– А разве Клаша не пашет? Она на нас здоровье свое угробила!
– А знает ли ваше сиятельство, – купеческим происхождением Дмитрий Данилович Сашеньку задел. Ух, задел! Тема была болезненной, родственники мужа относились к ней свысока, иначе как мезальянсом их брак не называли, – как поступают с загнанными клячами? А? Их волокут на живодерню!
– Шура, бога ради, прекрати! Прекрати испытывать мое терпение! В тебе нет ни капли жалости к несчастной женщине!
– Зато из тебя жалость хоть выжимай!
– Ты переходишь границы…
– Уже перешла! Выбирай: или я – или она!
– Что?
– Что слышал. Или ты немедленно выгонишь Клашку, или уйду я!
Диди захлопал глазами. Происходило что-то невероятное. Бунт на корабле! Сашенька никогда, никогда ему не перечила, даже если по запальчивости или навеселе он молол вздор. Всегда мягко соглашалась: «Да, дорогой. Конечно, дорогой».
– Дорогая!
– Да, дорогой.
Знакомая фраза прозвучала вовсе не умиротворяюще. В ней был вызов, подтрунивание, завуалированное оскорбление, черт возьми!
– Шура, нельзя так ставить вопрос! Все равно что спросить, какую из рук отсечь!
– Прости, дорогой, но придется тебе стать калекой.
Дмитрий Данилович почувствовал, что криком и угрозами он ничего он добьется. Потому тон сбросил, сказал ласково, почти подлизываясь:
– Сашенька! Ну не надо…
Бесполезно! Жена только больше взбесилась и затопала ногами:
– Мне надоело быть рабыней собственной служанки!
– Любимая! Успокойся! – Диди обнял супругу за плечи и подвел к черному кожаному, невероятно уютному и мягкому дивану, на котором обожал размышлять лежа. – Давай присядем, вместе поищем компромисс. Вопрос с Васюткой, так и быть, пока снимем с повестки…
– Что значит пока? – резко ответила Сашенька. – Ты хочешь, чтобы он наших детей зарезал?
– Единственная моя, выслушай! И постарайся понять! Я должен, я просто обязан ему помочь. Васютка – жертва крепостного права, жестокого произвола моего отца. Папенька проиграл его в карты…
– Потому что Васютка крал у него деньги…
– Ничем не подкрепленное обвинение! Мы должны…
– Мы никому ничего не должны! – сказала, как отрезала, Сашенька. – За собственные деньги я желаю иметь исполнительную кухарку, вежливую горничную и честного камердинера. А не отпетого каторжника вкупе с его бесстыжей матерью…
– Саша! Как у тебя только язык поворачивается? Клаша вырастила меня, наших детей…
– Мы скажем ей спасибо…
– Я не способен выгнать старую больную женщину на улицу!
– Ладно, так и быть, оплатим ей ночлежку. Только чтоб я ее здесь больше не видела.
– Нет! Постой! Давай так. – Дмитрий Данилович отметил, что пыл у супруги ослабевает, и решился предложить временный вариант, который, как известно, потому и временный, что до скончания времен. – Как только я начну прилично зарабатывать, я назначу ей пенсию, и вот тогда…
– А когда ты начнешь зарабатывать?
Диди пожал плечами.
– Но хотя бы примерно?
Не чуя подвоха, Тарусов вдобавок развел руками:
– Ну не знаю…
Сашенька снова поднялась:
– А хочешь прямо с понедельника?
– Как это?
– Отцу требуется юрист…
– А я тут при чем?
– Ты доктор права!
– Шура! Шура! – У князя затряслись руки. – Я… Я не желаю подачек!
– Какие подачки? В конторе работать надо!
– А я разве не работаю? – Диди тоже вскочил.
– Работаешь! Но не зарабатываешь! Во всяком случае, столько, чтобы содержать еще и Клашку с Васюткой!
– Послушай! Я пытаюсь найти компромисс…
– За счет меня!
– Но я… я никак не могу… У меня дело назначено!
– Так делай его, хватит диваны просиживать. Бери ноги в руки и отправляйся на Петербургскую!
– Что-то еще? – Диди потихоньку начал вскипать.
– Когда вернешься, погоняй старших по ботанике. А с Володей почитай по-французски вслух. Он окончания проглатывает…
Князь от неожиданности закашлялся. Почувствовал себя Золушкой, которую за все ее добродетели лишили бала, надавав кучу невыполнимых поручений.
– А про Клашу закончим вечером, – добила его княгиня. – Я на рынок опаздываю! Того и гляди, пупырышки закончатся.
Сашенька выскользнула через черный ход. Ильфат подозрительно покосился, но не узнал. Нарочито медленно Тарусова продефилировала перед Глебкой – даже не оглянулся. Вот как одежда и яркие румяна меняют внешность. Отлично!
Прикинув, а не прокатиться ли по такой жаре на пролетке, Сашенька решила все же до Фурштатской прогуляться пешком – крестьянкам лихачи не по карману.
В простонародном наряде обнаружились свои преимущества: льняной сарафан и ситцевая сорочка гораздо лучше продувались, нежели облегающие платья из дорогой, но тяжелой ткани. Вот только зонтик от солнца не помешал бы!
В съезжем доме Литейной части[25] Тарусова выстояла длинную очередь и перед дверью в кабинет помощника смотрителя мечтала об одном: поскорее отсюда выбраться. Душно, тесно, вонько, влажно, а она без веера!
Лысый помощник оглядел Тарусову привычным к чужой беде взглядом, не стесняясь, вытащил из только что принятой передачи яблоко, буркнул:
– Ну?
– К Антипу Муравкину.
– Кто? – вонзая гнилые зубы в плод, поинтересовался помощник.
– Муравкин. Разве не у вас сидит? – удивилась Сашенька. – У него в среду суд, должны были перевезти.
– Может, и у нас! Кто?
– В каком смысле? – снова не поняла Сашенька.
– Ты ему кто, тетеха? – зашипела сзади старуха в черном.
– А-а-а! Жена!
– Давай передачу! Неположенное есть? – Помощник догрыз яблоко и схватился за следующее.
– Мне бы свидание!
– Разрешение есть?
Сашенька помотала головой.
– Без разрешения от следователя не положено! Следующий!
– Рубчик, рубчик сунь! – опять подсказали сзади. – Э-эх, скобариха бестолковая…
– Следующий, говорю! – прикрикнул на Сашеньку помощник смотрителя, но та уже вытаскивала из широкого кармана узелочек с деньгами, скрепленный от потери булавкой. – Нате…
Увидев россыпь серебра и купюры, необдуманно вытащенные княгиней, чиновник осклабился:
– Ого! А билет-то есть?
– Какой билет? – не поняла Сашенька.
– Какой-какой? Желтый! Трудами праведными таких грошей не заработаешь, – помощник погрозил пальцем и сально осклабился: – Есть или нет?
– Есть! – чтобы отвязаться, соврала Сашенька.
– Покажи!
– Не взяла с собою!
– Тогда еще полтинник!
– Дай ему, дай! – снова зашептали сзади. – Вдвоем побудете![26]
Старуха в черном драдедамовом[27] салопе не ошиблась. Сашеньку отвели в отдельную камеру, где велели ждать. Она осмотрелась: откидная к стене кровать, деревянная скамья, столик, табурет и маленькое зарешеченное окно.
Где-то в глубине коридора послышались шаги.
Черт! Свет из окошка падал прямо на табурет! Сашенька попыталась перенести его в дальний угол, но оказалось, что он привинчен к полу.
Шаги приближались. Что делать? Чем позже Муравкин раскроет обман, тем больше она узнает.
Сашенька села на табурет, наклонила голову к коленям и прикрыла ладонями, как будто плачет, лицо. Какого бы роста ни была Маруся, как бы ни отличались они с ней по фигуре, в первый миг, очутившись из освещенного коридора в темной камере, Антип примет Тарусову за жену. Ждет ведь, поди! А там как Бог даст…
Лязгнула дверь.
Сдавленный радостный вздох:
– Маруся!
– Полчаса! – пробурчал надзиратель и захлопнул дверь.
Вошедший бросился к Сашенькиным ногам:
– Ты все-таки пришла!
Сашенька чуть наклонилась, поцеловала Антипа в затылок и тихо спросила:
– Зачем ты признался?
Голос сразу Сашеньку выдал. Муравкин в ужасе отпрянул, чуть не упав спиною навзничь:
– А! Ты кто?!
– Друг, – коротко объяснила Тарусова. – Хочу вытащить тебя из тюрьмы!
Молодой мужчина с курчавой бородкой и сбитым вправо носом смотрел на Сашеньку испуганно и недоверчиво. Тарусова схватила его за руку:
– Ты же не убивал Сидора? Так ведь?
Антип кивнул.
– Назови тогда убийцу!
Он помотал головой.
– Маруся?
Муравкин со злостью выдернул руку:
– Зря стараешься, лярва![28] Ишь, Маруськой вырядилась! Правильно Каланча говорит, сыскные хуже шпанки![29] Мало вам меня, заодно Маруську в кандалы хотите обуть… Нате, выкусите!
Антип показал Сашеньке неприличный жест.
– Дурак, я не из сыскного! – обиделась Тарусова.
– Кто б тебя?.. Да в отдельную камеру?..
– Я в газете служу! О суде твоем буду писать.
– Больно кому интересно! – Антип встал, подошел к двери и три раза стукнул: – Эй, выпустите меня!
– Постой, Антип! Выслушай! Я правда помочь хочу! Сам же признал, что оговорил себя…
Арестант резко развернулся:
– Слышь, ты… писака! Маруська ни при чем! Поняла?
Сашенька всегда доверяла глазам. Глаза не могут врать. Антип сказал ей правду! Маруся не убивала Сидора. Что ж, к лучшему. Диди остался с носом.
