За одним из столов сидели татары – потомки племен, по которым в свое время прошелся харалужным железом славный русский витязь Ермак. Бросив разоренные улусы, их деды-прадеды ушли на север, в дикие места, куда не доставала загребущая рука «белого» царя. Рядом с ними гужевали дикие горцы. Эти вообще непонятно как попали на Колыму. Скорее всего, сюда их привезли в кандалах, да так и оставили на свободный выпас, потому что для казны кормить этих джигитов было накладно, а убежать на «материк» мог только человек, имеющий крылья.
Еще за одним столом о чем-то шушукались и пили свою любимую ханку вежливые до приторности китайцы. Сыновья Поднебесной, пронырливые, как хорьки, пожалуй, не доходили только до Чукотки. Они собирали какие-то корешки, били пушных зверей, а попутно искали золото. За другими столами, вперемешку, сгрудились православные и мусульмане, удмурты и хакасы, якуты и чукчи, украинцы и русские, которых было большинство. Но никто из собравшихся в кабаке не обращал внимания на вероисповедание и национальности. Здесь все были равны. Старательская вольница признавала только силу и фарт. Пять, может, шесть керосиновых фонарей, привешенных к почерневшим от копоти балкам перекрытия, сеяли тусклую желтизну на грязный, истоптанный пол, на шаткие колченогие столы, уставленные нехитрой снедью. Табачный дым, густой, сизый, вышибающий слезу даже у привычных к этому зелью заядлых курильщиков, висел под низким, некогда крашеным зеленой краской потолком, словно грозовая туча, готовая пролиться сильным дождем. Дым обволакивал плотной туманной пеленой керосиновые фонари. Их свет, и так не отличающийся особой яркостью, с трудом пробивался к стенам барака и в углы (там царил полумрак и были свободные столы). Потому все тянулись поближе к стойке, где посветлей. Там восседал на высоком круглом табурете сам хозяин заведения, вовсе не похожий с виду на кабатчика.
Это был худой, костистый, с постной миной на лице и черными гнилыми зубами мужичок, откликавшийся на прозвище Авдюшка. Но Христоня, стараясь не привлекать к своей особе пристального внимания, направился именно туда, к противоположной стене, в дымный полумрак, с явным намерением отгородиться им от всех остальных. Он пристроился на гладко отполированной посетителями кабака скамейке у края длинного стола. На другом конце расположилась компания из трех человек – этих тоже, видимо, больше устраивала полутьма.
Скосив глаза в их сторону и убедившись, что его появление оставило троицу равнодушной, Христоня поерзал на скамейке, устраиваясь поудобней, положил вещевой мешок под стол, и принялся шарить глазами по залу, пытаясь высмотреть полового. Почти невидимый в полутьме казак прислушивался к болтовне своих соседей, уже изрядно нагрузившихся неразбавленным спиртом, – им был наполнен объемистый жестяной чайник.
– …Гриня, ты мне скажи – за что?! – с истерическими нотками в голосе спрашивал один из них, тощий и взъерошенный. При этом он, словно дятел клювом, быстро-быстро тыкал костлявым пальцем в широкую грудь второго, круглолицего и губастого.
– За что?! Меня, Делибаша, потомственного пролетария, этот… ик!.. дворянская морда! Молчишь? Нет, ты скажи, Гриня, скажи!
– Пошел ты… – слабо отмахивался губастый Гриня. Он задумчиво обгрызал здоровенную кость, по-волчьи отхватывая от нее большие куски.
– Ты меня не гони, Барабан, – обиделся тощий. – Я – Делибаш! Пра… ик!…льно я говорю, братишка?
Тощий обнял за плечи третьего, с нерусским узкоглазым лицом. Тот сладко заулыбался, закивал, но промолчал.
– А, слова из тебя не вытянешь… чертов хунхуз[13], – махнул рукой тощий.
– Но он мне за все, слышишь, Барабан, это, за все заплатит. Во! Делибаш перекрестился.
– Я ему сердце вырву, – процедил он сквозь зубы, потянувшись к чайнику.
– Тябе чаво надыть, парнишка? Голос раздался над самым ухом и Христоня от неожиданности вздрогнул. Расслабившись, он не заметил, с какой стороны вынырнула толстощекая румяная девица с таким разворотом плеч, которому позавидовал бы и портовый грузчик.
– Да мне… в общем, енто… – замялся Христоня. И принялся суетливо поправлять свою невзрачную одежонку.
– Ты мне здеси не мямли, соколик… Девица оценивающим взглядом окинула казака с головы до ног.
-Ежели карман пустой, так и гутарь. Мне тут с тобой рассусоливать недосуг.
– Да вот, енто, какое дело… Христоня жалобно сморщился, пытаясь правильно сформулировать свою мысль.
– Понимаешь, так получилось, что я не при деньгах… – начал он издалека.
– Милостыню не подаем, – холодно бросила девица. И отвернулась с намерением уйти.
– Постой! – схватил ее за руку Христоня. – Погодь чуток… Он тревожно оглянулся и спросил шепотом:
– Послушай, а золотом… можно?
– Так бы ить сразу и сказал… – подобрела девица. – А то как же. Она хихикнула в кулак и многозначительно подмигнула.
– За золото, – девица подошла вплотную и игриво толкнула Христоню пышным бедром, – все можно, касатик. Ну-ка, покажь… Она вдруг посмотрела на него с подозрением.
Христоня полез за пазуху, покопался там и вытащил наружу самородок величиной с воробьиное яйцо.
– Во, смотри…
– Ой! – невольно вскрикнула девица. И жадно схватила самородок пухлой шершавой рукой.
– Какой упитанный красавчик… – прошептала она благоговейно.
Девица попробовал желтый камешек на зуб, и быстро сунула его в карман засаленного передника.
– Будет тебе, милок, все, что душа пожелает, и даже больше, – сказала она заговорщицким голосом.
И исчезла, словно ее ветром сдуло, оставив Христоню с давно забытым из-за невзгод томлением в чреслах.
Увлеченный разговором с девицей казак не заметил, что компания на другом конце стола вдруг притихла. Все трое, как по команде, повернули головы к Христоне, внимательно прислушиваясь к переговорам. Когда же в руках девицы зажелтел самородок, тощий даже подпрыгнул на скамейке от возбуждения и больно толкнул острым локтем своего узкоглазого товарища.
– Карась! Привалило… Берем? – перегнувшись через стол, жарко зашептал Барабан на ухо тощему.
– Ш-ш-ш! – зашипел на него мигом протрезвевший Делибаш. – Заткнись!
Девица долго не задержалась, и вскоре Христоня жадно набросился на еду, больше не обращая внимания на кабацкую суету.
Тем временем кабатчик Авдюшка запустил граммофон, и чей-то грустный, чуть надтреснутый голос – трудно было разобрать из-за шума, мужской или женский – затянул песню, похоже, цыганский романс. Впрочем, Христоню этот вопрос ничуть не волновал. Еды, наконец, было вдоволь, и он уплетал с каким-то остервенением все подряд, что ни приносила ему возбужденная девица, будто это был последний ужин в его жизни.
– Во разогнался! – сказал Делибаш наигранно веселым голосом.. И с размаху опустил свое тощее тело рядом с Христоней.
– Куда так торопишься, братишка? – Делибаш открыл в широкой добродушной улыбке щербатый рот.
– М-м… – замычал казак. И недоверчиво зыркнул исподлобья на незваных гостей – вместе с Делибашем к нему подсели Гришка Барабан и китаец Ли.
– Почему посуху катишь? – спросил Делибаш. Он шумно пододвинул к Христоне медную кружку и налил ее почти доверху спиртом из притащенного с собой чайника.
– Глотни за наше здоровье. Да ты, это, не сумлевайся, мериканский, как слеза, – по-своему истолковал Делибаш отрицательный жест казака.
– Не пью… – почему-то испугавшись, буркнул Христоня.
– За наше здоровье… не хочешь? – с угрозой спросил Гришка.
Он набычился и положил на стол здоровенные кулачищи.
Делибаш укоризненно взглянул на него и заворковал над ухом казака сизым голубем:
– Что ты, в самом деле, обычай наш, это, старательский нарушаешь. Не хорошо так. Не обижай нас. Тяни, касатик… И он ткнул кружку в руку Христони, обескураженного неожиданной осадой.
Казак снова заупрямился, но тут давно забытый запах спиртного шибанул в нос, и Христоня не выдержал такого испытания…
На столе уже появился второй чайник, когда старатели, находившиеся поближе к выходу, вдруг заволновались, зашумели больше обычного. Раздались приветственные крики, и по узкому проходу между столов к стойке (из-за которой, словно выметенный метлой, вылетел подобострастно улыбающийся Авдюшка), прошел крепко сбитый, рослый мужчина с коротко подстриженной темно-русой бородкой. Он был одет в добротную куртку коричневый замши и брюки цвета хаки, заправленные в американские ботинки на толстой кожаной подошве.
– Граф… – прошептал внезапно побледневший Делибаш. От нежданного видения он едва не свалился со скамейки. Крепко зажмурив глаза, Делибаш помотал головой – видимо, он принял появление бородача за приступ белой горячки.
– Граф… Точно, он… – выдавил из себя Гришка. Он съежился и спрятал руки под стол, как нашкодивший школяр. Только китаец Ли промолчал. Но свою неизменную слащавую улыбку он спрятал в уголках тонких губ, да глаза прищурил так, что они и вовсе превратились в длинные узкие щелки.
