руку, Кулябко по правую, а напротив расположился Александр Иванович. Механически, без участия мозга, Дмитрий Григорьевич совершал какие-то соответствующие этикету действия, вежливыми, но немногословными репликами реагировал на обращения в свой адрес и время от времени бросал настороженные взгляды на Сашу. Но та вела себя совершенно свободно и на его обеспокоенные посылы никак не реагировала, отменно исполняя роль счастливой супруги и радушной хозяйки. Казалось, что ее, наоборот, забавляет эта конспирация. Она заинтересовано выслушала рассказ Богрова о его семье и работе, посетовала на вечную занятость мужа, звонким колокольчиком заливалась над шутками брата, а тот, в свою очередь, называл сестру Санюшей, хвалил еду и выдавал сериями дворцовые анекдоты, нисколько не смущаясь, если героями их выступали не только сановники, но и венценосные особы (впрочем, ничего непристойного, лишь невинные забавные курьезы), – в общем, вел себя милейшим образом.
В половине десятого Александра Ивановна поцеловала подставленные щеки супруга и брата, старомодно, однако очень трогательно приняла поцелуй руки от Дмитрия Григорьевича и удалилась к себе. Мужчины же переместились в кабинет – час важных разговоров наконец-то настал.
Как и перед обедом, хозяин предпочел не садиться во главе стола, уступив это место шурину. Да и в целом по поведению Кулябко и во время обеда, и теперь в собственном кабинете становилось очевидным то, что главной персоной в готовящемся разговоре будет являться полковник Спиридович. Тот по-хозяйски раскурил сигару, взяв ее из стоящего тут же на столе хьюмидора красного дерева, после нескольких вкусных затяжек бережно уложил ее на край малахитовой пепельницы и, прищурив свои рыбьи глаза, воззрился на Богрова. Тот невольно дернул плечами, но взгляда не отвел.
– Дмитрий Григорьевич, Николай Николаевич пересказал мне суть вашего вчерашнего разговора в «Шато-де-Флер». Признаюсь сразу – то, что я сейчас с вами беседую, есть результат рокового стечения обстоятельств: быть вас здесь не должно, но так уж легла карта. Все, что вы здесь услышите, является предметом строжайшей тайны, цена за несоблюдение которой – ваша жизнь. Не возражайте, – остановил он попытавшегося было подняться Богрова, – у вас нет выбора. Не в ваших возможностях этого разговора избежать.
– Господа, – все-таки подал голос Дмитрий Григорьевич, – настоятельно прошу избавить меня от ваших конспираций! Я простой помощник присяжного поверенного, таковым и планирую оставаться.
– Увы, Дмитрий Григорьевич, увы. Вы нужны своей стране – и вы ей послужите. Могу лишь дать слово офицера и дворянина, что всего через несколько дней вы получите абсолютную свободу от нас и даже некоторую финансовую независимость от своего батюшки – да, мы знаем о вас многое. Поэтому уж извольте выслушать, а истерить будете после. Угоститесь сигарой?
Получив отказ, Александр Иванович снова затянулся, откинулся в кресле и продолжил:
– Вы давеча с Николаем Николаевичем рассуждали о судьбах отчизны и роли в них отдельных личностей. Вы прекрасно понимаете, что некоторые персоны в какой-то исторический момент имеют ключевое значение и способны определять ход той самой истории. И задача любого гражданина – в силу своих способностей этим людям помогать, потому как тех, кто им мешает, уговаривать не приходится, в отличие от вас, к примеру.
– Послушайте, я уже говорил господину подполковнику, повторю и вам: крестьян я образовывать не намерен, а чем еще помочь Столыпину – вы же ему сейчас осанну пели? – я не понимаю. Или мне его от бомбистов грудью закрывать прикажете?
– Ну, просвещением хлеборобов пусть другие занимаются, не наша вотчина. Да и от настоящих революционеров мы Петра Аркадьевича сами недурно защищаем – после того случая на Аптекарском [17] всякие попытки пресекались так скоро, что вот уже года три как даже умышлять об этом никто не смеет, – подал голос Кулябко.
Спиридович грозно сверкнул глазами из-под бровей, и Николай Николаевич осекся.
– Но в этом-то и проблема. Каждое из десяти покушений, что чудесным образом удалось пережить Петру Аркадьевичу, сильно поднимало значимость персоны премьера в глазах государя. А коль скоро их не стало, то и император к Столыпину охладел. Государыня никак не может простить премьеру высылку Распутина, да и без нее недовольных нашептывателей у трона достаточно, и в петербургских коридорах пока еще вполголоса, но уже поговаривают о скорой отставке Петра Аркадьевича.
– Вы же не планируете сами покуситься на жизнь премьер-министра? – хмыкнул недоверчиво Богров.
Спиридович и Кулябко коротко переглянулись, последний развел руками, как бы говоря «я же предупреждал», на что Александр Иванович удовлетворенно кивнул и снова обратился к Богрову:
– Дмитрий Григорьевич, вы меня приятно удивляете своей проницательностью. Мы действительно готовим покушение на господина Столыпина во время визита государя в Киев. И вам в этом плане отведена ключевая роль.
Богров ошеломленно переводил взгляд с одного собеседника на другого, а те спокойно и буднично, пожалуй что даже и равнодушно взирали на него в ответ. Судя по выражению их лиц, ничего необычного не прозвучало, как будто они обсуждали не умышление преступления против высшего сановника империи, а очередную неудачу наших футболистов против англичан из English Wanderers.
– Господа, вы в своем уме? – с робкой надеждой в голосе спросил Богров, уже заранее понимая, что вопрос этот риторический, и если ответ и воспоследует, то вряд ли он окажется тем, который его успокоит.
– Более чем. – Спиридович раздавил огрызок сигары о зеленый камень пепельницы, блеснув перстнем на пальце. – Само собой, никто не собирается убивать Петра Аркадьевича, выдохните, Дмитрий Григорьевич.
Богров и правда со свистом выпустил воздух, ссутулив плечи и глубже провалившись в кресло.
– Мы инсценируем покушение, причем сделаем это на глазах у императора. Вы это сделаете.
Услышав последние слова Спиридовича, Богров не выдержал и вскочил.
– Довольно, господа! Я больше не желаю ничего знать! – срываясь в фальцет, прокричал он прямо в невозмутимое лицо Александра Ивановича. – Я тотчас же ухожу и забываю про все услышанное! Я не желаю…
На плечо его сзади опустилась тяжелая рука Кулябко и с силой усадила Дмитрия Григорьевича обратно в кресло.
– Желаете, господин Аленский, еще как желаете. Не вам решать, когда окончится наш разговор, – услышал Богров голос Николая Николаевича и невольно обернулся, настолько незнакомые, непривычно-жесткие интонации появились в этом голосе.
Кулябко подошел к своему столу, отпер верхний ящик, достал оттуда и протянул Богрову белую бумажную папку с тесемками. На обложке был приклеен небольшой листок, даже скорее лента шириной с телеграфную с отпечатанным на машинке единственным словом «Аленский». С трудом развязав непослушными, одеревеневшими пальцами тесемки, Дмитрий Григорьевич увидел внутри пачку бумаг, исписанных его почерком, и принялся читать. Между лопатками струйкой стекал пот, хотя жары он абсолютно не ощущал, даже наоборот,
