Их интересовало очень многое, включая даже то, почему моя малярия не вспыхнула с новой силой до тех пор, пока я не оказался здесь. И я не потерял терпения, не вышел из себя, и, похоже, капитан стал ко мне относиться лучше к окончанию их опроса. Меня отпустили. В коридоре возле конференц-зала были стулья. Я смог присесть там, ожидая приговора. Я сидел и рассматривал пестрый мраморный пол. Часть меня хотела курить, но я не дал ей воли.
– Привет.
Я поднял голову. Это была та самая славная маленькая медсестра с четвертого этажа. Я не видел ее несколько недель. Похоже, она была практиканткой. Ее звали Сара, и мы завязали с ней дружеские отношения.
– Привет-привет, – ответил я.
– Вы не против, если я присяду?
Она села, расправив фартук на клетчатой юбке. На ней были голубая блузка и белая шапочка. А ее глаза были бледно-голубыми; веснушки все еще виднелись на маленьком курносом носике. А ее ножки! Как у Бетти Грабл.
– Я слышала, что вас сегодня вызвали на совет, – сказала она. – Мне захотелось спуститься сюда и пожелать вам удачи.
– Слишком поздно. Я уже все им сказал.
– Я не стану беспокоиться. Вы достигли замечательных успехов. Я не знаю никого, кто предстал бы перед советом всего через пару месяцев.
– Просто у дядюшки Сэма есть еще кое-что для меня, вот и все.
– Простите?
– Ничего. Дело в том, что федеральное Большое жюри хочет, чтобы я дал свидетельские показания по одному нелепому делу о рэкете, которое произошло еще до начала войны.
От мимолетной улыбки подбородок Сары дернулся.
– Все это кажется таким... неважным, не правда ли? Все, что случилось до войны.
– Да. Прошлое как-то потускнело.
– Но вы ведь вернетесь к нему.
Я покачал головой.
– Все переменилось. Вы разве не слышали, леди? Идет война.
– Нат, вы сейчас лучше спите?
Я улыбнулся ей.
– О да, конечно. Отлично. Нет проблем!
– У вас было несколько тяжелых ночей, там, на четвертом этаже.
– Но я спустился на нижние этажи, вы не забыли? Я вундеркинд, точнее, был бы им, будь я помоложе.
– Вы вообще немного спали. А когда засыпали...
Когда я засыпал, я видел кошмарные сны о фронте и просыпался со стонами, как Монок.
– Да, вы знаете, что доктор Уилкокс – волшебник? Он собрал мою голову в одно целое – кусочек за кусочком. Я чувствую себя благодарным.
– У вас темные круги под глазами.
Я был рад, что она не участвовала в совете.
– Я отлично себя чувствую, честно. Если бы я не спал, как бы я мог быть таким веселым и остроумным сегодня?
– Вы много отдыхали, сидя в комнате отдыха. Похоже, вы там дремали, не замечая, что спите. Но вот ночью...
Ночью сон отказывался приходить ко мне. А когда я ужасно уставал и все-таки засыпал, меня преследовали ночные кошмары, совсем как япошка с ножом в темноте.
– Больше этой проблемы не существует. Правда. Черт возьми, Сара, очень мило с вашей стороны, что вы спустились сюда, чтобы пожелать мне удачи.
– Я знаю, что вы до сих пор не спите. Я знаю, что вас все еще преследуют кошмары.
– Сара, пожалуйста...
– Я ничего не расскажу. Я знаю, что вы помалкиваете об этом, чтобы вас не задержали здесь дольше. Вы ведь хотите поехать домой, правда?
– Да, – ответил я, и внезапно мои глаза увлажнились. Что за черт!
Она обняла меня рукой за плечи.
– Иди сюда, большой мальчик!
Я плакал в ее голубую блузку, а она гладила меня, как ребенка. Однажды другая женщина делала это, качала меня, когда я плакал. Мне безумно хотелось, чтобы кто-то приголубил меня, это не давало мне покоя, и Сара помогла мне.
– Ну-ну, – приговаривала она.
Я сел и огляделся, надеясь, что никто меня не видит. Ведь я не хотел выглядеть как псих в палате для душевнобольных. Люди будут говорить.
– Извините, – сказал я.
– Все в порядке, – проговорила Сара. – Я не собираюсь рассказывать что-нибудь докторам. Вам лучше уехать в Чикаго – в любом случае. Вы действительно знаете тех людей, о которых рассказывали?
– Да. Но в чем дело, неужели вы никогда не встречали знаменитостей?
– Конечно, встречала. Наполеона, например, или того парня, который называет себя Гитлером.
– А вы предполагали, что подлинные вещи должны быть только в определенном месте?
Она широко улыбнулась, показав мне ряд хорошеньких детских зубов.
– Хорошая мысль. – Она встала. – Если вы еще будете в Вашингтоне, попробуйте заглянуть ко мне.
– Вы намекаете, что захотите иметь дело с бывшим душевнобольным?
– Конечно, – ответила она. – У нас нехватка мужчин.
– Похоже на комплимент. Скажите, а как дела у Диксона?
Ее улыбка исчезла. Покачав головой, она снова присела рядом.
– Не очень хорошо. Он теперь на шестом этаже. Ему уж точно не попасть на раннее заседание совета.
– Вот черт! А тот моряк, который все время молчал, м-м-м, как вы называли его состояние?
– Кататония, – ответила она и засмеялась.
– Что здесь смешного?
– Мне не следует смеяться. Помните, какой шум он устроил, когда мы кормили его из трубочки?
Я несколько раз помогал ей и санитарам кормить этого парня смесью из томатного сока, молока, сырых яиц, мясного пюре и лекарств. Если больные отказывались есть, им вливали всю эту стряпню прямо в горло через трубочку. А этот парень, который отказывался говорить, но был обычно спокойным, просто приходил в ярость, когда в его горло пытались вставить трубку.
– Он заговорил, – сказала Сара. – Ему провели несколько сеансов шоковой терапии, и он заговорил. Он рассказал нам, почему так сопротивлялся, когда мы кормили его через трубку.
– Так почему?
– Он думал, что это была клизма, но мы вставляем ее не в то место.
Мы смеялись и смеялись. Я хохотал до слез, но на этот раз по-другому: эти слезы уже не были горькими.
Сара поднялась.
Я тоже встал.
– Удачи вам, – сказала она, дотронувшись до моего лица. – Попробуйте поспать.
– Я постараюсь, – сказал я и сел.
Она повернулась: красивые ноги. Я целыми часами думал об этих ногах. В палате сумасшедшего дома нечего больше делать.
Я вытер свои щеки, думая о том, какой сладкой и лукавой была эта маленькая сучка. Она понимала, что я сдерживал себя, знала, что несмотря на гипноз, я не все рассказывал доктору Уилкоксу.
Черт, были вещи, которые я не мог ему рассказать. Некоторые двери никогда не откроются. Или вся эта мешанина событий, образы, преследовавшие меня в окопе, были просто горячечным бредом, который охватил меня тогда?
Как, мать твою, точно умер Монок? Его застрелили. Кто застрелил его?
Конечно, япошки. Не будь идиотом.
Но почему тогда на его груди были черные обгоревшие пятна в том месте, где прошла пуля? Почему, в конце концов, пулевое отверстие было таким большим, что туда можно было кулак засунуть?
Это был выстрел с близкого расстояния. Кто-то застрелил его с близкого расстояния.
Из пистолета, это очевидно. А они были у всех нас:
У Барни, д'Анджело, у двух солдат и у меня.
У меня.
Похоже, я держал свой пистолет в руках, когда заметил следы пороха на брезентовой куртке Монока.
Я выпрямился, закрыв лицо руками. Нет, я не сказал Уилкоксу об этом. Я никогда об этом не говорил. Я никому не сказал, что, кажется, видел, как это случилось. Как убили Монока. Но я, черт возьми, «подавил» эти мысли, упрятал их глубоко в своей долбаной голове. И я не мог, не должен был вспоминать этого.
Это я убил тебя, Монок? Потому что ты кричал и мог выдать всех нас, и поэтому я убил тебя?
– Рядовой Геллер!
Это был капитан. Он стоял в дверях конференц-зала.
– Пожалуйста, заходите.
Я зашел.
– Мы обсудили ваш случай, – заговорил капитан, усаживаясь за стол. Я остался стоять. – На нас произвело большое впечатление ваше быстрое выздоровление. Мы пришли к выводу, что вы полностью готовы к возвращению в общество.
Перед ним на столе лежали какие-то бумаги с подписями; он вручил их мне.
Восьмая статья.
– А вот ваша с честью заработанная награда, – сказал он, передав мне маленькую коробочку.
Я даже не стал ее открывать: я знал, что это. «Утка недобитая» – булавка на лацкан, которую получали все ветераны, когда их комиссовали. А называли ее так, потому что награда представляла из себя крохотную пуговку с изображением орла, неуклюже распиравшего крылья.
– Обратитесь в приемный покой, и они помогут вам организовать вашу поездку. Если хотите, вам могут забронировать место на сегодняшний поезд. Вы возвращаетесь в Чикаго, мистер Геллер.
Я улыбнулся тому, что меня комиссовали. Потом я улыбнулся капитану.
– Спасибо вам, сэр.
Он тоже встал, протянул мне руку, и я пожал ее.
Я пожал руки всем. Около доктора Уилкокса я немного задержался. Мне хотелось показать те теплые чувства, которые я к нему испытывал за то, что он помог мне все вспомнить.
– Удачи вам, Нат, – сказал доктор.
– Спасибо, док.
Когда я уже выходил, он добавил:
