Процесс освещался в печати, и Миша надеялся, что в очередном судебном отчёте отдадут должное «талантливой речи адвоката Маснизона».
Поэтому он тщательно готовил своё выступление, снова перелистывая издания речей знаменитых судебных деятелей — Кони, Плевако, Карабчевского и других, не таких известных.
При этом участь самого подзащитного интересовала Мишу значительно меньше.
Как юрист Маснизон понимал, что приговор в отношении Пантелеева может заканчиваться только одним словом: холодным и колючим, как утренний снег «расстрелять». Он знал, что другого приговора здесь в принципе быть не может.
И потому единственное, что его интересовало сейчас — это то впечатление, которое его адвокатская речь произведёт на публику. Но публика, собравшаяся поглазеть на прославленного бандита, мало интересовалась тем, что говорил адвокат.
Может быть, поэтому и сама речь прозвучала на таком фоне гораздо бледнее и несущественнее, чем ожидал защитник Миша Маснизон. Председательствующий хмуро смотрел в дело, публика позволяла себе шуметь и перешёптываться, часто и раздражающе хлопали двери, Лёнька тоскливо о чём-то думал, а один из подсудимых даже вздремнул и было слышно, как он похрапывает.
Миша с полной и оскорбительной ясностью понял, что он и его речь ни суду, ни подсудимому, ни публике, и никому вообще не нужны здесь. Наверное, поэтому он растерялся, скомкал слова и фразы, а вместо заготовленной им эффектной концовки закончил свое выступление вяло и невыразительно.
Затем суд удалился на совещание. Миша подошёл с каким-то вопросом к Лёньке, но тот оборвал его на полуфразе — грубо и равнодушно:
— Идите вы..!
А потом был оглашён приговор. Пантелееву дали расстрел, а его соучастникам — разные срока, кому сколько.
Вечером этого дня Миша Маснизон встретился с одной дамочкой, за которой он увивался давно и пока тщетно. Катерина Ивановна — так звали даму предложила сходить в кино.
По дороге она спросила Мишу Маснизона о процессе и выразила сильное сожаление, что не смогла там присутствовать.
Миша очень живо (он был даровитым рассказчиком) изложил процесс, фигуру самого Пантелеева и некоторые подробности этого дела.
Присутствие Катерины Ивановны воодушевило и распалило его, он говорил ярко, красочно, тут же, на месте, выдумывая какие-то новые живые, подробности, ну и, разумеется, выходило по его рассказу, что главную партию на процессе исполнял он, блистательный и умный защитник Миша Маснизон. Именно он, старый судебный волк, незаурядный криминалист и вдумчивый, глубокий психолог, сразу же, без труда подобрал ключ к загадочной и чёрной душе этого легендарного злодея, разбудив в нём хрустальные человеческие чувства, о которых тот никогда и не подозревал.
— Понимаете ли, родная моя, — живописал Миша Маснизон, — я сразу проник в дебри этой психики, в задний карман, этого заблудившегося сердца. Я нашёл для него такие слова, такой подход, такой ключ, что он заговорил. Заговорил искренне, правдиво и от всего сердца. Все были просто поражены. Он ведь очень откровенно рассказал правду, страшную правду о своих злодеяниях, раскрыл, всё выдал… Да, это было нелегко. Но знаете, я как-то, вот, умею с ними, со злодеями, разговаривать, я их понимаю, как никто. Поверьте родная моя, они меня просто обожают, даже боготворят. Вот он, например, он так благодарил, так благодарил меня…
— За что же благодарил, ведь его приговорили к расстрелу? — наивно спросила Катерина Ивановна.
— Ну какое это имеет значение? — махнул рукой Миша. — Ведь я впервые, может быть, разбудил его душу — душу, вы меня понимаете?..
Катерина Ивановна не поняла и потому легко согласилась провести завтрашний вечер вместе с Мишей, в знаменитом ресторане Донона, — у того самого Донона, который вновь наконец открылся после нескольких сумрачных лет революции и гражданской войны.
Первое, о чём он вспомнил, когда проснулся утром, было согласие Катерины Ивановны провести с ним вечер.
«Бедра у неё интересные», — подумал Миша и мечтательно зевнул.
Потом он оделся и собрал вчерашние газеты. В судебном отчёте была упомянута его фамилия и излагался приговор суда.
Всё это тоже привело его дух в бодрое и живое настроение, Мише подумалось, что хорошо бы заехать в тюрьму и предложить Лёньке подать кассационную жалобу.
Дежурный по тюрьме, когда Миша попросил предоставить ему свидание с осуждённым, почему-то замялся и отправил адвоката к начальнику тюрьмы.
Миша удивился этому — свидания с подзащитными обычно предоставлялись беспрепятственно — и пошёл к начальнику.
Начальник тюрьмы внимательно выслушал Мишу и немного сконфуженным тоном произнёс:
— К сожалению, лишён возможности. Вам скажу по секрету. Но только имейте в виду — по секрету, — строго добавил начальник: сегодня ночью Пантелеев бежал… И смотрите: это — по секрету…
— Понимаю, — сказал Миша Маснизон и начал было интересоваться подробностями, но озабоченный начальник только махнул рукой.
Начальнику было не до него.
Миша поехал к себе. По дороге, в трамвае, первое, что он услышал, это как один из пассажиров говорил соседу:
— Слыхали новость? Лёнька Пантелеев бежал после приговора.
Это же сообщил Мише Маснизону знакомый адвокат, которого он встретил в юридической консультации.
А к вечеру о побеге Пантелеева уже говорил весь город. Позже выяснилось: ночью в тюрьме погас свет, и трое — Лёнька с сообщниками вырвались на свободу. А помог им тюремный надзиратель, сильно ненавидивший нэпманов.
А, впрочем, никто ничему особенно не удивлялся. Шёл 1924-ый год — в Совдепии кипела анархия.
Ресторан Донона находился на Мойке, в подвальном, роскошно отделанном помещении. В отдельные кабинеты имелся свой вход, за углом.
Миша предложил Катерине Ивановне занять кабинет, но она, немного подумав, сказала:
— Нет, давайте посидим в общем зале. Сначала…
И чуть заметно улыбнулась. Перехватив эту благосклонную улыбку, Миша про себя обрадовался и вошёл с Катериной Ивановной в ресторан.
В вестибюле они неспеша разделись. Снизу, из общего зала ресторана, сюда долетал весь тот знакомый хор звуков, который, заранее сообщал Мише радостное настроение и обещал приятный, необременительный вечер: шум голосов, женский смех, какая-то модная и легкомысленная мелодия. Мягко и ненавязчиво шибанул в нос дразнящий запах респектабельного заведения: вся эта особая, неповторимая и ни на что не похожая смесь дамских духов, сигарного дыма, ароматных горячих блюд с пахучими приправами.
Седой швейцар, похожий на Фридриха Энгельса, уверенно распахнул матовую стеклянную дверь, за которой были несколько ступенек в большой ресторанный зал.
Миша Маснизон и Катерина Ивановна спустилась вниз и заняли стол недалеко от входа. Ресторан был уже набит публикой. За столиками сидели удачливые дельцы, нарядные дамы, трестовские воротилы, какие-то странные молодые люди неясного рода занятий и пижонской наружности.
Со всех концов доносился оживлённый говор, смех, стук ножей, звон бокалов. Бесшумно и деловито проносились туда-назад горделивые официанты.
Оркестр заиграл очередную мелодию, и несколько пар принялись танцевать.
Катерина Ивановна была оживленна, весело и беззаботно смеялась. Миша тоже был в отличном настроении. Они пили красное французское вино, болтали, разглядывали публику. Катерина Ивановна отпускала критические замечания насчёт танцующих.
Миша заметил, что многие мужчины уже обратили на неё внимание. Это ему польстило. Она и в самом деле была очень хороша сегодня — светлая шатенка с задорным детским личиком и большими зелёными глазами — Катерина Ивановна напоминала котёнка, трогательного и нуждающегося в защите. Как всякая девушка, она почувствовала, что имеет успех здесь, и потому была особенно оживленна. Миша смотрел на неё маслянными, влюбленными глазами — так лоснящийся от жира породистый кот разглядывает привлекательный, но пока недоступный ему кусочек.
— Не пора ли нам перейти в кабинет? — не выдержав наконец, спросил Миша.
— Посидим ещё, — мягко ответила ему Катерина Ивановна, — здесь, право, очень мило.
А публика всё прибывала. Всё чаще хлопали пробки, всё пьянее и всё бессмысленнее смеялись женщины, официанты сбились с ног.
Около двух часов ночи с шумом открылась дверь из вестибюля, и на пороге лестницы кто-то очень отчетливо и трезво произнёс:
— Внимание, господа! Тише, слушайте меня внимательно, джентльмены!..
Спокойный и повелительный голос этого человека сразу приковал внимание. Сидевший спиной к лестнице Миша Маснизон повернулся и чуть-чуть не подавился куриной ногой: на пороге стоял Лёнька Пантелеев. Рядом с ним стояли ещё двое.
— Тише, тише! — ещё раз крикнул Лёнька, и в руках у него появился большой воронёный кольт. Стоявшие рядом с ним хлопцы тоже навели на зал благородно блеснувшие револьверы.
