Юрий Бурносов - Четыре всадника

— Я мог бы спуститься со стены на веревке или иным способом, позволяющим вовсе не открывать ворот, — сказал Бофранк. Чувствовал он себя намного лучше, его беспокоили лишь периодические головные боли, а шишка, образовавшаяся вследствие удара, уже почти рассосалась.

Он так и не ведал, кто нанес этот удар — брат ли, во что Бофранк верить отказывался, или же некто иной, подкравшийся к ним во тьме. Недаром столь тревожно вскричал Тристан «Посмотри, Хаиме, что это вон там?!»

Что же до пришедшей в город чумы, то Бофранк имел все основания полагать, что исполняются слова пророчества:

«…Подниму я мертвых,

Живых съедят,

Больше живых

Умножатся мертвые.

Так и умножатся, так и съедят, и не будет спасения».

Именно от мертвых тел, несомненно, началось чумное поветрие, и мертвецы хотя и пожрали некоторое количество народу в смысле буквальном, еще большее число пожирали сейчас в смысле переносном.

Но сейчас Бофранка более занимала иная часть пророчества. Имея достаточно времени для размышлений, он не день и не два обдумывал слова: «А кто возьмет крест да сложит с ним еще крест, и будет тому знак. А кто возьмет крест да сложит с ним два, будет тому еще знак».

Субкомиссар не ведал, что это могло бы значить. При тусклом свете лампы он взял несколько соломинок и, сделав два простеньких креста, попробовал сложить их. Получался либо двойной крест, либо некая восьмиконечная звезда — что-то было в ней от уже виденных Бофранком зловещих двух квадратов, но не более того. Когда же субкомиссар добавил к сим двум соломенным крестам еще один, получилось нечто вовсе уж невообразимое о двенадцати лучах, либо тройной крест. Опыты эти никак Бофранка не продвинули, и в отчаянии он порушил плоды своих трудов.

— Что за нужда вам за стенами монастыря, хире Бофранк? — спросил тем временем настоятель. — Здесь спокойно, и вы, будучи лишены привычных вам благ, имеете взамен защиту от чумы.

— Но в городе остались мои друзья, которые волнуются, не умея меня найти, — возразил субкомиссар. — К тому же…

Он осекся, ибо не мог поведать фрате Бернарту ни о пророчестве, ни о деяниях Люциуса.

— Пойдемте же в трапезную, ибо приспело время обеденное, — сказал настоятель, который тем не менее приметил замешательство своего гостя.

Трапезная располагалась в самом центре монастыря, дабы иметь хорошее освещение; от кухни ее отделял узкий проход, позволяющий избежать кухонных запахов. Запахи эти изгоняли и специально посыпанные на пол укроп и мята.

Дежурные прислужники сноровисто расставляли на длинных столах нехитрую снедь. Сборник обычаев монастыря Святого Адорна предписывал им не дуть на горячее при подаче блюд, а также обязательно оборачивать руки краем рясы, дабы не окунать пальцы в еду.

Трапеза предварялась пением псалмов — по мнению Бофранка, занятием скучным и необязательным, однако ж ему приходилось сидеть и внимать псалмам, ожидая, покуда не иссякнет молитвенный пыл братии и монахи не примутся за еду.

Как и обычно, завтрак состоял из вареной рыбы, каковую монастырские послушники выращивали в садках, а также из капустных и салатных листьев, с большим умением засоленных в летнее время, и хлеба. На обед братию ожидали все те же салат и капуста, в качестве же первого блюда подавался обыкновенно овощной суп, заправленный большим количеством толченого чесноку и луку. Заканчивался день снова отварной рыбой и горячим травяным настоем, заменявшим монахам чай.

Все кушанья были чрезвычайно пресными на вкус, ибо специи были чужды адорнитам, а из питья на столе стояли лишь кувшины с водою, впрочем, для Бофранка было сделано исключение и ему подавали сильно разбавленное водою же пиво.

Монахи вкушали пишу благоговейно и достойно, не озираясь по сторонам и не переговариваясь с соседями. Молчал и Бофранк, без аппетита ковырявший разваренную рыбину. По окончании трапезы все, включая Бофранка, специальными щеточками собрали за собою крошки — каждую субботу их смешивали с сырыми яйцами, отчего получалось омерзительное на вид и вкус кушанье.

После трапезы монахи удалились кто куда, дабы исполнять свои повседневные обязанности, ушел и фрате Бернарт, и субкомиссару осталось лишь пойти в монастырскую библиотеку, где безногий с рождения брассе Рокк, человек добрейший, несмотря на увечье, отыскивал для него прелюбопытнейшие книги.

Но не успел субкомиссар сесть за стол у окна и раскрыть древний труд «О волшебных плутнях», бог весть как — и не раз! — избежавший костра, как довольно поспешно прибежал его давешний знакомый брассе Антон и просил пожаловать к настоятелю по весьма важному делу.

Монах проводил Бофранка в некую комнату, помещавшуюся почти что под самой крышей главной башни монастыря. Это было маленькое помещеньице, освещавшееся потрескивавшими масляными лампами; вкруг стола сидели трое — настоятель фрате Бернарт и двое незнакомцев.

— Садитесь, хире Бофранк, вот кресло, — радушно предложил настоятель. Кресла в монастыре были те же стулья и табуреты, разве что со спинками и подлокотниками. Субкомиссар опустился на жесткое сиденье.

— Что за срочное дело? — спросил он.

— Перед вами — грейсфрате Шмиц и его секретарь, фрате Исидор.

Хаиме Бофранк в изумлении понял, что пред ним и в самом деле не кто иной, как председатель Великой Комиссии престарелый грейсфрате Шмиц. Насколько субкомиссару было известно, сей достойный муж отошел от дел еще лет двадцать назад, ходили постоянные слухи, что Шмиц-де умер или же возлежит на смертном одре, но все это были пустые разговоры. Великая же Комиссия, раз и навсегда определив рамки, в коих надлежит действовать монашеским орденам, с тех пор более не собиралась, однако и о роспуске ее не было известий, стало быть, избранный ее председателем Шмиц продолжал оставаться таковым.

Старый грейсфрате выглядел чрезвычайно дряхлым и немощным, но в дряхлости своей сохранил величие и строгость, в отличие от приснопамятного нюклиета Бальдунга. Трясущиеся руки Шмица перебирали рубиновые четки, а воротничок и манжеты отличались ослепительной белизною.

Секретарь председателя Великой Комиссии фрате Исидор был человеком средних лет, с весьма ухоженною бородою и полнейшим отсутствием какой-либо иной растительности на лице и голове; перед собою фрате Исидор держал несколько листов отлично выделанной тонкой бумаги и серебряную чернильницу. Крышка чернильницы была, впрочем, закрыта, очевидно, ничего записывать в данный момент секретарь Шмица не собирался, а чернильницу с бумагою носил при себе постоянно по служебной надобности.

— Польщен честью беседовать с вами, грейсфрате, — учтиво сказал субкомиссар. — Зачем я потребовался вам?

От старика, близко нагнувшегося к Бофранку, пахло горькой травой и пылью, словно от старой одежды, забытой в чулане на долгие годы.

— А вот некий Тимманс, который в одну ночь безвестно пропал, и никто его более не видел… — промолвил старик словно бы ни к чему и безо всяких предварений. — Знаком ли вам сей Тимманс?

— Знаком, но я не видал его уже преизрядно.

— Сколько я знаю, между вами произошли некоторые трения?

— Можно сказать и так, грейсфрате, — уклонился от прямого ответа Бофранк, удивляясь тому обстоятельству, что старик странным образом осведомлен о произошедшем во всех деталях.

— Ну и оставим его… А вот грейсфрате Баффельт. Вы не раз беседовали с ним в последнее время. О чем вы беседовали, хире субкомиссар?

Вопросы, задаваемые стариком, были куда как удивительны. Бофранк счел за лучшее возмутиться, воскликнув:

— Я не понимаю, какое у вас есть право выказывать подобный интерес, грейсфрате! Как чиновник Секуративной Палаты, я мог беседовать с грейсфрате Баффельтом о вещах самых различных и вас никак не касаемых. Точно так же грейсфрате Баффельт, как глава миссерихордии, мог беседовать со мною о чем ему заблагорассудится.

— Но не двумя ли квадратами запечатаны уста ваши, хире субкомиссар? — вкрадчиво спросил старик.

На восточном въезде в столицу и в самом деле стояла застава.

Впрочем, стражники в основном отсиживались в кордегардии, благо путников на тракте не встречалось уже очень давно. Заметив двух всадников, из башенки вниз спустились несколько гардов и два латника, возглавляемые пожилым лейтенантом.

— Кто такие? — крикнул он, властно подняв руку, тогда как латники нацелились в подъезжавших из мушкетов, а гарды подняли свои арбалеты.

— Младший архивариус Секуративной Палаты Мальтус Фолькон с двумя спутниками! — прокричал в ответ юноша, прикрыв клетки с карликами полою плаща и привстав в стременах.