– Того, что лично задушил маленького ребенка?
– Да.
– Ой, какой нехороший, какой подлый человек!
– Вот вы нам и помогите его поймать. Разъезжалов бежал из Нерчинска. Он сейчас в городе, и с ним еще двое каторжных. А Саласкин может нас на них вывести.
– Алексей Николаевич, но мне-то это зачем?
– Ну как же! Уберете нашими руками конкурента. Ишь приехал сюда краденое скупать! Так и вам ничего не останется.
– Это понятно. А еще для чего?
– Чтобы полиция и дальше смотрела сквозь пальцы на ваши старческие безобразия.
– Вот! – Блатер-каин просиял. – Я хотел, чтобы эти слова произнесли в присутствии господина полицмейстера.
Яковлев, красный как рак, натужно просипел:
– Я подтверждаю слова господина Лыкова.
– Теперь можно работать, – констатировал Озорович-Пушкин, поворачиваясь к Алексею. – Вы сказали, он из Москвы?
– Да.
– Тогда я знаю, как к нему подойти.
– Учтите, вещи должны быть очень хорошие.
– Молодой человек! Вы будете учить меня торговать?!
После этого события завертелись с невероятной быстротой.
Саласкин цедил чай с ромом в трактире «Тулон», когда к нему вдруг подсел пожилой, чисто одетый еврей.
– Егор Савватеевич?
– С кем имею честь?
– Меня зовут Озорович Гораль Хаимович. Может, слышали?
– Не приходилось.
– Ай-ай! Старею. Но это не важно. Я здешний купец по ювелирной части. А об вас знаю от Бернштама.
Саласкин сделал почтительное лицо. Иуда-Шмуль Бернштам был крупнейший московский блатер-каин.
– Он мне сказал, что с вами можно делать дело, – продолжил собеседник. – Если быть точным, Иуда отозвался так: жадность Саласкина имеет разумные границы.
Москвич улыбнулся. Выражение было в духе знаменитого маклака.
– Что-то имеете предложить?
– Да. Пять серебряных вещичек от закусочного прибора, очень изящных. В Нижнем за них не дадут настоящую цену.
– Они у вас с собой?
– Да. Но не здесь же!
– Извольте пройти в мою кассу ссуд.
– Учтите, Егор Савватеевич, – нахмурился Озорович, вставая. – Я пожилой человек, мелочами не занимаюсь. Сейчас в городе много хорошей аржентерии[14]. Лучшую несут мне. А покупателей хороших совсем мало! Мне нужен помощник, который будет пересылать эти вещицы в богатые столицы. Иуда не приехал, Воронин не приехал… Возможно, этот помощник будете вы. За свой хороший гешефт, разумеется! Я решу это после первой сделки.
– Я все понял, Гораль Хаимович. Цену дадим подходящую.
Два маклака уединились в номере москвича. Вскоре Озорович-Пушкин вышел и быстро удалился. А к Саласкину ворвались сыскные агенты. Через четверть часа Лыков уже приступил к допросу арестованного.
– Ну что, Егорка, на этот раз ты влип основательно. Вещицы от закусочного прибора краденые. Похищены у статской советницы Тимченко четвертого дня.
– Откуда ж я знал? Пришел почтенный человек, купец по ювелирной части. Оказывается, он краденым торгует!
– Озорович ведь тебя предупредил, что вещи ворованные. Это означает скупку заведомо краденого. Сидеть тебе теперь в тюрьме.
– Ничего он мне не говорил! Поклеп это! Не докажете. Его слово против моего – мировой не примет.
– У вас в Москве не примет, а здесь, в Нижнем, милое дело! Опять, у нас и свидетель имеется.
– Какой еще свидетель? – взвился Саласкин. – Мы один на один торговались!
– Ну как же ты запамятовал? – Лыков явно издевался над маклаком. – Был свидетель. Известный в здешних краях вор Панкратов по кличке Рябой. Вот его собственноручное в том признание. Гляди. – Сыщик протянул арестованному лист бумаги. Там корявым почерком было написано, что Панкратов украл серебряные вещи у статской советницы и продал их Саласкину при посредничестве Озоровича.
– Узнаешь руку?
– Что я должен узнать? – затравленно выкрикнул Саласкин. – Никакого Рябого в глаза не видел! Это обман!
– А сравни.
И Лыков дал москвичу на прочтение анонимку, полученную губернатором. Она была написана тем же почерком, что и «признание» Панкратова. Почерк на «признании» был ловко подделан счетным чиновником полицейского управления Доброзраковым, мастером на такие штуки.
Саласкин дважды перечитал анонимку и ничего не понял.
– Ну и что? Я адвоката найму! Он вскроет на суде все ваши обманы!
– Дурак. До суда еще дожить надо.
Арестованный осекся и впервые посмотрел на сыщика внимательно.
– Ваше высокоблагородие, объясните, христа ради! Какой-то Панкратов, теперь вот Разъезжалов! А я тут при чем?
– Объясняю. Нам надо эту сволочь поймать. Ишь приехал в Нижний! На ярмарке с выставкой решил поживиться? Хрен ему!
– Ну и ловите. Я для чего занадобился?
– Ты нам скажешь, где его искать.
– Да не знаю я, где его искать! После суда не видал. Сам до смерти боюсь этого человека. Да он и не человек вовсе…
– Ты меня так и не понял, Саласкин. Вот письмо, которое получил губернатор. Там написано, что Разъезжалов с бандой приехали сюда. Рука сам видишь чья – Панкратова. А написал он это под твою диктовку.
Маклак выпучил глаза и некоторое время сидел так. Потом спохватился:
– Что за чертовщина? Под мою диктовку? Зачем?
– Сам сказал, что боишься этого человека. Вот и решил сдать его полиции. А сообщить поручил сообщнику, вору Панкратову по кличке Рябой, чтобы твой почерк не узнали.
– Ва… ваше высокоблагородие! Ведь это же неправда!
– Как неправда? Вот у меня и признание Рябого имеется. Смотри. Очную ставку вам устроить?
Лыков вручил третью бумагу, написанную тем же корявым почерком. Никакого Панкратова-Рябого на самом деле не существовало, но сыщик играл ва-банк.
– Это подло, бесчестно!
– Что? И ты еще будешь меня чести учить, сволочь? Ты живешь краденым, торгуешь вещами, на которых кровь! Ну, чума, погоди. Разозлишь меня – сам будешь не рад!
– Ваше высокоблагородие, – жалобным голосом сказал Саласкин. – Зачем это? Для чего вы меня мучаете?
– Уже ведь объяснил. Нам нужно найти Разъезжалова с ребятами. Вопрос его поимки – дело времени. Вот нынче пришли фотокарточки его, и Банкина, и Пашки Черемиса. Размножим и пойдем по номерам да гостиницам. Вскорости и поймаем. Тогда я ему покажу письма, что под твою диктовку писаны, и устрою очную ставку с Рябым. Он подтвердит. А потом… потом посажу тебя в одну камеру с Разъезжаловым. Как думаешь, сколько ты после этого проживешь? И что там на суде вскроет твой адвокат?
Саласкин затрясся.
– Но есть и другой путь, – промолвил Лыков.
– Ка-какой?
– Ты называешь мне адрес прямо сейчас. Экономишь нам время и силы. И тогда я не выдаю тебя на расправу этому зверю. Он даже и не узнает никогда, кто его выдал.
– А что дальше?
– Дальше ты садишься в тюрьму и будешь сидеть, сколько суд приговорит.
– За что!
– Как за что? За скупку краденого. Серебряный закусочный прибор забыл?
– Но ведь…
– Ты думал, в Нижнем Новгороде можно безнаказанно барышничать? Шалишь!
Тут Прозоров, который молча вел протокол, хищно ухмыльнулся и добавил:
– Это тебя в Москве оставили в сильном подозрении. А у нас с такими разговор короткий.
– Итак, Саласкин, повторяю вопрос: где скрывается банда Разъезжалова? Учти, что неправильный ответ влечет за собой тяжелые для тебя последствия. Самые тяжелые. Решается вопрос, жить тебе или помирать. Осознаешь?
Маклак понурил голову и какое-то время молчал. Алексей не торопил его. Наконец арестованный крякнул и заявил:
– Что ж мне из-за такого головой жертвовать? Только обещайте мне, ваше высокоблагородие, что он никогда про этот наш разговор не узнает.
– Обещаю. Все сделаем так, будто по фотокарточке коридорный опознал.
– Если обманете, грех на вас будет…
– Будет, будет. Ты адрес говори.
– Значит, проживают они в гостинице Дугарева. Все трое в одном нумере.
– Ух ты! – обрадовался Прозоров и подбежал к окну. – Вот же она, прямо напротив. Это что, Разъезжалов через улицу от сыскного отделения поселился?
– Точно так.
– Ну наглец! Он сейчас у себя?
– Не могу знать, но навряд ли. Купца какого-то они пасут, вчера на выставке приметили. Как стемнеет, налетят. Так что поспешите.
– Что за купец? Где поселился? – забросал маклака вопросами коллежский регистратор.
– Слышно, что живет он в гостинице «Международная».
– В «Международной» несколько корпусов, – озабоченно сообщил Лыкову Владимир Алексеевич. – «Россия», «Америка», «Франция», и в каждом сотни номеров! Можем не успеть. А станем ходить по этажам – спугнем!
– Ну? – спросил сыщик у Саласкина, глядя на него тяжелым взглядом.
– Я не знаю!
– Говори, что знаешь.
– Разъезжалов хочет подсунуть купчине певичку. Тот, знать, слаб на женский пол… Баба из чешского хора, красивая! Заманит она его в ресторацию «Хуторок». А оттуда – как карась наклюкается – повезет будто бы к себе на постелю. По пути и приткнут. Банкин уж и экипаж нанял.
