— На предмет?
— На предмет обнаружения яда, конечно же. Напишете отношение?
— Напишем, — кивнул Шумилов.
— Ну, пишите, — доктор пожал плечами, — но, к слову сказать, в таких судках зеленого стекла обычно хранят изъятые органы в анатомичках и лабораториях.
Алексей Иванович Шумилов задумался, глядя в окно. На перилах чугунной решетки у тротуара ярко играло солнце, воробьи купались в луже. Неся лоток с дымящимися пирожками, прошел молодой румяный булочник.
За свою еще совсем небольшую практику Шумилов впервые столкнулся с подобным откровенно дурацким происшествием. По словам доктора получалось, что печень пропала из морга или химической лаборатории. Но как и почему она оказалась в саквояже в воровском притоне? Вряд ли судок в саквояж поместил вор, если таковой действительно похищал судок из анатомички. Представить себе питерского воришку, разгуливающего по городу с человеческой печенью в формалине, было так же невозможно, как увидеть радугу зимой. Нет, скорее, похитили вовсе не стеклянный судок с печенью — вора интересовал именно дорогой саквояж. Однако никаких заявлений о краже саквояжа желтой кожи не поступало.
Так или иначе, следовало объездить все морги при больницах, а также лаборатории, где могли исследоваться части человеческого тела. Таких мест не могло быть много: Медико-хирургическая академия, Университет, Высшие женские курсы, где готовили фельдшериц.
Другой вопрос: для чего владелец саквояжа поместил в него анатомический судок? Тут предполагать можно было все что угодно. Пожалуй, никто кроме самого владельца объяснить бы этого и не смог. В подобном деянии могла быть криминальная подоплека: расчленение убитого преступником человека, например, а могла быть банальная глупость — скажем, неумная выходка студентов-медиков, решивших кражей извлеченного органа подшутить над кем-то.
С такими мыслями Алексей Иванович распорядился отправить находку в Адмиралтейскую часть и оставить в сохранности до особого распоряжения, а сам направился доложить Шидловскому о результатах изысканий. Вадим Данилыч как раз собирался уезжать, но задержался на четверть часа, дабы выслушать помощника.
— То, что на судке присутствует суровая нить и остатки сургуча, наводит на мысль о том, что сосуд с органом был опечатан, — докладывал Шумилов. — Кем и когда это сделано, ныне, к сожалению, установить не представляется возможным, ибо сургуч сломан. Однако, наличие следов опечатывания, а также сам факт консервации человеческого органа в формалине, заставляют думать, что владелец саквояжа врач, возможно, анатом, с непонятной целью изъявший печень из надлежащего для нее места хранения. Человек, положивший сосуд с органом в саквояж, мог руководствоваться преступным умыслом, а мог действовать и без оного.
— Я полагаю, что готовилась банальная студенческая шутка, — невпопад заметил помощник прокурора.
— Не такая уж она и банальная.
— Ну, с момента открытия первого анатомического института в 1846 году у медиков сложился своего рода фольклор, связанный с анатомичкой. С профессором Гиртлем вы часом знакомы не были?
— Никак нет, Вадим Данилович.
— Ну, а мне довелось накоротке встречаться с этим презанимательным человеком. Это был наш первый прозектор, его привез в Россию еще Пирогов. В иные минуты Гиртль мог оригинально пошутить, с анатомическим, знаете ли, уклоном. Свою первую лекцию он начинал с того, что демонстрировал слушателям, как врач может согреть свои руки в кишечнике неостывшего трупа… — Казалось, сейчас Шидловский сядет на своего любимого конька и начнет рассказывать любимые житейские анекдоты, но помощник прокурора сам себя одернул. — Впрочем, я не о том. Непонятно, почему бандиты не выбросили печень.
— Возможно, их смутила находка, а возможно, они просто не успели.
— Ну-ну. Вы не подумали о том, что мы имеем дело с похитителями трупов? Так сказать, с петербургскими Бурке и Хейром?
Английские преступники Вильям Бурке и Вильям Хейр по их собственному признанию в 1820-х годах убили 16 человек, тела которых были проданы профессору анатомии Роберту Ноксу. Тот из полученных тел готовил наглядные пособия для медицинских лекций, которые не без выгоды продавал в университеты.
— Не думаю. Если бы бандиты в доме Петухова действительно убивали людей и извлекали из них внутренние органы, то в подтверждение тому осталось бы множество следов. А таковых нет. Можно предположить, что органы извлекает некий врач-специалист, а бандиты только поставляют тела, но тела-то без печени в нашем распоряжении нет!
— Значит, надо искать такое тело.
— Я полагаю объехать завтра больничные морги, навести справки, разумеется, проеду и по анатомичкам; на кафедрах попрошу проверить наглядные пособия. Думаю уложиться в один день, — бодро отчеканил Алексей Иванович, стараясь убедить самого себя в исполнимости сказанного.
Шидловский, застегивая мундир и придирчиво осматривая в зеркале свою физиономию и прыщ, который так некстати вскочил на переносице, благосклонно согласился:
— Да, голубчик, правильно мыслишь.
Эта способность шефа переходить от официального «вы» к фамильярному «ты» не переставала удивлять Шумилова.
— Поезжай, порасспроси людей, — продолжал помощник прокурора, — глядишь, владелец саквояжа и отыщется. Возьми в помощь кого-либо из надежных сыскарей, сошлись на меня. Градоначальнику еще не делали доклад о находке, поэтому определяться надо скорее: либо мы ее квалифицируем как преступление и возбуждаем дело, либо нет. Тянуть нельзя. Завтра мне доложишь.
И когда уже Шумилов стоял в дверях кабинета, Шидловский пригвоздил своего подчиненного фразой, по части которых он был большим мастером и которыми умел ставить в тупик даже опытнейших канцеляристов:
— Бурке и Хейр не только людей убивали, они еще и могилы раскапывали… И вообще были содомитами. Так-то вот…
Весь следующий день Алексей Иванович потратил на то, чтобы обойти места, где у покойного могли официально изыматься внутренние органы для исследования. Вид этих мрачных помещений, сырость, промозглый холод и специфический запах удручающе действовали на Шумилова. Каждый раз, выйдя на свежий воздух, он вдыхал полной грудью, встряхивался внутренне, и шел дальше. Его гнал вперед азарт гончего пса. И ничто не могло сбить его с этого пути, даже вид тел с окоченевшими синими ступнями, торчавшими из-под простыней и дерюг (там, где таковые были), и давящая мертвая тишина.
Но, к досаде сыщика, продвинулся он мало. Нигде ничего не пропадало — ни тело, ни отдельные органы, даже с посудой везде был полный порядок.
«Что же получается, — размышлял Алексей Иванович, устало шагая по сумеречным улицам, — нет пропаж из официальных, так сказать, мест. Выходит, препарирование было криминальным? Печень ведь действительно могли взять не с тела, а у живого человека. Но с какой целью консервировать орган? Ради чего действовать так сложно? Людоедство? Можно допустить, но для этого орган следовало сохранять во льду, а не опускать в химикалии. Предъявить орган как доказательство… Чего?» Версий было множество, а реальность могла оказаться такой, что даже самая изощренная фантазия грозила спасовать.
«Надо подождать, — устало думал Алексей Иванович, — война план покажет. А доклад господину градоначальнику пусть беспокоит господина окружного прокурора».
Утром следующего дня Шумилов пришел на службу в подавленном и вялом настроении. Мысли о стеклянной посуде с человеческой печенью не оставляли его даже во сне и трансформировались в тяжелую дурацкую фантасмагорию, в которой присутствовал Некто с зеленым лицом и руками, украшенными длинными, заворачивающимися ногтями, больше похожими на когти. Этот Некто держал в руках ланцет и, плотоядно ухмыляясь алыми влажными губами, нацеливался на кусок человеческой печени, лежавший перед ним на большом серебряном блюде. «Можно и живую, а можно и у трупа взять, лишь бы свежая была, — рычал зеленокожий. — На первой лекции по анатомии профессор Гиртль всегда шутил, что гроб с покойником — это всего лишь консерва, ха-ха-ха».
Весь этот бред тянулся целую ночь, с перерывами, во время которых Шумилов просыпался, и продолжениями после того, как он засыпал опять.
Проснулся Алексей Иванович совершенно измученным и решил, что заболел. Заболеть в Петербурге в конце апреля было немудрено: хотя веселое весеннее солнце вовсю припекало на открытых местах, в тени и возле воды тянуло промозглой сыростью. Позавтракав и выпив чашку обжигающего какао, Алексей Иванович почувствовал себя как будто лучше, но все же мрачное состояние духа его не изменилось. По пути на работу он обдумывал план действий на предстоящий день, но с самого начала все пошло не так.
