Правда, расставшись с этой тайной, Кейн, конечно, не стал раскрывать другие. И я лишь недавно узнал, что одна из них носила имя Тамблти.
20 мая, воскресенье
Ирисы распускаются, но у меня нет настроения описывать эти красоты — Фло и Ноэль отправились в Гримз-Дайк.[98]
В прошлую пятницу Сперанца прислала записку с просьбой присутствовать на вчерашнем приеме — conversazione. Вообще-то у меня было намерение его пропустить, но, поскольку записка была подписана «La Madre Dolorosa»,[99] я послал ответ с заверением, что обязательно буду. В записке говорилось также, чтобы я пришел в компании некоего доктора Т., поскольку этот человек «произвел на меня впечатление своим пылким желанием встретиться с О.».[100]
Кейн к нам не присоединился, поэтому я до сих пор знаю о докторе Т. лишь то, что смог, несмотря на всю свою занятость, собрать по мелочам сам. Когда я бросил камень его имени в омут Общества, он просто потонул, не всколыхнув ряби на водах истины или слухов.
В результате этот человек так и остался для меня тайной. Это повергает меня в замешательство. И если Кейн в ближайшее время не откликнется на мою просьбу, я буду считать, что мой долг обитателю острова Мэн уплачен, и не стану больше тратить время на этого его Тамблти.
По правде говоря, он уже отнял у меня много времени. Если бы не его очевидное богатство и комнаты, которые он снял в городе, и не где-нибудь, а на Бэтти-стрит, я мог бы подумать, что он поселился в «Лицеуме». Вдобавок он приходит и уходит, когда ему заблагорассудится. Несмотря на мои неоднократные указания, касающиеся повышения бдительности и тщательного ведения журнала, куда следует заносить имена и время прибытия всех посетителей театра, и Джимми А., и миссис Фоули почему-то не замечают приходов американца. Такое впечатление, будто он нашел невидимую дверь. Но вот что самое странное: я сообщил доктору о нашем правиле записывать посетителей в журнал, сказав, будто на этом настаивают наши страховщики, хотя на самом деле на этом настаивает Генри, и попросил его следовать этому требованию. Кроме того, я спустил на Тамблти и его двух собак собственную ищейку — вездесущую миссис Квиббел, и та, надо отдать ей должное, незамедлительно проявила изрядную наблюдательность. Она дважды сообщала мне о том, что находила доктора Т. — в костюмерной и в ложе. Что он делал в костюмерной, так и осталось для меня загадкой. В ложе он обосновался за два часа до поднятия занавеса и кормил с рук своих собак. Ему-то все равно, а вот мои руки во всем, что касается этого американца, связаны из-за того, что Г. И. очарован им и его странными манерами до такой степени, что, когда Ирвинг будет в следующий раз играть Ричарда III, принца Хэла или Просперо, он, несомненно, внесет в вышеупомянутые роли горбуна, принца крови и волшебника некоторые черты, присущие американцам.
Г. И. дошел даже до того, что сказал Тамблти: пока он в Лондоне, может обедать в «Бифштекс-клубе», когда ему угодно. Подобное приглашение из уст Генри Ирвинга — большая редкость. Последним, кто удостаивался такой чести, был Лист.[101] Не иначе как этот доктор Т. — месмерист. Кто бы еще смог так стиснуть в своих объятиях нашего Генри Ирвинга с его железным сердцем?
Я вижу, что посвятил несколько страниц самому доктору Тамблти, хотя собирался использовать эту передышку для описания нашего вчерашнего визита в салон Сперанцы, где мною было получено весьма интересное и заманчивое приглашение. Итак.
Тамблти прибыл в наш дом в половине четвертого, как и договорились. Флоренс сильно разволновалась и совсем загоняла бедную Аду, хотя я велел горничной, даже настаивал на том, чтобы не подавали ни чаю, ни закусок. Куда там: моя жена решила, что с моей стороны это неделикатно и даже жестоко, и она никоим образом не желает так опозориться. В результате мне пришлось согласиться на легкие напитки, но Флоренс и тут настояла на своем, велев Аде втайне от меня заварить настоящий чай. Его Ада подала со слезами на глазах через несколько минут после того, как Тамблти был препровожден в гостиную нашей Мэри в новом фартуке, надетом на платье с пышными манжетами и такими кружевами на воротнике, что он делал ее похожей на игуану. Я сидел молча, погрузившись в размышление о стоимости всего этого, предоставив Флоренс возможность занимать американского гостя.
Он может быть потрясающе обаятельным, этот Тамблти. Впрочем, я успел заметить, что, когда он не стремится очаровывать, его обаяние пропадает и многим людям, в частности женщинам, он не нравится, как, скажем, Э. Т. Впрочем, с Флоренс было совсем не так. Вчера днем американец представлял собой сплошное очарование, и моя жена старалась отплатить ему той же монетой. Стрелка часов еле ползла, мне же не терпелось поспешить к леди Уайльд, узнать о причине ее печали и оставить Тамблти на попечение других. Но сначала мне пришлось вытерпеть бесконечное чаепитие, а в ходе оного еще и лицезреть, как Мэри под бдительным оком Флоренс вынимает из низенького буфета предметы веджвудского сервиза, приобретенного, когда я был в отъезде. Во что же обходятся мне эти заграничные гастроли?
Насколько я слышал, о себе Тамблти рассказал моей жене немного, рассыпался в комплиментах, но на все вопросы отвечал сдержанно. Потом с верхнего этажа в сопровождении мадемуазель Дюпон спустился Ноэль, юный джентльмен хоть куда, хотя и с несколько континентальными привычками.
Странно, но мне почему-то не захотелось оставлять жену и ребенка в гостиной наедине с Тамблти, когда Флоренс попросила меня принести с каминной доски в столовой нашу любимую фотографию Кейна. Я перепоручил это Мэри, и, когда она вручила Флоренс его изображение в позолоченной рамке, а та в свою очередь передала эту фотографию Тамблти, что-то мне показалось неладно, поскольку Тамблти сказал или, скорее, посетовал на то, что долго не видел нашего общего друга. Разве он не желанный гость в замке Гриба? Не следует ли Кейну наведаться в Лондон, чтобы поприветствовать своего старинного друга? Возможно, я знал бы, что ответить на эти и другие вопросы, соблаговоли Кейн написать, позвонить или приехать. Но так как он не писал и не звонил, упорно отказываясь провести в замок телефонную линию, и не был расположен показываться в Лондоне из-за затеянных им налоговых войн, мне оставалось только теряться в догадках, каковы его отношения с Тамблти в прошлом и в настоящем.
Наконец-то Флоренс освободила нас, но стоило нам направиться к леди Уайльд, как я заметил, во что облачен этот человек. Право же, если бы мы шли к кому-нибудь другому, я побледнел бы от ужаса, но, к счастью, эту леди не смог бы перещеголять даже некто, одевающийся столь же… позволю себе сказать, поразительно, как Тамблти.
Сперанца отреагировала на его меховые обшлага и кивер[102] с невозмутимостью, если не с некоторым восхищением. Я же стоял рядом с ним недолго, насколько было возможно, в своем похоронном костюме из черной саржи, радуясь уже тому, что на сей раз он соблаговолил отвинтить свои шпоры и оставить собак на Бэтти-стрит.
Сама Сперанца сидела в нарочито старомодном одеянии: платье в крупную черно-белую клетку было так богато отделано черным тюлем, шелком и крохотными букетиками пшеничных колосков, что сей наряд казался не произведением портновского искусства, а плодом крестьянского труда.
— Мистер Стокер, мистер Стокер, — донесся ее оклик, и я двинулся на ее зов с Тамблти на буксире.
— Леди Уайльд, — произнес я, — позвольте мне представить мистера или, вернее, доктора Фрэнсиса Тамблти. Он добрый и давний друг мистера Холла Кейна, который просит его извинить и очень сожалеет, что не смог присоединиться к нам сегодня.
— Я полагаю, что мистер Кейн, — величественно произнесла Сперанца, — очень занят сейчас в своем Гробе…
— Грибе, — поправил ее я. — Замок Гриба.
— Ну да, а я что сказала? — фыркнула она. — Сидит у себя в замке и зарывает клады, чтобы спрятать денежки от мытарей.
Тут леди Уайльд повернулась к Тамблти и спросила:
— Но разве, доктор, мы не должны порадоваться удаче нашего друга?
— Безусловно, должны, мадам. Так положено, а следование нормам поведения — типично английская черта, которая издавна меня восхищала.
С этим ответным уколом — ведь он уловил сарказм Сперанцы — Тамблти поцеловал руку хозяйки. Я заметил, что к задам своих собак он прикасался с меньшим пренебрежением. Это, конечно, уловила и Сперанца, тут же промолвившая:
— Вы можете рассчитывать на радушный прием, мистер… доктор Тутблести.
— Тамблти, мадам. Мое имя Тамблти.
Она постучала по своему уху:
