– Я не пыталась скрыть преступление, – холодно сказала Амалия, складывая веер. – Наоборот, я хочу, чтобы его расследовали и нашли убийцу. Но я против того, чтобы из-за этого расследования пострадал невиновный, конкретно – Дмитрий Иванович. Так понятно?
– Если он невиновен, – спокойно заметил Александр Богданович, – ему ничего не угрожает.
Ножки дивана, который оттолкнул вскочивший Чигринский, взвизгнули, скользнув по паркету.
– Милостивый государь! – сердито вскричал композитор.
– Встаньте на мою точку зрения, Дмитрий Иванович, – все так же спокойно продолжал чиновник. – Что я должен думать о человеке, который пытался увезти тело и скрыть следы преступления? Согласитесь по крайней мере, что у полиции есть веский повод вас подозревать.
– Я никого не убивал! – в запальчивости крикнул Чигринский.
– Для правосудия мало одного вашего утверждения. – Чем больше композитор выходил из себя, тем невозмутимее становился его собеседник. – Ему нужны доказательства.
– Господа, – вмешалась Амалия, – я убедительно попрошу вас не ссориться в моем доме… Благодарю вас.
Однако Чигринский не сдавался.
– Если вы уже произвели меня в виновные, мне здесь нечего делать, – хрипло бросил он, адресуясь исключительно к ненавистному чиновнику.
Амалии пришлось призвать на помощь весь свой такт, всю силу убеждения, чтобы погасить страсти, но это удалось ей только отчасти. Дмитрий Иванович произнес несколько колкостей в адрес полицейского, но тот был так вежлив и выдержан, что все стрелы разъяренного композитора отскакивали от него, как от стенки горох. В конце концов Амалия выпроводила Чигринского и передала его дядюшке Казимиру, который, бесцельно слоняясь по комнатам, мирно курил трубочку.
– Кажется, дядюшка, у вас где-то завалялись гаванские сигары? – спросила Амалия.
Казимир призадумался, потом вспомнил, что сигары были привезены ему в подарок самой Амалией, и торжественно пообещал сей же час их попробовать, заодно угостив и композитора. Он увел Чигринского, а Амалия вернулась в комнату с зеленым роялем.
– А вы переменились, Саша, – неожиданно сказала она, затворяя дверь и поворачиваясь к полицейскому. – Очень переменились.
– Право, я не понимаю, о чем вы, Амалия Константиновна, – смутился Зимородков. – Вам угодно было принять участие в господине музыканте, потому что вы сочли его жертвой чьих-то адских козней – это ваше дело. Но я не вижу причин, по которым закон должен делать для него исключение. Конечно, он талантливый композитор, но…
– Я, как вы выражаетесь, приняла в нем участие не потому, что он композитор, – сухо заметила Амалия, возвращаясь на прежнее место. – Я помогаю ему потому, что он невиновен.
– Ой ли?
– Я в этом уверена.
– Женская интуиция, без сомнения?
– Как вам будет угодно, – колюче ответила Амалия. – Но он ее не убивал, и точка.
– А если вы ошибаетесь?
– Я не ошибаюсь.
– Почему вы так уверены в этом?
– Потому что он не смог назвать мне ни одного человека, которому ее смерть была бы выгодна. Будь он убийцей, он поторопился бы назвать множество подозреваемых и для каждого приискал бы вполне логичный повод.
– А может быть, он просто неумен? Из его действий, – добавил Зимородков, заметив, как сверкнули глаза Амалии, – вроде бы напрашивается такой вывод.
– Боюсь, что если мы углубимся в рассмотрение ума как такового, то нам придется признать, что как минимум в некоторые моменты им никто не обладает, – со смешком заметила баронесса Корф. – И самые умные люди – то есть, как правило, те, кого дураки обычно считают умными – совершают порой настолько детские ошибки, что просто диву даешься.
– А вы не переменились, Амалия Константиновна, – без всякой улыбки заметил Зимородков. – Ни капли[7]. Хорошо, так что именно вы от меня хотите?
– Я уже сказала: чтобы мы провели расследование и нашли убийцу.
– Вот как? А если им окажется Дмитрий Иванович?
– Значит, Дмитрия Ивановича будут за него судить. Но его вина должна быть доказана.
– Тогда считайте, что она практически доказана, Амалия Константиновна.
– Что это значит? – насторожилась Амалия.
– Саблин уже провел вскрытие и прислал мне отчет, – пояснил Зимородков. – На убитой был корсет, но, несмотря на это, нож пробил его и вошел точно в сердце. Иными словами, удар наносил человек, физически очень сильный – то есть сильный мужчина. Женщина, как объяснил Саблин, такой удар нанести не сможет. Вопрос: какой сильный мужчина был на месте преступления и сразу же после него попытался увезти труп? По-моему, все очевидно. Воля ваша, Амалия Константиновна, но это он ее убил.
– Вы меня не убедили, – сказала Амалия после паузы.
– Вы упоминали, что Дмитрий Иванович отдал вам нож, которым была зарезана Ольга Верейская, и сказал, что вытащил его из раны. Так вот, Саблин изучил и нож тоже. Чтобы вонзить его в тело, нужна была недюжинная сила, но не меньшую силу пришлось применить, чтобы его вытащить, потому что он пробил насквозь планку корсета. Это Чигринский, Амалия Константиновна. В этом нет никаких сомнений.
– Хорошо, – неожиданно легко согласилась Амалия. – Итак, композитор Чигринский отправляет своей любовнице записку, что вечером будет у нее. Он покупает конфеты, торт, сотерн и отправляет ей, затем заходит в лавку и смотрит обручальные кольца. Потом он приходит в дом, здоровается со швейцаром, поднимается по лестнице, входит и хладнокровно убивает любовницу. Кстати, откуда взялся нож? Сам Чигринский не упоминал, что он принадлежит Ольге Николаевне.
– Он мог принести его с собой.
– Прекрасно. Получается, что он заранее обдумал убийство, заказал сладости, вино и еще успел зайти к ювелиру, полюбоваться на кольца. Воля ваша, но это какой-то запредельный цинизм, что вовсе не вяжется с характером Дмитрия Ивановича. И кто донес в полицию, что он убил любовницу и увез ее тело в мой дом?
– Нам позвонили по телефону.
– Вот как? И имя убийцы сказали сразу же, не так ли?
– Вы правы, – нехотя признал Александр Богданович.
– Что-то мне подсказывает, что автор сообщения был настолько скромен, что не удосужился назвать себя, – усмехнулась Амалия.
– Думаете, он и есть убийца?
– Или убийца, или его сообщник. Впрочем, так как в Петербурге мало телефонов, найти его не составит труда[8]. Вот этим прежде всего и следует заняться.
– Я бы и рад вам помочь, Амалия Константиновна, – серьезно сказал Зимородков, – но, к сожалению, я не могу ничего поделать. Я еще не окончил дело с убийством Громовой и ее приживалок.
– Так горничная все же ни при чем?
– Судя по всему, да. Ее стали подозревать с самого начала, потому что она отпросилась у хозяйки как раз на то время, когда произошло убийство. Мы в полиции не любим такие совпадения, но оказалось, что горничная действительно уезжала на крестины племянника и была там крестной матерью.
– А что с кольцами, которые у нее нашли?
– Она пыталась нас убедить, что кольца ей подбросили, но в конце концов ей пришлось признаться, что она нашла их после убийства и взяла, считая, что их никто не хватится. К тому же прижимистая генеральша задолжала ей жалованье. Конечно, горничная поступила некрасиво, но меня интересует не maraude[9], а куда более серьезное преступление, в расследовании которого она мне помочь не может. Расследование затягивается, к тому же пропали значительные ценности, а следов почти никаких. Боюсь, в этих обстоятельствах мне придется доверить дело Верейской другому сыщику. Можете не сомневаться, – поспешно добавил Зимородков, – это будет очень, очень опытный профессионал.
– Полагаю, вы сумеете объяснить своему профессионалу, что ему придется меня слушаться, – проворчала Амалия. – Потому что руководить расследованием все равно буду я, и это право никому уступать я не намерена.
– Не имею ничего против, – с улыбкой ответил Александр Богданович. – Но с одним условием: вы не попытаетесь скрывать улики, чтобы выгородить вашего… вашего протеже.
Амалия нахмурилась.
– По-моему, мы с вами достаточно знаем друг друга, милостивый государь, – очень холодно сказала она. – Я не занимаюсь сокрытием улик и не перетолковываю их в пользу обвиняемого.
– Амалия Константиновна…
– И давайте покончим на этом. Если Дмитрий Иванович невиновен, я найду убийцу. Если он виновен, я найду доказательства его вины. Ваш человек будет мне помогать, и я от души надеюсь, что его реальные качества соответствуют его репутации.
– Будьте спокойны, госпожа баронесса, – отозвался Зимородков. – Это прекрасный специалист, и на него до сих пор не было никаких нареканий. Можете на него положиться: он вас не подведет!
Глава 12
Кое-что о смысле бытия
Дмитрий Иванович Чигринский не был японским поэтом, как, впрочем, и поэтом вообще. Над смыслом жизни он задумывался нечасто, но, во всяком случае, орхидеи, закаты и дети его не слишком волновали. И если бы кто-нибудь из репортеров вздумал расспрашивать композитора о смысле жизни, а не о том, как он начал сочинять, что он пишет сейчас и что будет сочинять потом, – так вот, если бы репортер задал не один из трафаретных вопросов, какие всегда наготове у пишущей братии, а стал бы допытываться, что Дмитрий Иванович ценит больше всего, тот, наверное, ответил бы: музыку, еще раз музыку и хороший табак.
