— Послушайте, Холберг, — вмешался я, — госпожа Луиза не знает, о чем…
— Оставьте, Вайсфельд, — он отмахнулся от моих слов. — Не нужно быть большим физиономистом, чтобы понять: госпожа Бротман обо всем знает. С ваших слов. Неужели вы думаете, что я хоть на минуту сомневался в том, что вы не исполните мою просьбу и сразу же обо всем расскажете своей очаровательной помощнице? Да и не было, на самом деле, никакого резона в моей просьбе. Сказал просто по привычке. Сам виноват. Помните старую восточную притчу? «Не думай о белой обезьяне!» — он засмеялся, потом нахмурился. — Все это не имеет значения.
Луиза мельком взглянула на него и вновь отвернулась. Холберг сказал — после небольшой паузы, уже иным тоном:
— Комендант, похоже, действительно не отдавал никаких распоряжений насчет режиссера. Напротив, если верить словам Шефтеля, господин Заукель попросил его передать господину Ландау свое восхищение мастерской постановкой. Что тот и сделал — в антракте, придя к Ландау в гримерную.
— И как же Макс воспринял комплимент? — спросила Луиза.
— Весьма негативно, — ответил Холберг. — Весьма. Даже не негативно — агрессивно. По словам господина Шефтеля, режиссер очень грубо выставил его за дверь, заявив, что не нуждается ни в чьих похвалах и что ему некогда выслушивать глупости… — он привычным жестом потер переносицу. — При этом председатель Юденрата очень тонко намекнул на то, что в гримерной в момент его прихода находился еще кто-то. Кто именно — он не видел. Но господин Шефтель имел в виду какого-то поклонника… вернее, поклонницу… Впрочем, его впечатление может и не соответствовать действительности. Да… Как я и предполагал, полиция не будет заниматься расследованием. Завтра несчастного режиссера похоронят, и на том будет поставлена точка. Правда, — он многозначительно поднял палец, — тело осмотрел Иржи Зайдель. Вам знакомо это имя, доктор Вайсфельд?
Я отрицательно качнул головой.
— Вот она, мирская слава… — г-н Холберг вздохнул. — Когда-то доктор Зайдель был одним из ведущих криминалистов Европы. Сейчас ему уже семьдесят три года, лет пятнадцать как он отошел от дел, а теоретические его работы немцы изъяли из библиотек по причине неарийского происхождения автора… Так вот, Зайдель подтвердил мои предположения. Ландау был убит орудием, весьма похожим на скальпель — с узким коротким лезвием сантиметров пяти-шести, заточенным с одной стороны. Плоская рукоятка сыграла роль продолжения лезвия, благодаря чему этих пяти-шести сантиметров хватило для смертельного удара.
— И какие же выводы из этого можно сделать? — спросил я.
Г-н Холберг не успел ответить, зато в разговор неожиданно вмешалась Луиза:
— Наш гость хочет сказать, — сухо заметила она, — что по характеру раны и орудия убийства можно предположить, что убийцей, скорее всего, был медик. Он хорошо знал анатомию, поэтому смертельным оказался единственный удар. Кроме того, скальпель.
— Добавьте к сказанному еще и то, что скальпель весьма неудобен в качестве орудия убийства, — добавил Холберг невозмутимо. — Лезвие слишком короткое. Велика вероятность того, что жертва уцелеет. Ошибся на несколько миллиметров — и жертва окажется только ранена, неопасно и неглубоко… Что же, — сказал он, с любопытством глядя на Луизу, — ваша помощница права, Вайсфельд. Именно так я бы и предположил, если бы не еще одна деталь, на которую указал доктор Зайдель… Госпожа Бротман, вы работали здесь, в медицинском блоке, три недели назад?
— Работала.
— В таком случае, вы, очевидно, знаете, какую деталь я имею в виду.
Луиза кивнула.
— Но я не работал! — воскликнул я. — И я не понимаю, о чем вы говорите!
— Доктор Зайдель утверждает, что господин Ландау был смертельно болен, — объяснил бывший полицейский. — Рак печени с метастазами в лимфоузлы. По мнению Зайделя, если бы нашего режиссера не убили, он все равно прожил бы еще не более месяца. Насколько мне известно, три недели назад господин Ландау обращался сюда по этому поводу. Вас тогда здесь не было, а вот госпожа Бротман и господин Красовски — были. Поэтому они-то об этом знали.
— Ну и что? — спросил я. — Разве они — единственные медики Брокенвальда? Разве убийцей не мог быть… — я замолчал, вспомнив о шкафе Красовски и о том, что я сам невольно бросил подозрение именно на Красовски и Луизу — в разговоре с Холбергом. — Но Красовски действительно потерял скальпель… — сказал я растерянно.
— Это означает лишь, что убийца, скорее всего, воспользовался отсутствием доктора Красовски и незапертой дверью и позаимствовал скальпель в медицинском шкафу, — ответил Холберг. — Но кем был этот убийца, мы пока не знаем. В конце концов, кроме медиков в анатомии неплохо разбираются и представители иных профессий.
— Например, полицейские, — едко добавила Луиза. — Криминалистика, полагаю, включает в себя основные знания из судебной медицины. Не так ли?
— Так, разумеется, — ответил мой новый знакомый с любезной улыбкой. — Полицейские, в том числе, бывшие полицейские, безусловно, входят в первый круг подозреваемых. Тем более, что один из них — ваш покорный слуга, — оказался в числе тех, кто обнаружил тело убитого. А, как известно, первым подозреваемым всегда оказывается именно тот, кто первым обнаружил тело. Или якобы обнаружил. Причем в большинстве случаев подозрения небезосновательны. Так что подозреваемых много. И это хорошо. Труднее вести следствие, когда нет ни одного… — он посерьезнел. — Впрочем, не стоит замыкаться на знатоках анатомии. Случайность тоже не исключается. Удар, нанесенный в состоянии аффекта, тем, что почему-то — пока мы не знаем, почему — оказалось под рукой. И удар этот случайно оказывается смертельным. Такое тоже бывает.
Луиза больше не маскировала свою заинтересованность беседой. Воспользовавшись этим, г-н Холберг сказал:
— Госпожа Бротман, теперь, когда вы убедились в том, что я не подозреваю вас в убийстве, может быть, вы ответите на несколько моих вопросов?
Луиза вопросительно взглянула на меня.
— Мы еще не закончили прием… — нерешительно ответила она. — Может быть, вечером?..
— Да, разумеется, — поспешно согласился г-н Холберг. — Простите меня, ради Бога, я действительно забыл, что у вас хватает работы. Да, вот еще что… — он вдруг болезненно поморщился и на мгновение закрыл глаза. — Доктор Вайсфельд, на правах знакомого и соседа… Нет ли у вас каких-нибудь глазных капель? От воспаления. Старая история, у меня от яркого света болят глаза. Прежняя моя работа — да и последующие несколько лет жизни — располагали к ночному образу жизни… — в этих словах мне почудился какой-то скрытый смысл. — По сей день я предпочитаю пасмурные дни или сумерки. Сумерки, канун ночи — вот лучшее для меня время. А сегодняшнее солнце я переношу с трудом. Помогите чем-нибудь.
Я не успел ответить. Луиза подошла к большому шкафу с лекарствами, быстро просмотрела стоявшие там пузырьки.
— Марганцовка, — сказала она. — Сядьте на кушетку, я вам сейчас промою.
Г-н Холберг подчинился. Луиза промыла ему глаза, промокнула бумажной салфеткой.
— Все в порядке, — сказала она. — Я дам вам с собой пузырек. И салфетки.
— Да, спасибо. Так в котором часу вы заканчиваете сегодня работу? — спросил он.
— В восемь, — ответил я.
— Значит, ровно в восемь я буду вас ждать. Здесь, в коридоре, — он улыбнулся Луизе, стоявшей перед ним. — Затем мы с доктором вас проводим — вы ведь собираетесь домой, верно? — а вы по дороге ответите на несколько моих вопросов. Договорились?
Луиза замешкалась с ответом. Видимо, ей не хотелось участвовать в расследовании в качестве то ли свидетельницы, то ли подозреваемой. Тем не менее, она молча кивнула. Холберг поклонился нам и стремительно вышел из кабинета — так что полы его нелепого плаща поднялись подобно крыльям.
Мы одновременно посмотрели друг на друга.
— Странный человек, — сказала Луиза. Я мысленно с ней согласился, хотя ограничился неопределенным пожатием плеч. — Вы заметили, доктор, он не использует слова «нацисты», когда говорит о нынешних властях. А ведь сам из Германии… Он говорит: «немцы», словно подчеркивая тем свое еврейство. Думаю, господин Холберг очень любил полицейскую работу и тяжело переживает ее утратой. Потому и начал так азартно играть в великого сыщика. Он кажется смешным. Вы со мной согласны?
В первый момент слова Луизы меня удивили. Но в них был резон. Правда, меня несколько покоробило презрение к занятиям бывшего полицейского, сквозившее в замечании моей помощницы. Все-таки, мой новый сосед вызывал у меня симпатию.
Кое-что все же выглядело подозрительным. Зная немного господ Шефтеля и Зандберга, я никак не мог понять, почему они разрешили бывшему полицейскому вести самостоятельное расследование. Разумеется, можно было спросить об этом у самого господина Холберга. Но вряд ли я решусь задать ему такой вопрос.
