– И все это из-за меня?
– За язык твой!
– В таком случае, Петр Матвеевич, я должен буду просить вас об одном, – решительно сказал Твердов. – Я – не миллионер, но все-таки средства мои более чем приличные. И я вовсе не желаю, чтобы Вера Петровна теряла что-нибудь из-за меня. Все, что я говорил, как вы выражаетесь „в кабаке“, я говорил обдуманно. Я твердо решил, прежде чем обмолвиться хоть одним словом, просить у вас руки вашей дочери, и если не сделал этого, то лишь потому, что не считал до поры до времени удобным такое предложение. Но теперь господин Юрьевский, который был у меня и разыграл странную сцену, а затем ваши слова заставляют меня сказать вам сейчас же о своих намерениях, которые, как вы сами изволите видеть, честны и благородны, и затем с вашего согласия, если оно последует, повторить мое предложение Вере Петровне.
– И ты это всерьез? – спросил Пастин, посмотрев на Твердова.
– Как нельзя более. Я все обдумал раньше.
– И не боишься?
– Чего?
– Да вот… Ну, шестеро впереди…
– Вот вы о чем! – улыбнулся Твердов. – Ну, чего же тут бояться? Знаете пословицу: „Двум смертям не бывать, одной не миновать“. Я же не из трусливых, да притом еще фаталист по убеждению… Что вы мне ответите?
Петр Матвеевич задумался.
– Не знаю… По правде скажу я тебе – не осуди только старика за откровенность – был у меня с дочерью о тебе как-то тут разговор…
„Пискарь!“ – подумал Твердов и спросил:
– И какие же результаты?
– А вот какие: ежели ты и в самом деле не боишься, ежели ты и в самом деле говоришь все это не затем только, чтобы кабацкий заклад взять, так вот тебе моя рука. А если смеешься над стариком да над бедной девочкой, Господь тебе судья! Вот что я тебе скажу.
– Очень рад! – весело сказал Твердов. – По рукам? Да? А Юрьевский?
– Бог с ним! – махнул рукою Пастин. – Хоть бы век его не знать. Всю душу измочалил… Дикий мужчина!
– Тогда позвольте мне поговорить с Верой Петровной?
– Говори, твое дело… Вера, Верочка!
Вероятно, Вера Петровна слышала кое-что из их разговора, который они вели довольно громко, по крайней мере, на зов отца она явилась смущенная, раскрасневшаяся и такая хорошенькая в этом своем смущении, что Николай Васильевич невольно залюбовался.
„Прелесть девочка! – подумал он. – Жаль будет, пожалуй, разорвать с нею, когда вся эта катавасия кончится“.
– Вот, Вера, тут Николай Васильевич слово к тебе имеет, – сказал Петр Матвеевич, – поговори-ка с ним, а я к матери пройду. Будь внимательна, ты теперь сама над собой набольшая, я твоей воли с тебя не снимаю. Разговор тебя касаться будет, так ты и держи свою линию.
Он вышел, молодые люди остались одни…
В первые мгновения они смущенно молчали. Твердое, расхрабрившийся было, не знал, с чего начать свои объяснения. В его голове крутилась ядовитая мысль, что перед ним „дочь Рагуила“, приближение к которой стоило уже шести жизней. Невольно ему припомнился умирающий Гардин, затем промелькнуло воспоминание о Юрьевском и диких угрозах этого человека. Однако, последнее повлияло на Николая Васильевича решающим образом, он встряхнулся, на губах у него заиграла улыбка, и он заговорил спокойным, даже веселым тоном:
– В малом, Вера Петровна, мне нужно сказать многое. Как будто и не время для такого разговора, да чем скорее мы решим этот вопрос, тем лучше для нас обоих. Не так ли? Если так, минуту вашего внимания – и все разрешится. Э, да к чему все эти длинные предисловия! Я без букета, Вера Петровна, и даже в сюртуке, но, тем не менее, пришел просить вашей руки… прямо, просто, скоро: хотите быть моей женой?
Вера Петровна, до того сидевшая с потупленными глазами, взглянула на Твердова.
– Вы смеетесь, Николай Васильевич? – сказала она.
– Почему?
– Вы сами знаете…
– Опять! Гардин, Середин, Антонов и кто еще? Ну, все равно… Вы про это? Оставьте, их нет, а вы существуете… Что скажете?
– Я ничего не могу сказать… Вспомните, как меня окрестили и в газетах, и везде…
– Дочерью Рагуила? Ну, что же? Если вы – исполняющая роль ветхозаветной девицы, то почему мне не выступить в роли Товия? Он разрушил чары и, как вам известно, заставил виновника всех несчастных супружеств Рагуиловой дочери убраться за тридевять земель в Экбатану. Ну, вот и мне, может быть, то же удастся. Что скажете?
– Нет, нет, Николай Васильевич, зачем вы все это? К чему это ваше предложение?… Ведь я же знаю, чем оно вызвано. Неужели же я настолько презренна, что надо мною можно смеяться прямо мне в глаза? Ведь если бы не это легкомысленное пари, вы сейчас не были бы здесь.
– Вот и ошиблись, дорогая, очень ошиблись. Да что таить? Ведь, правда. Когда произошло это несчастье на вашей свадьбе, я всю ночь думал о вашей участи и пришел к заключению, что во всем этом есть какая-то загадка. Тогда же я решил, что эту загадку нужно разгадать, и… – Твердов запнулся. Он припомнил, что Кобылкин упрашивал его молчать о своих истинных намерениях, чтобы не повредить ходу задуманных действий. Поэтому он продолжил: – И я решил, что если все это было только случайностью, я останусь цел и невредим. Почему, вы спросите, я так решил? Да потому что я, по своему глубокому убеждению, верю в предопределение. Чему быть – того не миновать. Кому нужно сгореть, тот не утонет. Мне то же убеждение или тайные голоса души, врожденный инстинкт подсказывали и подсказывают, что умереть мне суждено не скоро… Много лет я еще проживу на белом свете. Я же верю не только в предопределение, но и в предчувствие, глубоко верю, и вот решил испытать судьбу.
– И только? – с горькой улыбкой спросила Вера Петровна.
– Погодите! Это было сперва. Было – признаюсь, вы верно сказали – мое легкомысленное пари с Иваном Ивановичем, чувства же в то время не было никакого, простите мне эту откровенность. Я решил поиграть с судьбой – и только. Я ведь не спорил с Филипповым, что вы станете моей женой; я только утверждал, что найдется человек, который, зная все предшествующие обстоятельства, сделает вам предложение. От предложения до свадьбы дистанция огромного размера, всегда можно сделать предложение так, что отказ последует непременно. А я вот этого не хочу. Я много думал, анализировал свое чувство к вам и, наконец, пришел к искреннему убеждению, что не судьбу испытать я хочу, а хочу быть счастливым, и вы можете составить это мое счастье… Повторяю, я говорю все это после долгого размышления и теперь прошу вас ответить на мой вопрос: согласны ли вы стать моей женой?
Николай Васильевич приподнялся с кресла, в котором сидел, и устремил пытливый взор на Веру. Увлекшись ролью, он забыл о своих недавних намерениях сделать только предложение, а затем уклониться от прямого последствия. Он был вполне искренен. Вид этой вдовы-девушки, угнетенной каким-то таинственным роком, возбудил в его сердце жалость, к тому же он был молод, а перед ним сидела хорошенькая особа, молодость же всегда и везде возьмет свое.
– Что же, Вера Петровна? – спросил он. – Я жду ответа.
Вера Петровна вспыхнула и потупилась.
– Не знаю, что и сказать вам, Николай Васильевич, – чуть слышно произнесла она. – За откровенность вашу большое спасибо, всегда лучше, если все начистоту выходит. А что сказать, что ответить, не знаю.
– Может быть, я не нравлюсь вам?
Вера Петровна потупилась еще более и не сказала ни слова.
– Может быть, – несколько повысил голос Твердое, – вы чувствуете, что не в состоянии полюбить меня?
– Я еще никого не любила, – послышался шепот Веры.
– Как? А Гардин?
– Он только нравился мне. Кроме того, я знала его с детства.
– А те… перед ним?
– Не знаю… Нет, нет!… Бедный Середин мне нравился, но это был только сон… греза… Проснулась я – и ничего нет.
– А на мой вопрос что вы ответите?
– Не знаю…
Но лицо Веры Петровны выдавало, что она не откровенна; оно вместо нее дало ответ Николаю Васильевичу.
– Милая! Так, значит, я не противен тебе? – кинулся он к молодой женщине. – Ты можешь полюбить меня, ты любишь меня?… Слово, одно слово! Хоть шепни! – Он схватил руки Гардиной и осыпал их поцелуями. – Что же, зачем ты молчишь? – страстно шептал он. – Ответ!
Он скорее угадал по движению губ, чем услыхал, ответ Веры:
– Да!
Мгновение – Вера Петровна была в объятиях Твердова. Она не сопротивлялась, охваченная незнакомым чувством. Твердов был первым в ее жизни человеком, прикасавшимся к ней своим горячим, страстным поцелуем. Середин только промелькнул перед нею. Антонов, грубый, до цинизма откровенный и вечно нетрезвый, был ей противен; Гардин, друг детства, к которому она привыкла, как привыкает сестра к брату, не мог пробудить в ней чувство любви. Теперь около нее был молодой, красивый, смелый мужчина. Вера Петровна почувствовала, что теряет голову. Отдавшись внезапному порыву счастья и любви, она отвечала на поцелуи Твердова.
– Любишь? Моя? – шептал тот, едва дыша от волнения.
