Александр Логачев - Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма

Ярви не ждал нападения, не мог ждать. Его застали врасплох, и он ничего не сумел сделать…

Его вчерашние гости вернулись затемно. Вернулись радостно возбужденные. Они обсуждали то, о чем не могли говорить во время пути, обсуждали подробности нападения на коммунистов. Как смог понять Ярви, этот отряд, которым командовал человек по прозвищу Лось, напал на русскую колонну, подкараулив ее на дороге и взорвав мост через реку. Вот она война, подумал Ярви, мост строили не один месяц, тратя силы и стараясь, выкладывая камень к камню, досочка к досочке, а меньше чем за минуту его не стало. Так же и с людьми. Человека рожали, оберегали, отдавали ему все из души и из кошелька, может быть, катали на моих санях, учили его, а не стало человека с одного выстрела. Не стало коммуниста или финна, или шведа.

Но шведам повезло почему-то больше. Вчера вечером или сегодня рано утром Ярви не пересчитывал гостей, но приблизительно их было около тридцати. Сегодня же он подсчитал, потому что это стало проще сделать. Шестнадцать. И девять из них — шведы. Воюют они лучше или, наоборот, прячутся, когда финны ведут бой? Ярви не стал искать отгадку. Ему безразличны были подробности войны, как безразличен он оставался к оружию, которое заполнило дом. Он не задал ни одного вопроса, а как называется то или иное изделие из железа? То, что убивает, не вызывало в нем интереса.

А гости продолжали свое возбужденное обсуждение. Они говорили о сотнях погибших коммунистов, об упавшем в реку танке и жалели, что взорвали мост с опозданием и не уничтожили второй танк. Они говорили, что отряду какого-то Ангела не повезло, а ведь могло бы не повезти им.

У одного из шведов была прострелена кисть. Его рану тут же принялись обрабатывать и перевязывать. Молодого курносого блондина, который так любил поговорить, среди вернувшихся не было.

— Накрывай на стол, старик, — к Ярви подошел двухметровый командир в сером мундире с зелеными петлицами.

— Еды мало, а зиму жить, — сказал хозяин хутора.

Командир по прозвищу Лось навис над Ярви.

— Ты должен был эвакуироваться. Ты не выполнил приказа правительства. Значит, ты должен нести наказание. Хотя бы жратвой. Так что шевелись!

Ярви не понравилось, как разговаривает с ним молокосос, которому если и перевалило за тридцать, то совсем немного. А Ярви прожил на свете уже шестьдесят один год, у него дочь старше, чем этот молокосос, его дочери уже скоро будет сорок. Но Ярви ничего не стал говорить, он покачал головой и пошел резать кур.

За столом сегодня было свободнее. Но больше, чем вчера, вливалось сегодня в стаканы спирта.

— Надо помянуть павших товарищей, — сказал Лось и после этого появилась первая фляга в суконном чехле. Потом еще и еще.

Ярви не стал ждать, сколько будет этих фляг. Отобедав и из вежливости выпив за павших товарищей, он встал, чтобы уйти.

— А где твоя дочь, старик? — ухватил его за рукав Лось.

— Ей нездоровится, — ответил Ярви.

Его дочь не вышла из своей комнаты, услышав голоса вчерашних гостей. Она была здорова, когда отправлялась в свою комнату, а раз не вышла, значит, так считает нужным, Ярви сам сделает всю работу.

Ярви отошел от стола и перебрался в угол этой же комнаты, отгороженный ширмой. Он снова засел за ту работу, от которой его оторвали эти гости, которых не прогонишь. Он сел на лавку, взял в одну руку пууко, в другую — заготовку и продолжил вырезать деревянные игрушечные сани.

Со стороны стола доносились голоса, становящиеся все пьянее. Говорили и по-фински, и по-шведски, и на плохом финском. Иногда Ярви отрывался от работы и вслушивался, но ему быстро надоедало. Перебивая друг друга, вспоминали свои попадания и промахи, переходили к обсуждению войны на всех фронтах, хвалили Маннергейма, говорили о планах на завтра (завтра они собирались где-то пополнить запасы и где-то устроить коммунистам веселую ночь), потом пошли анекдоты и песни. Ярви качал головой и возвращался к санкам.

Потом Ярви услышал, как их командир распоряжается, чтобы закрыли ставни и заперли дверь. Никаких часовых они выставлять не собирались. Как сказал их командир по прозвищу Лось, они проснутся, если кто-то будет к ним приближаться. Ярви не понял, почему они обязательно должны проснуться. Может быть, они верят в предчувствия или уже настолько пьяны, что начинают городить чушь. А они сильно напились и шатались по дому, налетая на стены.

Ширму отдернули, и Ярви увидел Лося.

— О, какая вещь, — двухметровый командир протянул руку и вынул из ладоней старика его поделку, в которой уже можно было угадать сани. — Развлекаешься? Правильно. Ты можешь продавать их, старик.

Лось вернул хозяину деревянную игрушку. Ярви хотел сказать, что это не на продажу, но тут…

О том, что гигант в серой куртке нараспашку с короткого размаха всадил свой кулак гиревика ему в затылок, Ярви понял уже потом. Уже после того, как пришел в сознание…

Выплыв из темноты, это напоминало подъем со дна к поверхности озера, Ярви сначала понял, что не может открыть глаза. Он пытался это сделать, но голова разрывалась всполохами боли, а в глазницы словно сыпали угли из печи. Рот распирала тряпка, вонявшая маслом. Он попытался вытолкать ее языком, но не получилось. Языком — потому что руки и ноги оказались связанными. Лодыжки и запястья были перетянуты ремнями (наверное, они взяли вожжи, висевшие у двери, подумал Ярви) и вдобавок связаны между собой за спиной. Наконец удалось ненадолго распахнуть веки и увидеть, что лежит он за своей ширмой, там, где застал его удар.

Но самое страшное было впереди. Самое страшное пришло, когда Ярви услышал крик. Кричала его дочь. Хрипло, дико, зверино, надсаживаясь, срываясь в вой. Это не она, не ее голос, не может быть, — пытался убедить себя Ярви. Но других женщин в доме не было.

Он понял, что происходит. Ярви заметался в своих ремнях, силясь их разорвать. Но где там.

Нож! Нож. Который он оставил на лавке. Ярви удалось встать на колени. Он раскрыл глаза и сквозь хлынувшие слезы, моргая, чтобы сбить их, увидел, что скамья пуста.

Ярви упал боком на пол. Слезы текли уже не от рези в глазах. Господи, взмолился Ярви, сделай так, чтобы я снова потерял сознание, чтобы я не слышал этих криков, если все равно я ничего не могу сделать. Но господь не сделал для Ярви ничего…

Первую предназначавшуюся им гранату они обнаружили, когда солнце еще не село. Правда, это стоило сломанной лыжи и нескольких ушибов.

Лыжня, по-змеиному пресмыкаясь, повторяла рельеф местности. Путь проходил в основном по равнине, лишь изредка приходилось преодолевать невысокие подъемы и спуски. Эти вздутия на земной поверхности не дотягивали до звания гор и холмов. Так, горушки, холмики. Реку они так и не пересекли, и делалось очевидным, что и не пересекут, путь уверенно забирал в сторону от замерзшего водного потока.

На одном из спусков (это был овраг с пологими откосами, поросший мелким ельником) едущий впереди Шепелева красноармеец Попов, уже набравший на наклоне скорость, вдруг затормозил «утюгом», сведя концы лыж, сел назад, разбросал палки в стороны и зарыл руки в снег. Капитан, чтоб не врезаться в него, свернул в ельник и упал на мелкую колючую поросль, сбивая с нее снег и окутывая себя белой пудрой. Выбравшись оттуда, Шепелев увидел, что Лева лежит поперек лыжни, на том месте, с которого свернул с трассы капитан и одна лыжа у него сломана. Удачнее всех вывернулся лыжник Ильинский. Заметив, что происходит внизу, он начал медленно притормаживать, а перед упавшим сержантом Коганом не без изящества развернулся, как это делают горнолыжники. Зато досталось Жоху. Он тоже оказался в сугробе и при этом болезненно ударился локтем о собственную же винтовку. Хорошо хоть пятеро не успели столкнуть себя с верха оврага.

Происшествие, которое, будь происходящее загородной зимней прогулкой, могло вызвать смех и подначки, вызвало ругань и вопросы, а потом молчание и затаенную тревогу. Потом, это когда Попов, расстегнув ремешки креплений на своих лыжах, шагнул с них в снег и сразу до бедер утонул в сугробе. С трудом выдергивая ноги из снежной трясины, затем высоко задирая их, чтобы сделать шаг, он направился в сторону от лыжни. При этом он внимательно водил взглядом по сугробам.

— Что там? — капитан стоял возле брошенных Поповым лыж, отряхивая себя.

— Проволока, — ответил бывший охотник с таким безразличием, будто ожидал найти в этом овраге именно проволоку.

— Граната, — сказал он секунду спустя, когда наклонился к самому снегу и всмотрелся во что-то под кривобокой елью с пышными «шапками» на хвое.

— А почему ж не видно чужих следов? — рядом с капитаном стоял уже лыжник Ильинский. — Когда привязывали, они же сходили с лыжни.

— Припорошили, — расслышав, дал пояснение бывший охотник. — Веточкой замели. А все равно заметно.