– Что я такого плохого сделал? – продолжал недоумевать Сева. – Я же сделал доброе дело: подал нищему на пропитание.
– На пропитание? – переспросила бабенька и ответила сама себе с большим сарказмом: – Ка-ак же! Да он уже, поди, в кабаке сидит и водку хлещет. Да и дело твое – доброе ли – еще большой вопрос. А ну как он выпьет и буянить начнет? Лиха какого-нибудь натворит, не ровен час? В участок попадет, потом его в работный дом отправят. А там он чахоткой или еще чем-либо занедужит и отправится раньше срока к праотцам. А все оттого, что ему четвертак нежданно-негаданно перепал. От тебя, стало быть… Вот твое «доброе дело» как аукнуться может.
– Но я же хотел как лучше! – чуть не плача, воскликнул Сева. – Он же на хлебушек просил…
– Я понимаю, что ты хотел как лучше, и что намерения у тебя были благие, – погладила его по голове бабенька. – А ты знаешь, куда ведут эти твои благие намерения?
– Куда? – раскрыл глаза Сева.
– Прямиком в ад.
Она тогда казалось ему старухой. Мудрой сорокапятилетней старухой. Даже тридцатилетние мужчины и женщины казались ему очень пожилыми людьми, которых из-за их старости надлежало слушаться. Так что про благие намерения, ведущие в ад, Севушка запомнил хорошо. Очень даже хорошо.
Глава 1
ЧЕЛОВЕК В ДОРОЖНОМ КОСТЮМЕ, или БЕЗ СУЧКА И ЗАДОРИНКИ
Лето 1888 года
Ленчик стоял ни жив ни мертв. На него почти в упор смотрел единственным черным зрачком шестизарядный вороненый «ремингтон». На полу лежал, хрипя и испуская последнее дыхание, Самсон Африканыч Неофитов, подстреленный Севой минуту назад. Левая сторона его груди сочилась кровью, обильно пропитавшей сюртук.
У дальней стены комнаты, вжавшись в угол и закрыв лицо и голову руками, сидел на корточках и дрожал всем телом Павел Лукич Свешников.
– Не убивайте меня, прошу вас, – скулил он, бросая на Долгорукова взгляды, полные ужаса. – Я бывший актер Городского драматического театра Свешников. Не слыхали? Ну ка-ак же! В свое время я был в театре лучшим! Я играл…
– Заткнись!
– …со стариком Писаревым и с самой Полиной Антипьевной Стрепетовой. Одним из условий ее контракта с нашим театром было то, чтобы мужа ее, Тихона Ивановича Кабанова в «Грозе» Островского, играл только я. И всегда был полный аншлаг. Целых три раза я был бенефициантом! Меня ценил сам господин антрепренер Медведев, который говорил, что я… Не убивайте меня, – уже умоляюще просмотрел Свешников на Севу. – Я ничего никому не скажу, клянусь вам…
– Заткнись, – не отрывая взгляда от Ленчика, хмуро повторил бывшему актеру Всеволод Аркадьевич. – Ты будешь следующий.
– Что вы делаете?! – вскричал человек в полосатом дорожном костюме. Он был весь покрыт крупными каплями пота и тряс полными щечками. – Остановитесь!
– Что я делаю? – недобро усмехнулся Всеволод Аркадьевич Долгоруков. – Собираюсь пришить этого подонка, – он указал подбородком на бледного трясущегося Ленчика. – А потом пришью во-он того старикашку-актеришку, который был трижды бенефициантом. Нам с вами свидетели-бенефицианты не нужны.
– Но… Но… Но это будет уже тройное убийство! – едва сладил с дрожащими губами человек в полосатом дорожном костюме, мельком глянув на застывшего уже навечно с приоткрытым ртом Африканыча, из уголка губ которого змейкой стекала на подбородок алая струйка крови. – Это же бессрочная каторга!
– А что вы предлагаете сделать с человеком, пытавшимся нас кинуть и забрать все деньги, мои и ваши?! – Долгоруков посмотрел на кожаный саквояж, стоящий раскрытым на полу у его ног. Саквояж был полон денег, и толстые пачки банковских билетов, в беспорядке сложенные в нем, маняще выглядывали из саквояжа своими разноцветными пухлыми боками. – Может, вы, сударь, еще предложите мне троекратно расцеловать его и отправить на отдых в Ниццу или для поправки пошатнувшегося здоровья в Баден-Баден? Вы именно это хотите мне предложить, милостивый государь? – спросил он с нажимом.
– Нет, но…
Сева негодующе посмотрел на человека в полосатом дорожном костюме и не дал ему договорить:
– А вы что, не знали, на что идете? Там, где большие деньги, всегда могут случиться большие неприятности.
– Да я только хотел по-быстрому сыграть на бирже, – булькнул тот горлом.
– Сыграли, – резюмировал Сева. – Выиграли. Я вам в этом помог. А эти вот, – Долгоруков мельком глянул на Африканыча и снова вперил острый взгляд в Ленчика, – хотели присвоить наши деньги себе. И расплата за это – смерть! С предателями у меня разговор короткий.
Он взвел курок «ремингтона». Барабан повернулся, негромко щелкнув. Сейчас прозвучит выстрел…
– О боже, – уже взмолился человек в дорожном костюме. – Не делайте этого, Вольдемар! Умоляю вас ради всего святого!
– Я это сделаю, – твердо заявил Долгоруков. Он прищурился и злобно посмотрел на Ленчика: – Молись, гад.
Ленчик беззвучно зашевелил губами. Глаза его были полны слез и заклинали о пощаде. Непросто, господа, расставаться с жизнью неподготовленным. Однако подходит момент, когда… когда… Еще немного, и Всеволод Аркадьевич Долгоруков влепит револьверную пулю прямо Ленчику в лоб.
Под окном послышался стук копыт, и через пару мгновений в дверь громко застучали.
– Кто это? – бледнея, спросил человек в полосатом дорожном костюме. Его толстые щечки опять мелко затряслись.
Сева пожал плечами.
– Откройте, полиция! – послышалось из-за двери. – Именем закона, откройте!
Человек в полосатом дорожном костюме заметался:
– Мне нельзя здесь оставаться. Если фараоны увидят меня здесь, рядом с трупом и деньгами, – мне крышка!
– Так вы не будете брать деньги? – спросил Сева.
– Какие деньги, господи боже мой! Мне надо побыстрее спасаться! И что будет, если полиция поймает меня с саквояжем денег?! Я ведь под надзором полиции, и малейшее подозрение грозит мне арестованием и судебным следствием…
Человек в дорожном костюме беспомощно посмотрел на Всеволода Аркадьевича. Холодный пот буквально заливал ему лицо, скатывался по круглому подбородку.
– Здесь есть черный ход, – сказал Сева Долгоруков. – Давайте туда, быстро! – указал он в направлении темного коридора. – Там в конце – дверь.
– А вы?
– Что – я?
– Как же вы?
– А-а… Живым я им в руки не дамся, – твердо произнес Всеволод Аркадьевич, и лицо его приобрело гранитную твердость. – Это точно! Буду отстреливаться. – Он покачал зажатым в руке «ремингтоном». – До последнего вздоха и последнего стука сердца.
Человек в полосатом дорожном костюме кинул прощальный взгляд на саквояж с деньгами, а потом стрелой метнулся по коридору. Через мгновение послышался звук открываемой двери…
Всеволод Аркадьевич опустил ствол «ремингтона» и дважды выстрелил в пол. Человек с щечками, залитыми потом, услышав выстрелы, побежал. Он бежал, а точнее, летел, не оборачиваясь, и ежели бы сейчас он принимал участие в легкоатлетических соревнованиях по бегу, то непременно пришел бы к финишу одним из первых, заняв призовое место. Ноги сами несли его к пароходной пристани. Отбежав на почтительное расстояние, он услышал из заброшенного дома, где минуту назад простился с деньгами для «Центра», еще два выстрела.
Ему несказанно повезло. На пристани, издавая последний протяжный гудок, приглашающий пассажиров как можно скорее заканчивать ритуал прощания с родными и близкими и грузиться, стоял под всеми парами двухпалубный пароход «Витязь», конечным пунктом следования которого значился Нижний Новгород. Без вещей, без собранных для «Центра» денег, человек в полосатом дорожном костюме купил билет во второй класс и ступил по сходням на пароход, холодея от одной мысли, каким образом он будет объясняться в Цюрихе с Густавом. Но собственная свобода была дороже денег «Центра» и неудовольствия Густава…
Когда пароход отчалил от пристани, человек немного успокоился и стал придумывать себе оправдание. В Нижнем Новгороде, когда он ожидал поезд до Москвы, основные пункты оправдательной речи перед Густавом были придуманы. И когда он уже садился в Москве на поезд до Петербурга, речь эта была готова полностью.
Позже, когда Густав выслушает его, то надолго задумается, а затем примет решение, которого более всего боялся человек со щечками.
Серьезный человек был этот Густав…
* * *
После того как Сева вторично выстрелил в пол, он прошел к черному выходу. Дверь оставалась открытой. Выглянув, осмотрелся, но человека в полосатом дорожном костюме видно не было.
Что ж, на этом и строился его расчет. Попавший, надо сказать, в самое яблочко.
Собственно, таковое было не впервые. Всеволод оттого и занимал первенствующее положение среди его товарищей и друзей, что быстрее других мог найти выход из любой, самой сложной ситуации. Ну, а если уж он брался за какую-нибудь аферу, то продумывал все до самых мельчайших деталей, которые хоть сколько-нибудь могли повлиять на ее конечный исход. И всегда оказывался победителем. Посему первенства с ним в его команде никто не оспаривал, хотя, к примеру, Африканыч был не менее сообразителен и тоже мог придумать такой план, который бы, несомненно, привел их к выигрышу. К тому же с Африканычем они были друзья, а дружба, в отличие от любви, не предполагает первенства…
