узнал, что вчера ночью был убит мой напарник. Можете считать меня старомодным, но я хотел бы найти того, кто это сделал. При обычных обстоятельствах я передал бы дело ребятам из комиссии по расследованию убийств, но, принимая во внимание то, что вы мне сейчас сказали, это бы ни к чему не привело, не так ли? Они додумались до того, что обвинили меня в его убийстве, так что, кто знает, может, они заставят и меня подписать признание, тогда уж мне ничего не остается, как работать на вас, чтобы избежать гильотины.
– Естественно, я слышал о смерти господина Штальэкера. – Он снова поднялся. – И конечно, вам хочется навести кое-какие справки. Если мои люди смогут вам чем-нибудь помочь, невзирая на их дилетантство, смело обращайтесь к ним. Тем не менее допустим на минуту, что это препятствие устранено, что вы тогда ответите?
Я пожал плечами.
– Допустим, что я откажусь. Означает ли это, что я лишусь своей лицензии частного сыщика?
– Естественно.
– Разрешения на ношение оружия, водительских прав?
– Без сомнения, мы отыщем какой-нибудь предлог...
– Тогда, вероятно, я вынужден принять ваше предложение.
– Отлично.
– При одном условии.
– Говорите.
– На все время расследования я получаю чин криминалькомиссара, и мне будет позволено вести следствие так, как я посчитаю нужным.
– Минуточку, – вмешался Небе. – А чем вам не нравится ваш старый чин инспектора?
– Если не принимать во внимание разницу в зарплате, – сказал Гейдрих, – Гюнтер, без сомнения, стремится к тому, чтобы как можно меньше зависеть от вмешательства высших чинов. Он, конечно, совершенно прав. Ему нужен этот чин для того, чтобы преодолеть предубеждение, с которым, можно не сомневаться, встретят его возвращение в Крипо. Мне следовало подумать об этом самому. Я согласен с вашим условием.
Мы направились назад во дворец. За дверью офицер СД протянул Гейдриху записку. Он прочитал ее и улыбнулся.
– Ну разве не совпадение? – улыбнулся он. – Похоже, мои некомпетентные полицейские отыскали человека, который убил вашего напарника, господин Гюнтер. Интересно, говорит ли вам о чем-нибудь имя Клауса Херинга?
– Штальэкер наблюдал за его квартирой, когда его убили.
– Хорошие новости. Только в эту бочку меда попала ложка дегтя – этот Херинг покончил жизнь самоубийством. – Гейдрих посмотрел на Небе и улыбнулся. – Наверное, нам лучше съездить туда и посмотреть, как ты думаешь, Артур? А то господин Гюнтер подумает, что мы все это подстроили.
Всегда очень трудно сформулировать впечатление от вида повешенного – в нем есть что-то гротескное. Высунутый распухший язык, напоминающий третью губу, выпученные, похожие на шары, глаза, как у собаки, участвующей в гонках, – все это влияет на ваше восприятие. Кроме того, что Клаус Херинг никогда бы не выиграл приза местного дискуссионного клуба, о нем мало что можно было сказать. Разве только, что ему было около тридцати, худощавый, волосы светлые, довольно высок – отчасти из-за своего страшного «галстука».
