«Ну что же, полетаем!» – Гулидов видел под собой извилистые речушки, петляющие своими тонкими руслами между тысячей озёр, седые горы, обсыпанные снежной сахарной пудрой, угрюмые чащи корабельных сосен, складно раскачивающихся могучими верхушками в такт воздушных потоков.
Старенькие, почерневшие от времени срубы деревянных домов, завалившиеся заборы, пыльные узенькие просёлочные дороги, стога заготовленного на зиму сена… Все эти милые картинки сменялись с удивительной быстротой, увлекая парящего в небе Гулидова всё дальше и дальше. Они не старались поразить его сегодня какой-то особенной, парадной своей стороной, нарочитой красивостью. Напротив, они как будто нарочно подставляли пролетающему над ними страннику на обозрение все свои изъяны, незаживающие раны и неуклюжее прихорашивание. Чуткий взгляд городского обывателя, настроенного на измерение пространства прямыми линиями улиц и квартальной планировкой микрорайонов, замечал сразу всю эту выставленную напоказ несуразность.
«Цивилизация сократила время в пути от точки, А в точку Б, но не сократило расстояние между ними, – отметил Гулидов. – Именно расстояние является той константой, которая не дает этому осатаневшему миру рухнуть окончательно. И не надо чертыхаться на наши российские просторы с их необустроенностью, непролазной грязью и дикостью, ибо они и есть суть необузданной души здешнего человека, мечущегося в поисках потерянной истины и лучшей доли».
Как и многим, Гулидову не по душе было насаждение чуждых привычек и нравов, разрекламированного западного образа жизни. Но он смиренно принимал их. «Секс, наркотики, рок-н-ролл!» – эти три понятия смешливыми мемами ворвались в затхлую постсоветскую жизнь и без малейших усилий перевернули её на свою потребу. Кока-кола, блядство, танцы на костях. Его воротило от телетрансляций концертов с Красной площади – кладбища в центре столицы, на котором заезжие музыканты орали во все глотки о любви, страсти, мнимой свободе. Под немыми взглядами надмогильных бюстов-истуканов низложенных вождей мирового пролетариата разыгрывались всевозможные эстрадные и спортивные оргии. Наблюдать это было неприятно. Но, по сути, творившаяся у кремлёвских стен вакханалия мало волновала его, как, впрочем, и многих.
Однако именно сейчас что-то щёлкнуло в расхристанной гулидовской душе, сработало какое-то неведомое защитное реле, и он вдруг понял причину охватившего его беспокойства. Гулидов спинным мозгом ощутил панический испуг от одной мысли, что, включившись в чужую игру, он продаёт, нет, не родину – она уже столько раз продана-перепродана, – а сладостное ощущение того самого свободного полёта во сне над всей этой неказистостью и ранимой наивностью. Именно это его гулидовское предательство в обмен на райскую жизнь в окружении шоколадных мулаток может стать той последней каплей вселенского позора, от которого ни ему, ни его потомкам уже никогда не отмыться.
Как раз кстати ему пришли на ум замечательные солоухинские строки:
Синей молнии блеск. И громов голубых голоса.
Я созрел. Я готов. Я открыто стою.
Небывалую песню я людям спою.
О, ударьте в меня, небеса!13
И Гулидов сказал себе: «Стоп!»
Сендуха… Так жители Крайнего Севера называют природу. Незатейливые карликовые берёзки, нарядившиеся в жёлтые одежды; тоненькие лиственницы, усыпанные мелкими ресничками-хвоинками; пологие, словно уснувшие, валуны-великаны сопки – это сендуха. Ярко-оранжевые гроздья скромницы морошки на болотистых кочках, запах вечнозелёного багульника – это тоже сендуха. Стада велюровых оленей, бредущих в поисках сочного ягеля; виднеющаяся на речной глади увенчанная мощными рогами голова сохатого, переплывающего реку; боязливые песцы и хищные росомахи – это частичка животного мира сендухи. Великий простор тундры без конца и без края, уходящий за горизонт, – это всё сендуха. Всякий, кто придёт на эту землю, какими-то невидимыми силами заставлен будет почитать её неписаные законы, поклоняться её языческим богам.
Люди опасаются немилости сендухи. Задабривают духов этой открытой всем ветрам местности подношениями – делятся своей пищей, водой, кусочками одежды. Путник, охотник, рыбак обязан «покормить» сендуху: оставить на месте, где собрался трапезничать, что-то из своей провизии, отдать дань священному огню – плеснуть в него горячительную жидкость. Иначе им не будет сопутствовать удача. Всепобеждающая вера в живой организм этих скупых и величавых мест вселяется в человека с молоком матери и с помощью языческих обрядов пращуров обретает смысл, делает его ближе к природе. У сендухи не бывает стен и преград – это самое свободное и могущественное место на земле. Оно всюду. Насколько хватает остроты глаз и фантазии.
Не каждому дано ощутить живое дыхание сендухи. Лёгким порывом южного ветра привнесёт она в тундру томные запахи розмарина и пыльного ковыля, пронизывающим северянином обрушит на эти места волновые потоки холода арктических ледников и солёной морской прохлады. Метущаяся душа сендухи несётся над распростёртыми просторами на помощь и малой пуночке, попавшей в беду, и матёрому голодному волку, и заблудившемуся путнику, провалившемуся в полынью на тонком льду. Ареал её владений простирается до горных пределов на западе и океанских просторов на востоке, монгольских степей на юге. И лишь на севере нет у неё предела. Потому что Север – это её жизнь. Потому что он бескрайний.
Люди, рождённые в столь благоговейных местах, по образу мысли и отношению к северной вольнице больше напоминают пришельцев, выведенных в специальных гуманитарных инкубаторах, – настолько они чисты душой и не испорчены техническим прогрессом.
Алексей Захарович, крепкий, невысокого роста старик с белыми, как снег, седыми волосами, слыл самым грамотным специалистом в колхозе «Турваургин». Не только из-за должности, которую занимал, – главный бухгалтер, – сколько по уму и житейской рассудительности. С утра он стучал костяшками деревянных счёт, а к обеду, нахлобучив на седой вихор соломенную шляпу-таблетку, спешно засобирался и направился на берег реки. Закравшееся в душу беспокойство который день не покидало его. Мировая война с германцем приносила тревожные вести. Фашист был крепок – советские войска вели тяжёлые бои. «Нужно вдохнуть речного воздуха. Может, ровный шорох накатывающих волн и шуршание гальки под ногами отвлекут от тяжёлых дум», – решил он.
Бухгалтер колхоза «Турваургин»
Старик достал кисет, оторвал полоску от испорченной ведомости бухгалтерского баланса для козьей ножки, насыпал добрую щепоть табака в скрученную бумагу. Закурил. Выдохнул едким, обжигающим гортань дымом. Прокашлялся. Игривые лучи яркого, но негреющего солнца слепящей дорожкой шли от горизонта к берегу, где сидел старик. Место широкое – самое устье студёной Колымы. Глубина. Крутые берега. Ледяные, не прогреваемые даже в самые жаркие дни воды сибирской реки были, как всегда, непрозрачны и угрюмы. Этакий тревожный покой. И только непонятный глубинный шум отвлекал от дум, заставлял прислушиваться. Создавалось впечатление, что где-то на глубине реки неведомое подводное чудище устраивало своё пиршество, сгоняя на него в одну стаю огромных размеров нельм, благородных осетров, горбатых сигов, приплюснутых налимов, простодушных каталок.
Как ни странно, но тревога, от которой сюда сбежал бухгалтер из своей конторки, только нарастала. И вот с могучей силой и всплеском вздыбленной ржавой воды речные недра выплюнули на поверхность чёрное железное чудовище. Подминая под себя бурлящую воду, оно обнажало свои очертания и становилось всё больше и больше в размерах. Показалась боевая рубка, верхняя палуба. Тусклые смотровые стёкла иллюминаторов в ограждении рубки поблёскивали недобрым светом. Отчётливо стала видна надпись «U444-R» и крупные заклёпки на боку. Изумлённый старик угрюмо наблюдал за каждым сантиметром увеличивающегося в размерах чудища. От сердечного приступа его спасла бухгалтерская привычка считать. Он вдруг поймал себя на мысли, что машинально отсчитывает секунды с момента появления субмарины из-под воды, измеряет на глаз её длину…
Чёрное чудище решило не шокировать старика своими габаритами. Так же неожиданно, как началось, его всплытие прекратилось. Наступила тишина. И только беспокойные волны продолжали упорно долбиться в крутые бока железной рыбины. Внутри небольшой по военным меркам дизельной подлодки что-то застучало. Затем заскрежетало. Массивная крышка входного люка с трудом отделилась от туловища и со скрипом заржавевшего колеса у старой телеги замерла в вертикальном положении. Из чрева пришелицы одним за другим выбрались два человека в водолазных костюмах. Они ловко надули небольшую резиновую посудину и поплыли на ней в направлении старика.
