- Вас Ваныч! Вас Ваныч! Казенный пакет из Петербурха вас в градоначальстве дожидатся!
Хлопец от усердия исходил потом. Василий Иванович порылся в кармане сюртука, кинул Артамошке пятиалтынный. У хлопца на чумазой физиономии расплылся неописуемый восторг.
- Премного благодарен, барин! Дай вам Бог здоровьица, барин!..
- Я те сколь раз повторять буду: не зови меня барином! Не люблю! - буркнул Василий Иванович и неспешно спустился с крыльца.
У полураскрытых ворот конюх возился с постромками подрессоренного возка.
- Егорша, поехали к градоначальнику! - приказал Кузнецов, тяжело забираясь на сиденье. Возок заметно просел - весу в хозяине пудов восемь, отчего донимали Василия Ивановича одышка и сердечный недуг. К тому же жизнь он вел непоседливую для своих почти шестидесяти лет: дома фактически и не жил, больше его видели то на одном, то на другом прииске.
А владел золотопромышленник Кузнецов в земле иркутской десятком рудников и приисков по добыче россыпного и рудного золота и успокаиваться на этом не собирался.
Сотни рабочих трудились на Кузнецова. Тяжелейший, изматывающий труд! Пески промывались вручную, лотками и бутарами, а на машинах, бочках и чашах, мыли всего только на четырех приисках. Василий Иванович ретроградом не был, но и смысла не видел чего-то улучшать в этом исстари сложившемся деле. Ездил он, правда, на один забайкальский рудник, где ставили опыты по химическому извлечению золота из шламов с помощью цианистого калия. Но и там пока не знали, получится или нет промышленный выход. В общем, как и везде, руда и песок добывались с помощью кайлы и лопаты. Самыми главными механизмами оставались тачка и кургузая вагонетка, меж которыми вся разница была в одном: тачку катил по доскам один работяга, а вагонетку - четверо или лошадь. Понятно, что в похожие на норы штольни и штреки коняшку не загонишь, там и костлявому Ваньке тесно.
Казенный пакет из столицы Василий Иванович ожидал давно. Почитай, уже больше года назад, в августе 1898 года, направил он в Горное управление докладную записку с приложенной к ней заявкой на право разработки открытого им нового месторождения золота в Восточных Саянах.
О, жила там была найдена добрая! Такой удачи никогда и представить не мог Василий Иванович. Разве что байки старательские подобного рода слыхивал. Поначалу и сам не верил, что может статься чудо такое наяву. И ведь проистекло из такой несущественной безделицы, как, собственно, эта самая байка старательская!
Дошли года два назад до Кузнецова слухи, что, дескать, жил удачливый мужичок в селении Тунка у отрогов Восточных Саян. И таскал из гольцов золотые самородки с редкостным везением. Называли и фамилию этого мужичка - Демин. Потом он помер, но тайну свою сыновьям передал. А они на радостях, якобы, в загул пошли, да и никак из него выйти не могут до сей поры.
Слухами Василий Иванович не брезговал. Старательское дело зная до тонкостей, отлично представлял, каких трудов стоит за сезон намыть пригоршню золотого песка, сколько сотен пудов породы перелопатить требуется ради нескольких драгоценных крупиц. Поэтому все слухи о золотишке старался через верных людей проверить, и словечком не пренебрегая.
Вот и про тункинского мужичка справки навел. Действительно, был такой, на самом деле водились у него желтые камушки, причем, не мелочь пузатая. И два сына у этого мужичка остались, точно, там, в Тунке. Пень колотят да день проводят, запиваясь по-черному. Мол, после материнской кончины гульбище у них началось, причем, немало времени загуливали широко, самородками златыми швыряясь, но постепенно удаль поиссякла, видимо, запас истощился. И два эти брательника на цельное лето ушли в кряжи, шарились якобы по Тункинским гольцам. А еще, дескать, имеется у братьёв отцова карта-чертеж про сокровище несметное.
Что и говорить, все-таки у самого младшего Демина, Демидки, язык - что коровье ботало! Сколь тогда, после смерти матери, старшой не сторожился, а то и руку к младшому прикладывал, а не удержалась- таки у Демки водичка в одном месте!
Кузнецов заслал на место своего верного управляющего. Бертеньев грамотно в Тунке себя повел. Приехал в селение без помпы, благо деревня не в одну улочку, народец неместный постоянно туда-сюда снует. Огляделся, неспешно с людом погутарил, на хлопцев со стороны посмотрел. А глядеть, собственно, и не на что было: жизнь братьёв-неудачников сузилась до размеров облупленной кружки с сивушным пойлом, которое местный кабатчик, кривой Сидор, именовал ядреным самогоном, настоянным на кедровом орехе.
К тридцати годам Прокоп Демин представлял полную развалину, не лучше выглядел и двадцатисемилетний Демид. Запущенный дом, ни семей, баб с ребятишками, ни промысла, устойчиво дающего средства к существованию, ни царя в голове.
Улучив момент временного протрезвления младшего Демина, Бертеньев подкатился к нему с приглашением побывать у «большого барина» в Иркутске. Согласился Демидка на одном условии: за две чарки «казенного белого вина» - водки-монопольки, недоступного для пьянчужек зелья в узкогорлых бутылках прозрачного стекла с орленого сургуча головками. Бертеньев показал Демидке такую бутылку, и они уселись в возок.
Больше братья Демины друг друга не видели, разошлись их пути- дорожки.
Судьба Прокопа далее сложилась незамысловато. После исчезновения младшего брата, а с ним и заветного отцовского чертежа, Прокоп уверился: Демидка не совладал со своим вечным зудом. Получалось, былой ночной ужас на Тункинских гольцах пересилил.
На это убеждение похмельного Прокопа повлияло еще и то обстоятельство, что соединились по времени два события: исчезновение Демида и уход в тайгу ватаги тункинских мужиков, средь которых два закадычных кореша Демидки значились. Вот и смекнул Прокоп: по новой понесло младшего братца на поиск батиной золотой удачи. А ежели до сей поры держались братцы друг друга, то как это все расценить теперича? Отвернулся, получается, брательник, променял родную кровь на алчность.
Так или не так рассудил Прокоп, но с выпивкой поутих, с родней отношения наладил, в родительском доме стал по-хозяйски обживаться, сойдясь с бабенкой, которую родня сговорила.
Вернулась к снегу названная ватага таежников, развели мужики руками, мол, сами не ведаем ничего про Демида. Тут и вовсе Прокоп рукой махнул - точно, по дури, сгинул Демидка! И где могилка его - поди сыщи. К тайге и вовсе отношение у Прокопа стало отрицательным, посему, когда в Тунке ранней весной 1898 года появились зазывалы в артель рыбного промысла на Байкал-море - согласился. И укатили они из Тунки на пару с женкой невенчанной к большой воде. Навсегда. Осели в Выдрино, на южном байкальском берегу, где новая артель-то рыбацкая и сколотилась.
А через год подвернулась Прокопу работенка, от штормового байкальского норова независящая, посуху, да и поденежнее: в подряде на обустройстве железной дороги. Стал Прокоп Демин железнодорожным пролетарием. Детей у него в сожительстве так и не появилось, куковали на пару со Степанидой.
И можно в повествовании их вполне оставить. Ничем лихолетье начала двадцатого века их не зацепило: Прокоп, хотя и состоял в будущем передовом отряде революционного рабочего люда, но - по жизни - тягал на горбу смоленые шпалы да бухал кувалдой по железным костылям, вгоняя их в эти самые шпалы. А политика - она по рельсам мимо Прокопа каталась: туда-сюда, туда-сюда.
Ежели бы Прокоп Демин не покинул той весной Тунку, то вскорости бы узнал, что не сгинул младший брательник, а живет-поживает кум- королю в огромадном городе Иркутском!
УПРАВЛЯЮЩИЙ Бертеньев доставил присмиревшего от стремительных перемен Демида под ясные очи Василия Ивановича Кузнецова. И даже не присмирел Демидка - напрочь оробел. Как не оробеть, кады давалась Демидке еда барская в трактирах по дороге, а по приезде в Иркуцкий град, совершенно его ошеломивший, барин Калистрат Федотыч, как величали Бертеньева, в бане его приказали отмыть, космы остричь и бороденку выправить, а еще и одежу с исподним заменили на чистое и справное. Потом накормили мясным бухлером со здоровенным кусманом мяса, чаем с калачами напоили.
И повез его через городскую толчею Калистрат Федотыч к обещанному большому иркуцкому барину. А у того хоромы - чистый дворец царский! Про канбинет и воопче разговору нет.
Барин вышел к ним - вельможа ого-го! Здоровенный, в одеже такого сукна, о существовании коего Демид и не подозревал. Крученая золотая цепь по пузу к часовой луковице в кармашке змеится, мясистые бритые щеки крахмальным воротом белее снега подперты, глаза пронизывающие за стеколками золотого пенсне. Это Демидка потом узнал, про пенсне, - поначалу аж в удивленье впал: как стеколки на глазах держаться, никакими тесемками за ухи не привязанные?
