– А вы уверены, что этот рисунок сделан именно до убийства, а не после? – усомнился Ардашев.
– Безусловно! Мы же ведем журнал наблюдений за пациентами и скрупулезно отмечаем их поведение в течение суток. Запись об этом рисунке сделана именно 23 июня – в пятницу. – Нервно попыхивая папиросой, медик продолжил: – Само собой разумеется, я стал просматривать хронику его поведения и вот что отыскал: на Петров Пост 6 июня, то есть за два дня до смертоубийства, в Цандеровском институте он нарисовал вот что… – Словно факир он вновь извлек такой же сложенный лист и положил на стол. На нем красовалась цифра 10 и красное сердце, пронзенное стрелой. – Что скажете?
– Интересно и даже загадочно. Однако я по собственной инициативе убийства не расследую. Мне приходится делать это только для оправдания своих клиентов, ошибочно обвиненных в совершении преступлений.
– Да-да, я читал об этом. Но я готов оплатить вам все ваши услуги по раскрытию этой тайны. Или, если хотите, как врач, я прошу вас защитить моего пациента, на которого упадет подозрение если не в самих злодеяниях, то, по крайней мере, в соучастии, стоит мне сообщить об этом в полицию. А я, как вы понимаете, обязан это сделать. Больше того – весь медицинский состав может оказаться под следствием. Любому же ясно, что без помощи сторожа, служащих, надзирателей или врачей умалишенный не сумел бы покинуть больничных стен. Выходит, кто-то ему помогал? Но кто и зачем? А что, если тут чей-то посторонний сговор и нас хотят опорочить? Да только от одной этой мысли кровь в моих жилах стынет, точно при стоградусном морозе. Поверьте, я очень дорожу репутацией больницы и потому прошу вас, уважаемый Клим Пантелеевич, отыскать истину. А деньги, деньги я приготовил. – Психиатр выудил из бокового кармана плотно набитый конверт и положил на стол. – Здесь три тысячи рублей. – Слегка смутившись, он добавил: – Я, естественно, понимаю, что сумма не бог весть какая. Я слышал, ваши гонорары несравненно выше…
– Не будем вдаваться в обсуждение моих доходов, – прервал врача присяжный поверенный. – Хорошо. Я возьмусь за расследование этого дела. Однако заранее ничего не обещаю, поскольку, как вы понимаете, я прибыл сюда отдыхать и нахожусь на водах вместе с женой. – Клим Пантелеевич на миг задумался. – Да, и вот еще что: а вдруг окажется, что злодеем является кто-то из вашего окружения? Тогда как? – Ардашев посмотрел на Стильванского таким пронзительным взглядом, что последний невольно втянул голову в плечи.
– Нн-ни-чего, – развел руками Куприян Савельевич. – На все воля Божья!
– Ну, что ж. Это во многом меняет дело. – Убрав деньги во внутренний карман пиджака, он поинтересовался: – А кто этот больной? И как давно он у вас лечится?
– О! Это довольно туманная история и, к сожалению, она зиждется большей частью на устных преданиях, поскольку сохранились лишь последние пять журналов его наблюдений, кои велись уже при мне. Этот пациент поступил к нам примерно лет десять назад. Когда точно – никто не помнит. Зовут его Афанасий Милентьевич Фартушин. Говорят, что он бывший нотариус из вроде бы обеспеченной семьи откуда-то из Поволжья. Но за все эти годы к нему ни разу никто так и не наведался. Ходили слухи, что, мол, он был осужден за убийство жены, но в камере предварительного заключения сошел с ума. Но так ли это на самом деле? Я пытался найти ответы на эти вопросы, но все его ранние бумаги куда-то запропастились.
– Скажите, а можно незаметно проникнуть в больницу? – опередил вопрос присяжного поверенного Нижегородцев.
– Вряд ли, – неуверенно пробормотал психиатр. – То есть теперь это сделать очень затруднительно. Я распорядился установить строгий контроль за посетителями.
– И давно?
– Сразу, как узнал об этих смертоубийствах, – он опустил глаза и затушил в стеклянной пепельнице папиросу, – то есть вчера.
– Ясно. А вы, случаем, никому больше не рассказывали о своих подозрениях?
– Так, знаете ли… с родственником советовался. Но ведь Владимир Павлович – лицо официальное.
– Кто, простите?
– Трощинский – директор Вод, – пояснил Нижегородцев.
– Что ж, пожалуй, довольно расспросов. Все остальное можно будет уточнить уже в Кисловодске. Кстати, Куприян Савельевич, позвольте поблагодарить вас за размещение в «Метрополе». С меня причитается, – Ардашев махнул официанту и тот, будто подлетев на крыльях, в один миг оказался рядом. – Попрошу фрукты, сырное ассорти и бутылку хорошего красного вина.
– Имеются вина крымские, кахетинские, донские или, быть может, «Егор Леве»?
– А Сен-Рафаэль?
– Всеконечно-с!
– Только смотри, чтобы стояла марка Союза фабрикантов!
– Не извольте беспокоиться. Вино настоящее. Во избежание подделок оно продается вместе с брошюрой доктора де Баре. Сию минуту-с!
«Да, – подумал Ардашев, – вот так новость! Теперь еще этот убийца-сумасшедший. А может, он и впрямь ясновидящий?..»
Прокофий Нилович Матушкин внешности был до чрезвычайности простой и даже заурядной. Небольшого росточка, словно высохший мухомор, он угрюмо смотрел на людей из-под седых широких бровей, сросшихся на самой переносице. Глаза его глубоко провалились, и потому их не было видно. Широкий нос почти раздваивался и напоминал треснутую посередине сливу. Густые усы и окладистая борода делали его похожим то ли на лешего, то ли на домового, а более всего он смахивал на успешного купца стародавних времен. Такие типажи теперь можно было отыскать в глухой провинции или на рекламе калош Товарищества Российско-Американской резиновой мануфактуры, где таровитого вида негоциант «ручался за доброкачественность товара». Он носил картуз с лакированным козырьком, рубаху-косоворотку и пиджачную пару. Брюки Прокофий Нилович заправлял в начищенные до блеска хромовые сапоги, которые ему шили в мастерской Аванесова. Из часов он отдавал предпочтение лишь изделиям марки «Breguet». Образ жизни Матушкин вел замкнутый, семьи у него не было. Вредными привычками он почти не был обременен: крепкому алкоголю предпочитал «Moum sec cordon vert» – французское шампанское с зеленым ободком на горлышке, которое именовал не иначе как «Мусека»; курил же он только кубинские сигары марки «Ойо де Монтеррей», любовно называемые им «Тетя Мотя».
Но под этой неприметной с первого взгляда личиной, скрывался хитрый и коварный ум хладнокровного и расчетливого дельца, уважаемого и почитаемого всеми кисловодскими жуликами «вожалого»[11] – Дяди Проши. И неважно, что перешагнувший седьмой десяток Прокофий Нилович никогда не надевал сермяжную робу и на «Черной Марии»[12] не катался. Хитрый, изворотливый и скользкий, как полоз, он всегда оставался за кадром. Правда, пару раз его все-таки вызывали в суд для допроса в качестве свидетеля, но только и всего…
История его появления на водах довольно туманна. Теперь уже мало кто помнил, как и на чем он сделал свой первый капитал. Известно только, что в самом начале карьеры невесть откуда взявшийся предприимчивый комиссионер ссужал значительные суммы азартным карточным игрокам под очень высокие проценты, часто требуя обеспечения закладными бумагами. Позже он собрал вокруг себя целую шайку шулеров, «колпачников»[13], карманников и специалистов по подделке антиквариата. И дело пошло. Своих подопечных Прокофий Нилович окружил заботой и вниманием. Стоило кому-нибудь из его подручных оказаться в участке, как он немедленно появлялся у кабинета околоточного с подношением. Если же полицейский был неподкупен, то Матушкин оббивал пороги его начальника. И потому те, кто попадал под крыло Дяди Проши, были спокойны, как лики святых на алтаре. Они точно знали, что в трудную минуту их не бросят.
Постепенно он стал единственным, если не принимать во внимание полицейскую власть, кто полностью контролировал весь преступный мир не только в Кисловодске, но и на остальных группах. Вот поэтому-то любой «мельник»[14] или «марвихер», приехавший на воды, должен был прежде получить «добро» от Дяди Проши. Вполне естественно, что такое дозволение стоило немалых денег. Обычная такса составляла десять процентов от суммы выигрыша. Полученные «екатеринки», «красненькие» и «синенькие» Матушкин тратил, как он выражался, «на благие дела». К ним он относил затраты на содержание «огонька»[15], «могилы»[16] и подкуп околоточных надзирателей. Оставшиеся «бумазейки», как говаривал старец, шли в негоциацию на содержание четырех рюмочных и одного ресторана. Прибытком от торговли единолично распоряжался Прокофий Нилович; он сам решал, сколько, кому и на что выдать или кого наградить. Под ним ходили не только рукодельники атласных и глазетных колод, но и воры всех мастей. А как же без них? Глядишь, только разинул рот пижон, намереваясь присоединиться к двум «господам солидного вида», что затеяли подкидного на парковой скамеечке, а «марвихер» залетный уже «шмеля срубил да выначил скуржанную лоханку»[17]. Вот и вынуждены были местные блатари учить уму разуму не шибко сознательных гостей Кислых Вод. И если для карманников обычно хватало легкой трепки и короткого рандеву с Дядей Прошей, то с заезжими «офицериками»[18] иногда приходилось повозиться. Именно таким несговорчивым и был известный столичный мастер по прозвищу Синий кирасир. В Кисловодск он приезжал ежегодно и к местным преступным обычаям был совершенно безразличен. А первая же депутация из двух варнаков, посланных для вразумления строптивого гостя, назад так и не вернулась. С тех пор Матушкин и затаил на петербургского игрока злобу, но тронуть его второй раз не решился. И причиной тому, как судачил народ, явилась их личная встреча в тот памятный 1901 год.
