Простая и ясная мысль испортила настроение. Екатерина Семеновна вдруг подумала: что же это получается? И еще: кто же это успел? А затем: да каким же образом? Ответов у нее решительно не нашлось.
* * *
Такого поворота событий Коля никак не ожидал. Это он сообразил, сложил в уме, высчитал и сделал правильный вывод. Это он вызвал Аполлона Григорьевича. И что в благодарность? Мало того, что приказали не высовываться, с этой неприятностью он как-то справился. Встречаться лишний раз с господином Бранденбургом удовольствие не самое приятное. Но ведь ему ничего не объяснили! И выслушать не пожелали! Лебедев на ходу буркнул, что встретятся позже, и был таков. Даже не счел нужным узнать важнейший факт, который его коллега добыл практически в бою с домовладельцем. Вот благодарность за все усилия!
Коля еще верил в справедливость жизни и потому переживал мелкие неурядицы искренне и глубоко. Он так обиделся, что решил вообще бросить расследование. Но тут же ему стало стыдно за данное слово. А быть может, и память о Ванзарове, которым он себя мерил, не позволила отступить. Он счел за лучшее, не дожидаясь протоколов, разнюхать сам. Очень уж не хотелось идти на поклон к приставу, терпеть насмешки и колкости.
Помня общение с хозяином «Дворянского гнезда», Гривцов счел за лучшее не беспокоить владельца гостиницы понапрасну. Коридорные и половые — то, что надо. Коля искренне верил, что природная простота и обаяние позволяют ему общаться с народом по душам. Что поделать, кто из нас не ошибался в юности.
Умело затаившись от пристава и чиновников, покидавших место преступления, Гривцов остался полновластным хозяином гостиницы. А потому, недолго думая, остановил первого попавшегося полового. Как бывает с новичками в карты — сорвал банк.
Митенька, как представился половой, оказался не только обаятельным и разговорчивым, но и крайне осведомленным. Барышню из 37-го нумера знал «что свои пять пальцев». Зиночка, как фамильярно ее назвал, была простая и мила, никогда не чуралась прислуги. Говорила, что сама из простых, выучилась на учительницу и теперь зарабатывает честно хлеб. Митенька уверял, что она не жалела чаевых и всегда благодарила: хоть за самовар, хоть за почищенные ботиночки. В общем, в глазах прислуги была идеальной постоялицей.
Набравшись суровости настоящего сыщика, Коля спросил:
— Откуда у нее средства оплачивать такой номер?
Митенька искренно смутился:
— Таких вопросов, господин хороший, мы не задаем-с.
— Она занималась проституцией? — взлетев к вершинам строгости, спросил Николя и слегка покраснел.
— И думать нечего! У нас с этим строго. Чуть бы заметили, так сразу на порог указали. И не посмотрели бы, что платит аккуратно. Сразу бы за порог, — повторил Митенька, как видно, сильно переживая за моральную чистоту жильцов.
— А кто к этой… как ее… ну, жертве…
— Лукиной, — вовремя подсказали забывчивой полиции.
— Да, именно, Лукиной, кто к ней постоянно приходил? Были постоянные посетители?
Вопрос привел Митеньку в замешательство.
— Так ведь у нас, изволите видеть — гостиница, отель некоторым образом, и не из последних в столице. Не «Европейская» или «Париж» какие-нибудь, конечно, но марку держим-с. Отели затем и надобны, чтобы в гости ходить.
Очевидно, половой не располагал точными сведениями о гостях Зинаиды.
— А, позвольте! — вдруг оживился он. — Так ведь на самом деле приметил!
— Кто он? — сдерживая волнение, спросил Коля.
— Не он, а она. Барыня такая степенная. Высокая и в плечах крепкая. Одевается в меха, собой очень строгая, как генеральша, ей богу.
— И что она?
— Один раз спросила, где, значит, Зиночка проживают. А потом на глаза попадалась. Вот и сегодня была.
— Она? Когда?! — чуть не выкрикнул Коля.
— Так вот, с четверть часа как, может, с ней и разминулись…
Не надо было копаться в глубинах памяти, чтобы вспомнить даму, которая как-то странно, словно в болезни, шла по коридору. Она сразу чем-то не понравилась и вызвала подозрения. Надо было ее арестовать и допросить. Быть может, уже давала бы признательное показание. Но ничего, еще попадется. Коля ее хорошенько запомнил.
— Она сегодня один раз приходила? — спросил он.
— Не могу знать. Видел ее, как доложил-с.
— Кто утром к Лукиной приходил?
— Так ведь посыльный из цветочной лавки с букетом, как заведено: с утра пораньше.
— Часто цветы доставлялись?
— Частенько.
— Больше никого?
— Портниха. Она и шум подняла. А так более никого… Может, и был кто, конечно. Хозяйство большое, все время бегаешь как угорелый.
— Кто, думаете, мог убить Лукину?
У Митеньки стали округляться глаза. Коля понял, что сболтнул лишнее. По официальной версии, барышня совершила самоубийство. Он быстро поправился и повторил вопрос.
— Такое горе, — печально сказал Митенька. — Не знаем, что и подумать. Хорошая была барышня, добрая и простая. Зачем в петлю полезла? Всегда веселая была. Несчастная любовь, не иначе.
— Может, рассказывала, в каких домах уроки давала?
— Нет, об этом меж нами разговоров не было.
— А знакомые, подруги?
— Так ведь Танечка Мамрина, — обрадовался Митенька. — Конечно! Они же вместе уроки давали. Зиночка по словесности, а Танечка по математике. Большие подруги.
— Не знаете, как найти эту Мамрину?
— Чего там знать, вон газетку откройте… — Митенька указал на свежий выпуск «Петербургского листка». — Они-с объявления печатали. Наверняка найдете.
Коля налетел голодным соколом. Схватив газету, от усердия чуть не разорвал ее пополам. Рубрика объявлений была на месте. Стоило пробежать по ровным квадратикам, которые предлагали услуги модисток, кухарок и гувернанток, как он наткнулся на предложение частных уроков математики. Заинтересованных господ просили обращаться к Татьяне Мамриной на Караванную улицу. Вот оно! Крохотная зацепка, которую желал Лебедев, была у него в руках.
Коля с головой ушел в смакование первой победы и не замечал поначалу Митеньку, который выжидающе и ласково смотрел на юного полицейского. Но так проникновенно смотрел, что рука Гривцова сама собой полезла в карман за мятым рублем. Заначка на пирожные пала в жертву сыска.
— Премного благодарны-с, — сухо сказал Митенька, привыкший к благодарностям более существенным, и удалился с гордо поднятой головой.
А Коля подумал, что его опыта общения с народом явно не достаточно. Это каким же надо быть ловкачом, чтобы у полицейского при исполнении вытянуть чаевые. И за что? За помощь следствию!
Николя искренно позавидовал мастерству полового. Таким фокусам ему только учиться и учиться. Ну ничего, главное — улика найдена. Уж она-то стоит и рубля, и несъеденного пирожного.
* * *
Из потока пролеток, запрудивших Литейный проспект, вынырнула новенькая, с поднятым фартуком. Ничем особым она не отличалась. Извозчик, самый обыкновенный «ванька», поддергивал вожжи серой лошаденки, месившей копытами сырую грязь, и лениво протискивался к тротуару. На облучке, прямо над задними колесами, держались дорожные чемоданы, стянутые толстыми ремнями. Как видно, прямо с поезда прибыли в гостиницу.
Швейцар Михайлов интересовался гостем на предмет чаевых. Господин в дорогом пальто вылез из-под фартука и замер на подножке, будто осматриваясь. Михайлов заметил строгую выправку спины и особое выражение лица, в котором, как в зеркале, отражалась привычка командовать. Он уже взялся за козырек фуражки, чтобы с почтением встретить и заняться чемоданами, но господин, не посмотрев в его сторону, легким прыжком соскочил с пролетки и направился к витрине посудного магазина. Швейцар никогда не видел, чтоб мужчина так интересовался фарфором, чтобы с дороги бросить чемоданы и пялиться на чайнички да чашечки.
— Вишь оно как… — сказал Михайлов, указывая на оригинального субъекта.
Городовой, уставший от ожидания, нахмурился и заметил:
— Из Москвы, по всему видать, у них там все чудные. Одно слово: Масква.
Странный господин между тем настолько увлекся посудой, что не обращал внимания на воззвания извозчика, так и эдак пытавшегося привлечь к себе внимание. Он незаметно косился на городового, стараясь понять, о чем говорят.
Внезапно городовой подтянулся, а швейцар почтительно открыл дверь, пропуская двух господ в одинаковых черных пальто.
— Ерохин, свободен, — отдал команду один из них.
Городовой козырнул и с явным облегчением отправился куда подальше.
Господа наслаждались свежим, хоть и сырым воздухом. Другой только взглянул на швейцара, и этого хватило, чтобы Михайлов с почтением оставил их, скрывшись за дверями.
— Что об этом думаете, коллега? — спросил чиновник Ляликов, разглаживая перчатки.
