– Нет. Нам неизвестны такие факты.
– То есть все эти размышления вы обнаружили только в его личном дневнике, написанным в студенческие годы. О содержимом которого не было известно даже лицу, хранившему его?
– Так, ваше величество, – признал обвинитель.
Королева удовлетворенно кивнула.
– Все вы, джентльмены, знаете, кто такой Кристофер Марлоу и кто его мать. И одновременно все вы являетесь опорой и защитой образа королевы-девственницы. Образа, позволившего нам без внутренних смут прожить три десятилетия. Образа, который позволял нам манипулировать политикой иных держав и их державных владетелей, начиная от короля Испании, заканчивая царем Московитов Иоанном. Все вы, джентльмены, творите этот миф, сомнение в истинности которого будет преследоваться так же, как сейчас вы собрались преследовать этого человека. И очень печалит нас то, что вы не видите полезности для государства этих сомневающихся. Уже пришло время, когда такие талантливые и циничные умы станут нашим самым могущественным инструментом, который, вероятно, будет востребован чаще, чем даже армия и флот. Ибо только такие люди, как Марлоу, смогут преднамеренно создавать новые мифы, кои сделают нашу державу могущественней, а наших противников – слабее и разобщеннее.
Королева замолчала, и в зале, где и без того все молчали, буквально зазвенела повисшая тишина.
Никто из присутствующих не торопился высказываться ни против ее мнения, ни с поддержкой. Речь королевы произвела впечатление, это была речь не матери, испуганной за судьбу своего ребенка, но зрелого и мудрого политика, думающего на многие годы вперед.
Наконец тишину решился прервать старческий, дребезжащий голос старшего Сесила:
– Никто не сомневается, – немного откашлявшись, начал он, – что умных людей, доказавших свою полезность для короны, нам должно ценить, оберегать и снисходить к их недостаткам. Но к присутствующему здесь молодому человеку это пока никак не относится, кхе-кхе. Более того, некие матримониальные планы этого человека могут оказаться источником смуты и беспорядка в государстве, а это придает обвинению большой вес, и тайный совет не может игнорировать реальную опасность, исходящую от этого атеиста…
Глядя, как упрямо вскинулась королева, старик примирительно качнул головой:
– Но и торопиться тоже не следует. Думаю, нам надо собраться дней через десять, чтобы окончательно решить судьбу молодого человека. А до этого времени поместить его под надзор уважаемого Томаса Уолсингема. Таково мое предложение.
Видимо, такая полумера всех устроила. Вельможи вразнобой поддержали патриарха политической кухни и расслабленно зашумели. Генри непонимающе переводил взгляд с улыбающегося Уолсингема на недовольного Роберта Сесила и на заметно опечаленную королеву.
Она встала, сказала: «Быть по сему» и направилась к выходу, на ходу что-то шепнув одной из своих фрейлин.
Когда королева покинула залу, на выход потянулись и вельможи. Генри стоял на прежнем месте, не понимая, что ему теперь делать. И опять выручил Уолсингем. Он поманил его рукой и бодро зашагал по коридору, бросив на ходу:
– Королева ждет нас.
Генри поспешил следом, ежесекундно опасаясь окрика в спину. Но никто на него больше внимания не обращал.
Они шли недолго. Перед какой-то дверью Уолсингем остановился, кивнул фрейлине. Та впорхнула в двери и через мгновение вернулась, не закрывая их. Мужчины вошли в личные покои королевы.
Генри сразу же склонился перед ней и произнес, старательно копируя голос Марлоу:
– Благодарю вас, ваше величество, вы спасли меня на этом судилище.
Елизавета сделала жест встать и задумчиво произнесла:
– И даже голос похож. Томас, где вы откопали такое чудо?
Удивленный Уолсингем переспросил:
– В каком смысле, ваше величество?
– Неужели ты не видишь, что это не Кит? – удивилась королева.
– Что?! – Томас сейчас же вытаращился на Генри.
Королева коротко рассмеялась, и махнула рукой в сторону закрывающей одну из стен комнаты портьеры.
– Кит, выходи, познакомься с тем, кто избавил тебя от обязанности смотреть на чопорные лица придворных на судилище.
Портьера распахнулась, и в комнату шагнул Марлоу собственной персоной.
Генри похолодел: костюм, который он так успешно позаимствовал, вдруг стал неудобен, словно «железная дева».
Кристофер, сделав поклон королеве, с ног до головы оглядел Генри, а потом еще обошел вокруг, молча, сохраняя на устах ироничную ухмылку, словно Генри был неким чудесным экспонатом, привезенным из дальних стран.
Рэй отметил, что угрозы от Марлоу не исходило, и у него затеплилась робкая надежда.
– Черт побери! О, простите, ваше величество… я просто потрясен! – воскликнул Томас. – Невероятно!
– Прав был бедный Эдуард, когда сказал, что люди становятся слепы, стоит лишь им нацепить ярлык на привычный предмет… – печально усмехнулась королева.
– Я говорил уже, и повторю опять – лицом к лицу лица не увидать, – закончив осмотр двойника, резюмировал Марлоу. – Однако не думал я, что выгляжу со стороны таким напыщенным болваном.
– Ну, Кит, не наговаривай на себя, – улыбнулась королева. – Этот человек все же не ты, слава Богу.
– Ах, ваше величество! Искусство перевоплощения как раз заключается в том, что актер являет миру наиболее характерные черты, гримасы, жесты и так далее… – в гротескном сожалении развел руками Марлоу. Привыкнув к облику ближнего, мы выделяем из толпы лишь по нескольким ярким штрихам, чем этот молодой человек талантливо воспользовался. А в итоге – даже друзья не видят очевидного…
– Прости, Крис, но… мне в голову не могло прийти, что ты – это не ты! – наконец оправился от шока Уолсингем.
Марлоу похлопал друга по плечу и ехидно ухмыльнулся.
– Сессилы, что могли бы взглядом дырку просверлить на мне, и то ничего не заметили, могу ли я быть в претензиях к тебе, мой друг?
Тем временем, Ее величество обратилась к Генри:
– Кто же ты, юноша? Надеюсь услышать от тебя подробный и исчерпывающий ответ.
Уолсингем, окнчательно пришедший в себя, подозрительно уставился на Генри, положив руку на рукоять кинжала. Рядом с королевой был чужак, неизвестный, и теперь Томасу приходилось выполнять роль телохранителя королевы.
На этот раз Генри рухнул на колени самым нецеремонным образом.
– Простите меня, ваше величество! Я ненамеренно принял внешность вашего сына. Я совершенно не хотел узнавать все эти тайны. Я только хотел, чтобы моего деда похоронили как порядочного христианина, а не как самоубийцу. Я не знал, что все так получится! – зачастил он, нисколько не беспокоясь, что выглядит довольно жалко.
Но его малосвязные причитания были прерваны королевой:
– Спокойно. Спокойно, мой хороший. Я вижу, что ты пережил забавные приключения. Расскажи-ка все с самого начала.
Генри проглотил комок в горле, унял предательски трясущиеся губы, заставил себя успокоиться и начал рассказывать, заботясь произвести историей как можно более благоприятное впечатление:
– Позавчера, прямо на сцене, умер мой коллега по труппе…
Королева и Уолсингем слушали внимательно, иногда задавая вопросы.
Когда повествование дошло до поединка дворянской шпаги и кочерги служанки, королева искренне расхохоталась, поинтересовавшись у Томаса, не известна ли судьба незадачливого любовника?
Тот коротко поведал, что при обходе действительно был обнаружен в комнате, где зимой дворцовая стража сушит свою одежду, связанный Чарльз Макнил. До выяснения он был взят лейтенантом Фелтоном под стражу и отправлен в Тауэр, так как тот посчитал Макнила – и, оказывается, не без оснований – причастным к происшествию в комнате Арабеллы. Фелтон должен учинить допрос сегодня ближе к вечеру.
– Мы хотим, чтобы этого Макнила немного остудили прохлада и тишина стен нашей резиденции, – отсмеявшись, приказала королева. – Пусть знает, что в нашем доме такое поведение, не подобающее джентльмену, не приветствуется.
– Слушаюсь, ваше величество. Как долго?
