– Допустим, а грабитель не мог скрыться через черный ход?
– Нет. Я проверял – дверь черного хода была закрыта на засов. Отпереть ее снаружи невозможно.
– Вы говорили, на входной двери тоже засов? Ну что ж… Получается, что Ольга Николаевна сама впустила своего убийцу. Когда он сделал свое черное дело, как пишут в романах, то ушел тем же путем. Кстати, – задумчиво добавила Амалия, – ему вовсе не обязательно было встречаться с вами на лестнице. Он мог и подняться наверх, к примеру. Впрочем, я надеюсь, что нам удастся прояснить этот момент.
– Нам? – только и мог вымолвить пораженный Чигринский.
– Ну, это я так, – неопределенно отозвалась его собеседница. – Разумеется, вести следствие буду я, но без помощников в таком деле не обойтись. – Она изучающе посмотрела на Чигринского. – Вы уверены, что никому в целом свете не могло прийти в голову убить Ольгу Николаевну?
– Никому, – твердо ответил композитор.
– Вот и прекрасно, – неизвестно к чему заключила Амалия. Она оглянулась на позолоченные часы, мирно тикавшие на камине. – Сегодня вы ночуете у меня. Впрочем, может быть, вы хотели бы прежде поужинать?
Тут Дмитрий Иванович возмутился.
– Сударыня, – пропыхтел он, – простите, если я буду слишком откровенен, но… с какой стати мне оставаться у вас?
– А вы не догадываетесь? – осведомилась его собеседница, и в ее глазах вспыхнули и погасли золотые искры.
– Нет, – честно ответил Чигринский.
– Если целью неизвестного преступника было бросить тень на вас, замарать и уничтожить во мнении общества, – будничным тоном объяснила Амалия, – то теперь, после убийства, он вряд ли остановится. Следовательно, вам, мне и вообще всем на свете будет спокойнее, если вы будете находиться здесь, среди людей, которые не допустят, чтобы с вами случилось что-то плохое.
– Госпожа баронесса, – в некотором изумлении промолвил Чигринский, – как бывший офицер… нет, не то… словом, я не позволю себя запугать… и вообще я никого не боюсь. Вы понимаете меня?
– Я понимаю, что вам грозит опасность, – спокойно отозвалась Амалия, – и не только вам, но и, возможно, другим людям, которые с вами связаны. Впрочем, я предлагаю поговорить об этом завтра, когда кое-что прояснится.
Чигринский насупился.
– А что, собственно, может проясниться? – проворчал он.
– К примеру, кто входил в дом незадолго до вас, – сказала Амалия. – И другие моменты. А пока на вашем месте я бы как следует поразмыслила, нет ли у вас серьезного врага. Такие господа не возникают из ниоткуда – должна быть причина. – Она поднялась с места. – Так что насчет ужина, Дмитрий Иванович? Мне распорядиться?
– Вы слишком добры, госпожа баронесса, – пробурчал композитор. – Но я… По правде говоря, я слишком устал, и вообще… – Он оглянулся на фигуру на диване, накрытую белым покрывалом. – Боюсь, после сегодняшнего мне кусок не полезет в горло.
– Тогда идемте, – сказала Амалия. – Я покажу вам вашу комнату.
Внутренне бунтуя, Дмитрий Иванович последовал за баронессой – а что, собственно говоря, ему еще оставалось делать?
Они поднялись на второй этаж, прошли по коридору (Чигринский на ходу сообразил, что его ведут в дальнее крыло дома) и внезапно оказались в просторной комнате с высоким потолком и с расписными светлыми панелями на стенах. Вдоль окон стояло множество экзотических растений, но вовсе не они привлекли внимание композитора и не они являлись причиной того, что он застыл на месте как вкопанный, не веря своим глазам.
Посреди комнаты стоял зеленый рояль.
Да, да, вы не ошиблись – именно зеленый, нежнейшего салатового оттенка, с резными ножками. Не черный, не коричневый, не белый – что Чигринский еще как-то мог понять – а зеленый, поймите, зеленый, как салат, и вдобавок расписанный крупными цветами. На боках красовались гирлянды желтых тюльпанов, роз и ромашек, на верхней деке – цветущие ветви вишни, сирень и нарциссы, на крышке, закрывающей клавиши – колокольчики и ирисы, и между всеми этими диковинными нарисованными букетами порхали бабочки.
Дмитрий Иванович был человек стойкий к ударам судьбы, и в этот день он мог выдержать даже состояние внутренней немоты, когда ему не удавалась ни одна музыкальная фраза, даже убийство любимой женщины, в которой он души не чаял, – но зеленый рояль его добил. С точки зрения композитора, было чистым издевательством превращать музыкальный инструмент в раскрашенную игрушку, чтобы она лучше гармонировала со стоящими неподалеку пальмами, и с этой минуты он окончательно уверился в том, что его спутница – человек непредсказуемый и опасный.
– Ваша комната будет рядом, – сказала Амалия. – На случай, если вам вздумается помузицировать…
Чигринский попытался себе представить, как он сядет за зеленый рояль, разрисованный цветочками, и содрогнулся.
– Здесь вы можете играть в любое время, – добавила радушная хозяйка. – Эта комната устроена так, что отсюда ничего не слышно, и вы никому не будете мешать.
Дмитрий Иванович поторопился пробормотать приличествующие случаю слова благодарности, но вид у него был настолько несчастный, что Амалия забеспокоилась и на всякий случай спросила, хорошо ли он себя чувствует и не нужен ли ему врач.
– Не беспокойтесь, госпожа баронесса, – кротко промолвил Чигринский. – Со мной все хорошо, благодарю вас.
Однако он все же выдохнул с облегчением, когда они оставили позади комнату с зеленым монстром и оказались в довольно милой спальне, обставленной мебелью красного дерева. И Чигринскому стало значительно лучше, когда он разглядел, что картина на стене тоже изображает море, как у него – впрочем, море в особняке на Английской набережной явно было нарисовано куда более опытным живописцем.
– Я вас оставлю, – сказала Амалия. – Если вам что-нибудь понадобится, зовите горничную. Звонок рядом с кроватью.
И она удалилась, оставив Дмитрия Ивановича в размышлениях, победитель он или пленник, повезло ему или он погиб окончательно из-за того, что этим вечером ему встретилась баронесса Корф. Впрочем, после зеленого рояля измученный композитор уже не ожидал от своей хозяйки ровным счетом ничего хорошего.
Ночь Чигринский провел неспокойно – то ему снилось, что он убегает от кого-то, то сам он, напротив, гнался за кем-то, кто был убийцей (во сне композитор точно знал это) и упорно отворачивал свое лицо, чтобы Дмитрий Иванович его не признал. Все испортил зеленый рояль, который вылетел откуда-то и стал путаться под ногами. Но в конце концов все устроилось, потому что Чигринский сел на рояль, и они полетели следом за преступником. Как это часто бывает во сне, тот, за кем они гнались, куда-то бесследно исчез. Рояль загремел клавишами, поверхность его пошла волнами, и Дмитрий Иванович проснулся в холодном поту.
Особняк спал, и всюду царила густая, плотная, как вата, тишина. Чигринский повернулся на кровати, вздохнул, закрыл глаза – и тотчас вспомнил все, что случилось вчера. Но по прошествии времени он обрел способность относиться к происшедшему более взвешенно и потому сейчас не ощутил ни ужаса, ни укола тоски.
Итак, кто-то убил Оленьку, и убил, как сказала баронесса Корф, чтобы бросить тень на него, Чигринского. Может такое быть? Конечно, может, хоть на первый взгляд и кажется неправдоподобным.
Далее, сама баронесса Корф по какой-то причине решила принять в Чигринском участие и пообещала провести собственное расследование. Это, положим, было совершенно невероятно, потому что такие вещи не случаются даже в романах, но если хозяйка решила его выгородить, то что именно она могла предпринять?
Чигринский раздумывал над этим до того, что у него даже начал ныть висок, но в конце концов пришел к выводу, что хозяйка позовет на помощь неизвестного ему Александра Богдановича и передаст следствие в его руки, предварительно поставив условием, чтобы композитора не беспокоили. Дмитрий Иванович был слишком русским человеком, чтобы не знать, что законы Российской империи как бы действительны для всех, но в то же время для некоторых людей, стоящих высоко, они вовсе не обязательны. Коротко говоря, его самого вполне устроило бы, если бы закон закрыл глаза на его действия и оставил его в покое – тем более что сам он, как отлично известно читателю, никого не убивал.
Однако Чигринский понимал, что заступничество баронессы Корф вряд ли окажется бескорыстным, что чем-нибудь за него придется платить, и неприязненно предвидел, что теперь ему придется до скончания своих дней по первому требованию хозяйки ездить на благотворительные концерты и играть для людей, которые в музыке смыслят не больше, чем сам он, допустим, в разведении репы.
«А впрочем, – невесело помыслил Дмитрий Иванович, – что мне остается, если я больше не смогу сочинять? Перейду уж тогда в исполнители, в самом деле…»
Но от этой мысли ему стало совсем нехорошо. Он заворочался в постели, то закрывая, то открывая глаза, и наконец решил подняться, не зная сам хорошенько, для чего.
